Часть 7
1 октября, 1998
Дневник,
По крайней мере, стало холоднее. Чары не рассеиваются так быстро.
Это единственная хорошая новость на сегодня, так что наслаждайтесь. Начинается очередной месяц этой пытки. Это как смотреть на петлю, на которой тебя повесят. Как быть приговорённым к смерти. Эти стены слишком толстые, и в них заточено слишком много воспоминаний, и я чувствую себя как в сраной тюрьме.
Формально, это и есть тюрьма. Я здесь не по собственной воле. Я не могу уйти. Если задуматься об этом, магический контракт очень похож на тюрьму. Только тут на меня смотрит больше народу.
Почему вы не посадили на домашний арест и меня? С моей мамой? Мне плевать на школу. На продолжение моего образования. Никто в любом случае не возьмёт на работу бывшего Пожирателя Смерти, так в чём смысл? Или вы думаете, что мы вместе с ней сговоримся против Министерства? Придумаем какой-нибудь план по спасению Отца и сбежим на другой конец этой сраной Земли?
Как я уже говорил, у меня нет на это энергии.
Думаю, вы тоже это знаете — что позволяет мне прийти к выводу о том, что это всё-таки наказание.
Ну, флаг вам в руки. Вы сделали правильный выбор. Я чувствую себя как в аду. И если я получу еще один злобный взгляд от этих ёбаных сестёр Патил или услышу еще одно ёбаное слово от этого ирландского идиота, мое терпение кончится.
А до сих пор я был очень, очень терпеливым.
Вопрос: Кто может заставить Вас улыбнуться?
Пришлите мне новый вопрос, я даже не собираюсь тратить своё время на этот.
Драко
2 октября, 1998
В тот день она потом вернулась за письмом — и не нашла его. И это только усложнило всё. Потому что уже на следующий день Мадам Помфри ответила ей. Прислала ей рабочий график, начиная со следующей недели.
Что означало, что он послал его за неё.
Малфой.
И это вообще ничего не объясняло.
Она думала об этом несколько дней — до сих пор думает об этом, даже сейчас, держа в руке полупустую кружку со сливочным пивом, сейчас, когда Гарри обнимает её за плечо. Они поют песню в гриффиндорской гостиной. Какую-то неистовую пьяную бессмыслицу, она не знает слов, но весь седьмой курс присоединился к ним, даже кто-то с шестого курса, и это вечер пятницы, и Гарри как-то удалось убедить её остаться. Насладиться этим.
Она знает, что способна на это только потому, что завтра начинает работать у мадам Помфри. Знает, что это единственная причина, по которой она сейчас не видит эту всепоглощающую тьму.
Но она не поёт.
Она просто качается вместе с остальными и пьёт своё сливочное пиво, и в этот раз это приятно — забыть обо всём. Игнорировать тот факт, что это просто притворство. Что ничего из-за этого не исчезнет. Что война всё ещё была. Что люди — друзья, члены семьи — всё ещё мертвы.
Она делает ещё один глоток сливочного пива, чтобы прогнать эти мысли. Рон улыбается ей с противоположной стороны их круга. Она отвечает ему полуулыбкой — пьяной, кривоватой, не совсем улыбкой.
— Так, вы все! — кричит Симус. — Настало время для традиционной Правды... — он взмахивает своей бутылкой Огневиски, проливая немного на красные вельветовые подушки. — или Вызова!
И Гермиона неожиданно осознаёт, что ей давно стоило распланировать свой побег. Потому что они играют в Правду или Вызов с Веритасерумом, и — ну, для начала, она ненавидит эту игру. Не может даже представить, каково это — когда тебя заставляют говорить правду, потому что она бы никогда не выбрала Вызов.
Поэтому сейчас, сидя среди этих тел, переходящих с места на место, среди этого хаоса воплей и криков, приправленных алкоголем, она решает сбежать. Выбирается из-под руки Гарри, проходит мимо Дина и Невилла и скрывается за портретом.
Тихий воздух коридора ей нравится — она делает глубокий вдох, приятно удивлённая тем, что кружка сливочного пива всё ещё у неё в руке. Она хихикает. Приподнимает её, чтобы посмотреть на неё при свете, наблюдает за тем, как жидкость золотистого цвета кружится за стеклом.
Это заставляет её слишком далеко отклониться назад — заставляет её споткнуться и слегка потерять равновесие. Она удерживается на ногах. Восстанавливает равновесие и принимается ходить по ковру, словно по канату, всё время смеясь над собой. Одна нога впереди другой. Руки в стороны. Шажок правой. Шажок левой.
Она давно не чувствовала себя так расслабленно.
И она не знает, как ей удаётся спуститься по лестнице. Но каким-то образом она продолжает играть в канатоходца, пока не оказывается в одном из коридоров первого этажа. Продолжает ходить на цыпочках, пока не замечает свет из-за двери, ведущей в библиотеку.
И вот она входит, всё так же на цыпочках — накреняется в сторону, переступая порог, и проливает немного сливочного пива на свои джинсы. Смеётся, потому что ей весело. То немногое, что осталось от рациональной части её сознания, напоминает ей, что библиотека закрыта — или должна быть.
Но впереди, у дальних стеллажей, горит свет. Секция, посвящённая Тёмным Искусствам. Она любит эту секцию.
Она двигается по плиточному полу так, словно играет в классики, понемногу попивая сливочное пиво. Она почти всё время держит кружку у своих губ. Самостоятельно сортирующиеся книги пролетают мимо неё и у неё над головой. Одна чуть не отправляет её в нокаут.
Но она уклоняется, прыгает на следующую клетку, спотыкается и как бы вваливается в тот самый угол, из которого исходит свет, и громкий смех вырывается из её горла.
Рядом скрипит кресло, но она тут чуть не свалилась на стол, так что ей надо сначала немного прийти в себя, прежде чем интересоваться, что происходит вокруг. Она выпрямляется. Восстанавливает потерянное равновесие и отбрасывает назад мешающиеся кудри.
— Я знала, что это будешь ты, — прямо говорит она, указывая на него пальцем.
Малфой, конечно, был источником того света. У него на столе стоит фонарь, проливающий свет на достаточно большую стопку книг. Даже в таком состоянии она не пропускает всполох фиолетового немного в стороне. Та самая таинственная тетрадь здесь. И он здесь.
Он всё ещё в школьной форме. Белая рубашка. Зелёный галстук. Если бы сейчас был день, всё было бы вполне нормально.
Но сейчас уже далеко за полночь.
Она испугала его, и он поднялся со своего места, пряча одну руку в кармане — очевидно, сжимает свою палочку. И она действительно не может понять, что означает выражение его лица, но, возможно, всё дело в сливочном пиве.
— Вы преследуете меня, мистер Малфой? — спрашивает она. Ей нравится, как это звучит, но она понимает, что она сейчас не в лучшем виде. И, возможно, на самом деле звучит соответствующе.
— Грейнджер, — говорит он. Это звучит как констатация какого-то факта. Зачем он так произносит это? А затем, — какого хуя?
Её пошатывает. Она решает снова немного облокотиться на стол. И она делает ещё один глоток сливочного пива, прежде чем поставить на него кружку.
— Библиотека закрыта, — коротко говорит она. Официально. Но затем она икает — и снова смеётся. Весело хихикает, потому что, серьёзно, так здорово вот так вот смеяться. Она скучала по этому. По этой своей стороне. Знает, что уже завтра ничего подобного у неё не будет.
— Грейнджер, что за хуйня с тобой происходит?
Она вздыхает, когда приступ хихиканья заканчивается, вытирает глаза, позволяя Малфою вновь попасть в зону её внимания.
— Я первая спросила.
— Что спросила? — его брови очень смешные, когда он вот так вот хмурится. Они немного подрагивают, когда его замешательство усиливается. И это довольно весело — приводить его в замешательство.
— Ты... — её рука снова находит чашку, и Гермиона подносит её ко рту. — преследуешь... — она немного отпивает, не разрывая зрительный контакт — глотает. — меня?
Малфой, кажется, всё ещё в замешательстве. Но вот его рука выскальзывает из кармана. Значит, она не кажется ему угрожающей? Интересно.
— Ты... я — это ты возникаешь везде, куда бы я не пошёл.
Она цокает на него языком.
— С чего ты взял, что не наоборот?
— Грейнджер, ты уже вообще не соображаешь?
Она снова поднимает свою чашку и делает ещё один глоток, бросая на него недовольный взгляд.
— Какое грубое соображение. — впрочем, после ещё одного глотка, она добавляет, — и да. Возможно. — затем она протягивает ему кружку. — вот. Попробуй.
Малфой изучает её взглядом — косится недовольно, а затем морщит нос, когда переводит взгляд на кружку.
— Сливочное пиво для детей.
Она фыркает. Громко. Очень не по-Гермионски.
— Кажется, со мной оно работает отлично.
Выражение его лица ещё пару секунд остаётся напряжённым, подозрительным — но затем он расслабляется. Откидывается на подоконник позади него, ромбовидные стекла закручивают его отражение, словно в калейдоскопе, когда он двигается.
— Я вижу, — он засовывает руки в карманы. — очень в твоём стиле. Запьянеть от сливочного пива.
Она презрительно шмыгает носом. Ставит чашку и упирается обеими ладонями в столешницу, чтобы приподняться. А затем она садится на стол, скрестив ноги, опираясь на ладони. На мгновение поднимает голову, наслаждаясь тем, как это заставляет мир начать вращаться вокруг неё.
— Я решила не обижаться на тебя сегодня, Малфой. Вообще.
— Мудрое решение, — лениво тянет он.
И она слишком резко запрокидывает голову — на мгновение у неё перед глазами темнеет. Она тихо смеётся, комната переворачивается у неё перед глазами, и она вытягивает обе руки вперёд, чтобы восстановить равновесие. Чашка со сливочным пивом шатается, но Гермиона спасает её. Спасает заметно быстрее, чем она спасала себя.
— Вау, — она широко улыбается ему. — это было близко.
— Что ты здесь делаешь, Грейнджер? — теперь его голос звучит серьёзно.
Она пожимает плечами.
— Я увидела свет.
— Ты не следила за мной?
Она качает головой. Хихикает — кажется, не хихикала столько с самого детства.
— Знаешь, Малфой, мне кажется, мы просто постоянно оказываемся в одном и том же месте в одно и то же время. Знаешь? Просто, — она икает. — совпадение. Или, — снова икает. — судьба.
— Судьба? — его голос полон скепсиса. То же можно сказать о его лице, когда она оказывается в состоянии посмотреть на него. Но, кроме него, есть что-то ещё — что-то вроде намёка на улыбку. Совсем чуть-чуть. Она не уверена. — сколько ты выпила, Грейнджер?
Её взгляд устремляется от его рта к его глазам, и она пару секунд тупо смотрит на него. Затем она улыбается. Широкой, озорной улыбкой. Она поднимает кружку, в которой осталось несколько сантиметров жидкости, и победоносно взмахивает ею перед собой.
— Ты будешь ненавидеть себя завтра утром, — говорит он.
— Я ненавижу себя каждое утро.
А затем они погружаются в тишину. В такую мутную и густую. Она осознаёт, что смотрит вниз, на столешницу, и её щеки порозовели — не только из-за алкоголя. Она не знает, зачем сказала это. Она не хотела говорить это.
Когда она снова смотрит на него, выражение его лица снова становится напряжённым. Она видит что-то вроде смеси непонимания и чего-то ещё. Беспокойство? Нет, это снова сливочное пиво.
— Грейнджер... — начинает он.
— М-м, — она качает головой. Открывает рот, чтобы сказать я не это имела в виду, но вместо этого, — Я не хочу говорить об этом, — и она откидывается назад, недовольная собой, хмурит брови. — это не... — она пытается снова. — Мне — мне стыдно за это. — а потом она соскакивает со стола, потому что это вообще не то, что она хотела сказать.
Всё это время Малфой смотрит на неё так, будто перед ним не она, а какая-то безумная цирковая палатка, которая внезапно начала разваливаться на части.
— Что ты пытаешься сказать, Грейнджер?
И у него этот тон. Этот чёртов тон, в котором её друзья любят разговаривать с ней. И даже некоторые профессора. Тон, нужный для разговоров с кем-то ненормальным. С кем-то ранимым, с кем-то, кого легко спровоцировать. Она ненавидит этот тон.
— Я пытаюсь сказать, что я не в порядке, — бормочет она. Удивленно охает. — Нет — я имею в виду... нет, я — я не в порядке. — она запускает пальцы в волосы, прижимает их к вискам. — Какого чёрта? Какого чёрта? — шепчет она. А потом, — я пытаюсь сказать, что хочу извиниться.
Всё это вырывается из её рта быстро, словно одно длинное слово, и, когда она замолкает, она в ярости на себя. Но она уже сказала это, и она не может забрать это назад, и ей приходится заставить себя посмотреть на него.
Она собирается с силами и отрывает свой взгляд от стола. Переводит его на Малфоя.
Его брови поднимаются к линии роста волос.
— Хочешь... извиниться? — повторяет он.
— Да — и? Что с того? — огрызается она, протягивая руку к кружке. Она чувствует, как пылают её щеки. Чувствует, как начинает потеть от волнения.
— За что?
— Боже, — раздражённо говорит она. — просто — прекрати задавать мне вопросы, я — я извиняюсь за то, как повела себя с тобой... в тот раз. За своё поведение.
И затем ей внезапно кажется, что какой-то груз, который давил на неё всё это время, растворяется. Она немного выпрямляет спину. В голове всё как будто немного проясняется. Она ставит кружку обратно на стол. Бросает на него ещё один взгляд. И его брови всё ещё невероятно высоко, но теперь в его глазах есть какая-то мягкость, которую она никогда прежде не видела. Это немного потерянная мягкость. Мягкость, с которой он не знает точно, что делать. Но, тем не менее, она есть.
Ну, пока он не прячет её. Прячет за своей обычной равнодушной маской.
— Это неважно, Грейнджер.
— Это важно, — возражает она, внезапно обнаруживая, что она сделала шаг вперёд. Шаг к нему. — Я — я была неправа. Я — я просто... это было больно. — она неосознанно цепляется за своё предплечье.
Он немного наклоняет голову, так, что светлые волосы частично закрывают его глаза.
— Я не хотел сделать тебе больно, — говорит он. И это потрясающая фраза. Фраза, которую она никогда не планировала услышать из его уст.
Это удивляет её.
— Я знаю, что ты не хотел, — говорит она, её голос стал тише. Стал менее живым. Менее игривым. Возможно, действие сливочного пива заканчивается.
Наступает долгая тишина. Всё, что она слышит — это шуршание книг, устраивающихся на полках. Они не смотрят друг на друга. Вернее, демонстративно не смотрят друг на друга, но время от времени кто-то из них допускает ошибку, замешкавшись, и они ненадолго ловят взгляды друг друга.
Они играют в эту игру не меньше пяти минут.
А потом Малфой нарушает тишину.
— Пила с гриффиндорцами?
— Ммм? — пару секунд она просто не может осознать его вопрос. — О — о, ну, скорее, пила сама с собой, среди гриффиндорцев.
Он кивает.
И она просто не может держать свой рот на замке.
— Ты знаешь? Кажется, это первый раз, когда мы разговариваем дольше десяти минут и всё ещё не спорим.
И она оказывается абсолютно шокирована, когда он тихо смеётся.
— Значит, рекорд, — говорит он.
— Точно.
После еще одной короткой паузы она снова протягивает ему кружку, делая ещё пару шагов к нему. Он открывает рот, очевидно, для того, чтобы сказать что-то ещё о том, что это всё для детей, но она опережает его.
— Просто выпей. Тебе же понравился мой маггловский виски, так что выпей это.
И тут она неожиданно осознаёт, как близко она оказалась к нему. Почти так же близко, как в тот день, в уборной, но без враждебного настроения между ними кажется, что сейчас они гораздо ближе. Она держит кружку в двух вытянутых руках, и та касается своим боком его груди.
Отойди, говорит она себе.
Малфой вопросительно изгибает бровь. Она вдруг осознаёт, что у него очень красивые, аристократические брови, и они неожиданно тёмные, учитывая цвет его волос. Она наблюдает за тем, как его бровь опускается обратно, когда он немного расслабляется, и переводит взгляд на его глаза, когда он забирает кружку у неё из рук.
Отойди.
Он делает большой глоток. Она ловит себя на том, что наблюдает за его горлом, когда он глотает. А когда он возвращает ей кружку, она спрашивает:
— А ты? Почему ты не пьёшь со слизеринцами? — она отпивает немного. — я так полагаю, что вечера пятницы так же священны и в Подземельях.
— Я думаю, даже более священны, — он пожимает плечами. — но я люблю пить в одиночестве.
— Прямо сейчас ты пьёшь со мной, — замечает она.
— Хорошее замечание, — он снова забирает у неё кружку.
— Ну и что же тогда?
Он снова пожимает плечами. Отводит взгляд, когда делает второй глоток и допивает пиво.
— Меня не очень любят, Грейнджер.
Она слишком потрясена, чтобы вспомнить о том, что ей надо забрать у него кружку.
— Но — я...
Он снова приподнимает эту чёртову бровь.
— Даже в Слизерин? — проговаривает она наконец. — Но... в прошлые годы...
— Даже тогда, — говорит он. — думаю, они, скорее, боялись моего отца. Боялись его, и поэтому дружили со мной.
Она задаётся вопросом о том, почему мысль об этом заставляет её грустить. Почему она ощущает необходимость в том, чтобы —
— Я уверена, что это неправда.
— Ну, знаешь...
— Нет, я уверена, что это неправда, — настаивает она. — Ты нравился куче народу. Например, Крэ... — она замолкает. Подбирает другое имя. Пэнси. Ты нравился Пэнси.
Малфой смеётся. Густым, хриплым смехом, который она вряд ли слышала раньше.
— Пэнси нравилось моё наследство — как и достаточно высокая вероятность заключения договорного брака, по крайней мере, тогда.
— Нет, не только это, — говорит она и ставит кружку на стол позади него. — Ты красивый и умный, и я уверена, что ты нравился ей и за это тоже.
Когда она поднимает взгляд, то чувствует себя довольной своими выводами.
Пока не замечает, как он смотрит на неё, и осознаёт, что именно она сказала.
Его удивление не выглядит очевидным — он не смотрит на неё широко распахнутыми глазами, его рот не открыт нараспашку. Оно глубже. Его можно заметить в лёгкой дрожи его бровей. В мерцании его бездонных глаз. В том, как он облизывает губы — нервно обводит их языком.
Она чувствует, как румянец распространяется по её лицу со скоростью лесного пожара, и пытается как-то исправить сказанное.
— Я — я, ну, понимаешь, я имела в виду — я имела в виду, что ты привлекательный. Не — не как все, по-особенному. Не — что? Нет. Я просто имела в виду, что ты красивый, и — о боже — какого чёрта — нет. Малфой. Драко. Боже. Я — я просто имела в виду, что я всегда думала, что ты... — и, тихо пискнув, она закрывает свой рот ладонью. Останавливает этот поток сознания, чувствуя, как горят её щёки.
Какого — чёрта?
Теперь удивление Малфоя очевидно. Теперь оно написано у него на лице.
И она отводит глаза, потому что она не может смотреть на него, пялится на кружку на столе и пытается как-то прийти в себя, и милостивый боже, что это —
Она замирает. Делает медленный, глубокий вдох. Наступает долгая тишина.
И её голос низкий и озлобленный, когда она наконец выдыхает:
— Я убью его.
Это резко вырывает Малфоя из оцепенения.
— Како — кого?
Она утягивает кружку со стола — в процессе хлопает ею по своей руке, но не замечает этого. И она поднимает её к своему носу. Вдыхает.
В следующее мгновение она бросает её на пол, и та разбивается с приятным, оглушительным треском.
— Чёртов Симус! — кричит она. Она кружится по полу — перешагивает через осколки, когда от них начинает исходить характерный запах Веритасерума. — Я его...
Его рука вдруг оказывается на её запястье. Его ужасно холодная рука, и она не понимает, и в следующее мгновение он дёргает её назад. Он разворачивает её одним сильным рывком, и другая его рука, такая же холодная, вдруг касается её щеки, и все слова застревают у неё в горле, и он —
Он здесь.
Его губы на её губах. Его холодные, замёрзшие губы. На её губах. Вытягивают из них тепло. Холодные, словно лёд. Неподвижные. Просто его губы, касающиеся её губ, выжидающие.
У неё что-то не так с сердцем. Оно то практически останавливается, то снова начинает отчаянно биться. Биться слишком быстро.
Губы Малфоя на её губах. Он — он не то чтобы целует её, но он здесь. Он прямо здесь, и это не поцелуй. Не совсем, пока нет, но —
Она делает это. Вздыхает, приоткрывая рот.
И вот тогда он целует её.
Его ладони скользят вдоль края её челюсти, и он наклоняет её ближе к себе, и его губы заставляют её губы раскрыться, и — и он глотает этот вздох. Глотает его сразу с её следующим вдохом, а затем его собственное дыхание растворяется у неё на губах — дрожащее, холодное, пахнущее мятой — и его пальцы зарываются в её кудри, и его нос прижимается к её коже, сразу под скулой, в месте, которое до этого момента никогда не казалось ей особенным, и он целует её.
Что... что это такое?
Её разум затуманивается. Её пальцы дрожат, замершие на полпути к тому, чтобы остановить его. На полпути к тому, чтобы оттолкнуть его — и сделать что-то ещё. Она... она не знает. Не понимает. Не —
Ох.
Его язык скользит по краям её зубов. Делает это каким-то эротичным, удивительным образом, заставляя её сердце биться быстрее. Она чувствует как тугой узел сжимается внизу её живота, нет — ниже — и напряжение нарастает. И он издаёт этот звук. Этот тихий, мягкий, едва слышный звук — она даже не знает, как это назвать. Не вздох и не стон. Что-то посередине.
И он что-то делает с ней. Включает какой-то нервный центр, который контролирует её руки, а не голову, и она вдруг цепляется пальцами за его рубашку. Наматывает на руку его галстук. Притягивает его ближе. И она словно одновременно засыпает и просыпается.
Она издаёт свой собственный звук — какой-то отчаянный стон, она даже не знала, что способна на что-то подобное, и она хочет его ещё ближе, хотя и не знает, почему, и их языки встречаются, заставляя его крепче сжать пальцы в её волосах. Крепко ухватиться за них, притягивая её так близко к себе, как это только возможно. Усилить это напряжение между ними.
И именно тогда она понимает, как сильно она этого хочет. Где-то между его языком, изучающим её рот, и его ресницами, касающимися её. Между хрустом стекла под их ногами и холодом его прикосновения. Она — она хочет этого.
Её дрожащая рука отпускает его галстук. Скользит по его шее. Он вздыхает. Выпутывает пальцы из её волос. Обнимает её за талию, прижимая ближе.
Он холодный. Он такой холодный. Почему он —
Он разворачивает их. Прижимает её спиной к одному из книжных шкафов. Притягивает её ближе и снова толкает назад, пока целует её снова и снова. И ей становится тепло, неожиданно — жарко — и он на вкус как — как что-то очень хорошее — и её сердце бьётся в безумном темпе, и её мозг уже совершенно не работает, и какой-то жар пульсирует внутри неё, и она не — она не — она не может принять это ощущение его тела так близко к её. Это удивительное ощущение чего-то твёрдого, прижимающегося к внутренней стороне её бедра, и быстрое биение его сердца совсем рядом с её грудью, и —
Он отрывается от её рта, его губы ищут что-то другое, что-то новое, и её точно никогда так не целовали. И вот он уже там, где бьётся её пульс — совсем рядом с яремной веной, и она лениво думает, что он бы сейчас мог разорвать её горло зубами, если бы захотел. Но это его язык — ох — его язык проскальзывает вдоль вен на её шее, сначала вверх, а потом снова вниз, то и дело останавливаясь, чтобы согреть её кожу губами — всосать её. Она чувствует, как на коже остаются следы. Чувствует, как растворяются остатки рациональных мыслей. И звуки — влажные и пошлые, и его губы совсем рядом с её ухом, его бёдра прижимаются к её, и она не может, она не может, она не может, она —
Одна из летающих книг промахивается мимо полки и врезается в стену.
Малфой, испугавшись, отшатывается назад, и ей приходится схватиться за один из шкафов, чтобы не упасть, оставшись без опоры в виде его тела. У неё по спине бегут мурашки. Кожа кажется слишком чувствительной. Её губы дрожат. Её грудь часто вздымается.
И она просто смотрит на него, потому что слова отказываются формироваться у неё в голове.
Он проводит рукой по растрёпанным волосам — это она сделала? Поправляет галстук и выправляет рубашку. Немного подтягивает её вниз — ох.
Какое-то время он просто стоит, восстанавливает дыхание. Но когда он открывает рот, чтобы заговорить, окончательное осознание произошедшего сваливается на неё, и она оказывается просто не в состоянии слушать его, что бы он там ни хотел сказать. Не в состоянии разбираться в том, что произошло за последние десять минут.
Поэтому она убегает.