Часть 22
1 декабря, 1998
Джинни возвращается с двумя пинтами огневиски, и если это не объясняет, что она чувствует по этому поводу, то ничего не объяснит.
Они не завтракали, поэтому он быстро действует на них, и рассказывать правду становится гораздо проще.
Гермиона обнаруживает, что слова просто льются из неё, словно чернила из разбитой чернильницы.
— Это...трудно объяснить. Это как — ты знаешь, что такое льющаяся техника? Это маггловская вещь, она странная. Абстрактная. Ты берёшь краску и просто разбрызгиваешь её по холсту. И всё в пятнах. Просто позволяешь ей попасть туда, куда она попадает. И это жестоко и грязно, и у этого нет никаких правил или моделей, ничего запланированного. Яркие, грязные цвета разбрасываются повсюду. Некоторые думают, что это просто катастрофа на бумаге. Что это акт создания искусства путём разрушения искусства. Другие это обожают. Но это — ты просто не можешь отменить это. Знаешь, ты не можешь ничего стереть после того, как оно оказывается там. Не можешь даже попробовать прицелиться или заставить это выглядеть определённым образом. Это просто столкновение — столкновение краски и холста, которое каким-то образом что-то порождает. И это...это и произошло с Малфоем. Драко. Мы просто как бы столкнулись друг с другом — испачкали друг друга своими проблемами и просто кровоточили вместе. Но мне...мне нравится, как это выглядит? Наверное? Я не знаю, Джин. Я не знаю. Я вообще не знаю. Я не знаю, ошибаюсь я, или понимаю что-то неправильно, или причиняю людям боль, но я не чувствую себя нормальной, когда я не с ним. Это началось на озере. Я то и дело случайно встречала его там, или это даже не было случайно, я не знаю, но я то и дело встречала его там, и он просто такой мудак. Всё время. Ему плевать. Он говорит что хочет, не проглатывает это, не видоизменяет и не удерживает внутри. И я знаю, я знаю, кто он, и что он сделал, и кем он был раньше. Я помню, как он называл меня. Я помню всё это. Но потом он просто — он сидит там и говорит мне, что не мог смотреть, как я кричу, как в тот раз. И он постоянно что-то пишет в этой ярко-фиолетовой тетради и просто кажется настолько лишним. Как я. Точно как я. Мы — мы так похожи. И я провела столько времени, думая, что это должен быть Рон. Росла, думая об этом. Ждала, когда почувствую это. Когда это проснётся внутри меня. Но это неправильно. Это так, так неправильно, и когда Рон поцеловал меня, я оцепенела. Я ничего не почувствовала. А потом — потом чёртов Малфой целует меня, и это просто уничтожает все те надежды, которые я записывала в своём дневнике, когда мне было тринадцать, и мне приходится просто сидеть и пытаться понять это. Понять, как могло так получиться. Как могло так получиться, что единственный человек, которого я безоговорочно ненавижу — единственный, кому я хочу позволить прикасаться к себе. И мои мысли были такими невозможно громкими, запертые в моей голове, я ругалась и спорила с собой и постоянно переходила с одной стороны на другую. Потому что я не могла просто рассказать тебе, как я могла бы, если бы это был кто-то другой. Я не могла сидеть с тобой, Луной и Парвати и обсуждать то, что я чувствовала и где он меня трогал, потому что это чёртов Малфой, и мне нельзя так относиться к нему — и...и потому что каждый раз, когда кто-то видит, как он касается меня, этот кто-то решает, что он хочет убить меня. Это чёртово предубеждение. И оно слишком сильное. Слишком свежее. Поэтому я позволила вам поверить, что это был Захария, потому что это, как минимум, было безопасным вариантом, но это ранило его. Чёрт, это ранило его. И это ранило меня, и я так хотела рассказать вам правду. Так хотела, чтобы вы все знали. Но как я могла? Как я могла? Зная, что вы подумаете? Зная, что кто-то из вас может сделать? Что Рон может сделать? Поэтому я соврала. Я соврала. Я чувствовала, что должна это сделать. Я врала месяцами. Но потом — прошлой ночью, я...мы...это зашло слишком далеко. Это зашло слишком далеко, и я больше не могу врать тебе об этом. Мой первый раз должен был быть с Роном. Все говорили мне об этом. Я говорила себе об этом. Но нет — нет, мой первый раз — мой, я, чёртова гриффиндорская принцесса, или как они там называют меня в Пророке — была с Малфоем. С Пожирателем Смерти. С отверженным военным преступником. С чёртовым опальным слизеринским принцем. Это было с ним, на больничной койке, и я хотела этого. Это было не зря. В глубине души я знаю, что это было не зря. И я должна была рассказать тебе об этом, потому что это было до смешного правильно. Он и я — краски, разбрызганные повсюду, и мы всё пачкаем, и, может, мы вообще не подходим друг другу, но для меня — для меня мы чёртов Джексон Поллок.
Ей кажется, что она не сделала ни единого вздоха с того момента, как начинает говорить. Задыхается и глотает воздух, слёзы льются по её щекам. Она топит все оставшиеся слова в Огневиски и ждёт, пока Джинни заговорит. Она молчала всё это время. Слушала. Смотрела.
Неожиданная тишина давит. Заставляет пальцы Гермионы дрожать.
Джинни потягивает виски.
А потом она спрашивает, тихо и спокойно, как и всегда:
— Кто такой Джексон Поллок?
— Известный маггловский художник, использующий льющуюся технику, — бормочет она, держа свой стакан у рта, не зная, что ещё сказать.
Джинни кивает, словно запоминая это. Отпивает ещё виски.
— Пожалуйста, скажи что-нибудь.
Она глотает виски, ставит свой стакан на стол и начинает накручивать прядь волос на палец. В случае с Джинни это плохой знак.
— Тебе не понравится то, что я скажу.
Гермиона усмехается. Торопливо отвечает:
— Я — мне всё равно. Всё равно. Я знала это ещё до того, как рассказала тебе. Я хочу знать, что ты думаешь. Что ты действительно думаешь.
Джинни вздыхает. Наклоняется вперёд, опираясь локтями на стол.
— Я думаю... — она делает паузу, снова вздыхает, смотрит Гермионе в глаза. — я думаю, он сделает тебе больно.
Она кивает, чувствует, как сильно нервничает.
— Он сделает. Он сделал. Но — я...я тоже сделала ему больно. Я не...я не бессильна в этой ситуации. Я не боюсь. Я тоже могу сделать ему больно.
Джинни прищуривается. Не со злостью, но достаточно внимательно. Словно оценивая её.
— Звучишь как настоящий слизеринец, — говорит она, опуская взгляд на её серо-зелёный галстук.
Гермиона нервно усмехается. Не может прочесть её. Не уверена насчёт того, что именно она имеет в виду.
— Кстати говоря... — Джинни достаёт свою палочку. За десять секунд успевает применить заклинание, исправляющее её форму, и наложить чары на её шею. Её магические навыки всегда впечатляли.
— Спасибо, — тихо говорит Гермиона. Она всё ещё не уверена насчёт того, о чём та думает. Что она чувствует.
Нечитаемое выражение лица Джинни тоже впечатляет.
— Джин, — просит она после ещё одной долгой паузы. — пожалуйста.
— Что?
— Просто скажи это. Всё, что ты думаешь. Скажи это.
Джинни допивает свой виски. Подпирает щёку рукой.
— Гермиона, я... я действительно не знаю, что я могу сказать, чтобы ты почувствовала себя лучше. Я ненавижу его. Мне жаль, но я ненавижу его и, думаю, всегда буду ненавидеть. Он плоть от плоти женщины, которая убила моего брата. Из-за его отца я... — она замолкает. Прочищает горло. — первый курс. Его отец виноват в том, что произошло на первом курсе
— Я знаю, — выдыхает Гермиона, мысленно проклиная себя. Как она могла быть такой глупой и эгоистичной, чтобы не вспомнить о Джинни и дневнике Тома Реддла? Насколько сильно это может задеть её? Она не нейтральная сторона. Точно нет.
Но Джинни продолжает.
— Впрочем, то, как ты говоришь о нём...это беспокоит меня. Это звучит так, будто ты зашла очень далеко, Гермиона. Ты зашла очень далеко. Что будет, если в какой-то момент тебе придётся покончить с этим? Ты покончишь? Ты сможешь?
Гермиона усмехается. Отводит взгляд. Не смотрит на неё.
— Нет, наверное.
Джинни ничего не говорит.
Постепенно Три Метлы наполняются посетителями. Гермиона наблюдает за тем, как её виски постепенно темнеет. Она покачивает стакан из стороны в сторону, когда Джинни снова заговаривает.
— Итак... той ночью? — ей не нужно продолжать.
Гермиона пожёвывает свою губу, не поднимая взгляда. Кивает.
— Ты в порядке?
Теперь она всё-таки встречается взглядом с Джинни, чувствуя, как её щёки начинают краснеть.
— Лучше, чем в порядке, — признаётся она. — хотя я знаю. Я знаю, что ты не хочешь слышать это.
— Гермиона, — Джинни звучит неожиданно строго, и она как будто начинает казаться старше своих лет. Мудрее. — Я могу ненавидеть его. Но это не моё дело, с кем ты встречаешься. Я не могу влиять на это, да и не должна. Мне жаль, что я не могу говорить за остальных...
Она имеет в виду Рона.
—...но ты всегда можешь поговорить со мной. И даже если я могу осуждать Малфоя — буду, буду осуждать Малфоя — я никогда не буду осуждать тебя.
Гермиона чувствует, как слёзы снова собираются в уголках её глаз.
— Понимаешь?
Она кивает, и это освобождает несколько слезинок, заставляя их струиться по её лицу. Джинни создаёт ей салфетку.
— Спасибо, — говорит она сквозь тонкую ткань, вытирая глаза. Надеется, что Джинни поймёт, насколько много всего она имеет в виду.
Джинни заказывает ещё один раунд Сливочного пива и несколько тыквенных пирожков на закуску. Они сидят вместе до обеда, обсуждая всё это. Гермиона рассказывает ей об угрозах Захарии и о Пэнси. Рассказывает ей о том, как украла тетрадь Драко, и о Теодоре Нотте.
В свою очередь, Джинни рассказывает ей о том, что она не видела. Рассказывает ей о том, как это выглядит со стороны.
И она слегка в ужасе, потому что со стороны она кажется абсолютным социопатом.
— И мы скучаем по тебе, Гермиона, — также говорит Джинни. Мы хотим помочь тебе, но ты нам не даёшь. С этим, я понимаю. Но со всем остальным — мы можем тебе помочь. Тебе не нужно делать это в одиночку.
Она обнаруживает, что готова совершенно расплакаться, и борется с этим.
— Я знаю. Я знаю, прости. — но она может пообещать только одну вещь. — я постараюсь.
Впрочем, выходя из Трёх Мётел... она чувствует себя так, словно с неё сняли невероятно тяжелые кандалы. Словно она стала на пятьдесят фунтов легче.
Она должна была рассказать Джинни с самого начала.
Ночью она забирается в кровать, так и не сходив ни на один урок и чувствуя себя совершенно не собой.
Это приятно.
Мадам Помфри не сказала ей ни единого слова о Драко, когда она вернулась. Просто попросила её три раза продемонстрировать ей противозачаточные чары, раз уж её палочка снова работает, сказала хмммм, когда всё было выполнено правильно, и больше не возвращалась к этой теме.
Поппи никогда не любила поддевать других.
Сейчас, на самом деле, она впервые за день осталась наедине сама с собой. Она смотрит на ярко-красные занавески своей кровати и впервые с того момента, как она сегодня проснулась, открывает шлюзы для своих мыслей.
Они заполоняют её голову. Её ноги теряют покой. Она позволяет себе изучить все свои воспоминания, и это начинает казаться реальным. Словно это действительно произошло.
Её немного шокирует то, как она вела себя той ночью. Она удивляется своей наглости и напористости. Конечно, она нередко проявляла эти качества в повседневной жизни, но она не думала, что они понадобятся ей в постели.
Никогда не думала, что она может быть настолько прямолинейной в отношении того, что она хочет.
И что более того, кто бы мог подумать, что Драко, чёрт побери, Малфой будет её слушать?
Она делает пометку в своём воображаемом блокноте — надо узнать его второе имя. Ей неожиданно становится ужасно любопытно, она удивлена, что до сих пор его не знает.
Но ей вдруг хочется его узнать. Она, наверное, должна его узнать, учитывая то, что происходит между ними. Она не знает, как это назвать, но, во всяком случае, она уверена, что хочет узнать его получше.
Она составляет по-детски глупый воображаемый список — двадцать один вопрос Драко Малфою.
И задаётся вопросом о том, сможет ли она когда-нибудь задать ему эти вопросы.
2 декабря, 1998
Дневник,
Блядь, почему вы считаете, что моя последняя запись была слишком короткой?
Я ответил на ваш еженедельный вопрос, вы ёбаные идиоты. Что ещё, по закону — если вы вообще ознакомились с моими ёбаными обязанностями — я ещё должен сделать?
Ответ — ничего нахуй.
Я умею читать. Я ознакомился с ними.
Я знаю все лазейки.
Приятного вечера,
Драко
4 декабря, 1998
Джинни впервые заговаривает об этом в пятницу вечером.
В гостиной Гриффиндор спокойнее, чем обычно, и Гермиона работает над эссе, сидя в кресле у камина, пока Гарри и Рон заполняют форму для Предварительных Курсов Авроров на полу у неё в ногах.
Рон не хотел быть Аврором. Он хотел играть за Пушки Педдл. По крайней мере, в последний раз она слышала именно это.
Но она не разговаривала с Роном несколько месяцев — не так, как раньше, и, кажется, кое-что изменилось.
Джинни работает над тем, чтобы вернуть её в их круг общения, достаточно расслабленно и без всяких нелепых грандиозных жестов, спасибо большое — но она всё равно чувствует, как та корректирует её действия.
Она пытается вспомнить, когда они в последний раз вот так вот сидели втроём. Тихо работали в компании друг друга. Думает, что ни разу с начала войны.
С того утра она толком не видела Малфоя. Только замечала, как он проходил мимо. Он пропустил несколько их общих занятий. Это заставляет её напрячься, хоть она и не знает, почему.
Джинни сидит напротив неё в другом кресле, читая, и в какой-то момент она говорит, не поднимая глаз:
— Как дела с Джексоном Поллоком?
Перо Гермионы скользит, и она проводит широкую чёрную линии по чистой четверти своего листа. Портит его. Она бросает на Джинни испуганный взгляд, но та продолжает смотреть в свою книгу.
— Кто такой Джексон Боллокс? — спрашивает Рон, зевая.
— Поллок, — автоматически поправляет Гермиона. Она ёрзает в кресле, её пульс неожиданно подскакивает.
Но Джинни объясняет, прежде чем её утягивает в водоворот своих мыслей.
— Известный маггловский художник — абстракционист. Гермиона готовит исследовательскую работу о нём на Маггловедение.
Её пульс замедляется... совсем немного.
— Да... — бормочет она после небольшой паузы, неуверенно и подозрительно. — Я... готовлю.
— Достаточно глубокое, насколько я слышала. Много работы, — Джинни переворачивает страницу, всё ещё не поднимая глаз.
— Да, — снова говорит она, подыгрывая.
Гарри смотрит на неё сквозь завесу своих растрёпанных волос. Весело улыбается.
— Гермиона, наверное, уже закончила её.
И Джинни наконец поднимает глаза. Смотрит на Гермиону каким-то сложным взглядом. Та, кажется, понимает.
— На самом деле, нет, — говорит она и продолжает, когда Джинни незаметно кивает. — Я думаю, мне понадобятся месяцы.
Рон уже потерял интерес. Он морщится, когда царапает что-то в своей форме. Гарри слушает вполуха.
— Так что? — снова спрашивает Джинни. — Как там дела?
И она осознаёт.
Джинни действительно потрясающая ведьма. В две минуты она разработала идеальный способ говорить о Малфое прямо перед Гарри и Роном. Перед кем угодно, на самом деле.
Она прячет улыбку.
— Никакого продвижения. Пока только предварительные исследования.
Джинни подмигивает, когда никто не смотрит.
— Хорошо, дай мне знать, если тебе понадобится помощь.
И всё её напряжение тут же растворяется.
Наконец-то. Наконец, у неё есть союзник.