Проголог
Кофейня. Омерзительно типичная, насквозь японская. Мегуми сидел, как всегда, с лицом «меня здесь насильно удерживают», рядом Юджи, который ел моти — такие, что походили на цветную мозаику. Нобара потягивала из трубочки свой матча-латте — зелёный с белой пенкой, как у рта чела, который слишком рано понял, что жизнь — это не Аниме. Наверное, вкусно. Или отвратительно. Никто не знал. Годжо Сатору раскинулся на диванчике, словно ёбаный Мессия, выпавший из дешёвого порножурнала прямо в кору головного мозга — без спроса. Он был настолько расслаблен, что сам воздух рядом с ним начинал думать, не пойти ли ему нахуй.
— Она стоит нашего ожидания? — Резко, как удар током, произнесла Нобара, перекрестив руки на груди. Ее голос — чистый 220 вольт сарказма, способный разрядить даже самое напряженное поле. Годжо медленно повернул голову, край маски приподнялся ровно настолько, чтобы голубые лезвия его глаз рассекли пространство между ними.
— Поверь мне, — его губы растянулись в ухмылке такой слащавой, что, будь это сахарная вата с расширением территории, вся команда уже лежала в коме от диабета второго типа, — Она того стоит.
Нобара фыркнула. Будто только что услышала самый тупой анекдот в своей жизни, и уткнулась в смартфон. Она всё ещё самая главная сука в комнате — и знает это.
Яроми Анами. Она была последней. Последней из клана Яроми — ясновидцев, фанатиков, отбросов, которые слишком много знали и потому сдохли в темноте, как и положено тем, кто лезет в глаза самой смерти. Её мать и бабушка отреклись. Вытерли ноги о магическую грязь, зашили себе рты, чтобы не проронить ни слова о проклятой крови в жилах. Они научили Анами улыбаться — ровно, пусто, без дрожи. Но внутри неё жило что-то другое. Чёрное. Густое, как запекшаяся кровь в сломанном носу.
Клан Яроми не умер — он затаился в её зрачках, в каждом вздрагивании ресниц, в том, как её пальцы непроизвольно сжимались в кулак, когда мимо проходил кто-то, чья нить жизни уже истончилась до предела. Она видела смерть. Она дышала ею. И Годжо Сатору, этот безумный Бог в маске, не мог пройти мимо. Не мог оставить этот не огранённый алмаз гнить в токийской мусорке с работой 5/2, дешёвым кофе и до боли в тройничном нерве натянутой улыбкой.
— Ты будешь учиться, — сказал он тогда, его голос рассек тишину её квартиры, как лезвие, — Ты станешь магом. Потому что так должно быть.
Когда-то клан Яроми был высшей кастой. Их боялись. Их слушались. Они шептали на ухо императорам, и те застывали, словно перед пропастью. А теперь? Теперь их знали как изгоев. Как предателей. Как проклятых. Сатору медленно развернул голову к панорамному окну — этому гигантскому аквариуму для наблюдения за человеческой муравьиной вознёй. Стекло от пола до потолка, холодное, безжалостное, как его собственные принципы. За ним — пригородная остановка, только что приехал автобус.
— Вот и она, — говорит он. И улыбается. Так, что в нормальной вселенной кто-нибудь бы тут же подал иск за сексуальное домогательство в пространственно-временном континууме. — Яроми Анами, — и в этой фразе — заклятие, приговор, торжество и похоронный марш одновременно.
Девушка вывалилась из пригородного автобуса — того самого вида ржавой консервной банки на колёсах, что пахнет дешёвым солярисом, усталостью и слегка подгоревшей яичницей. Тот тип транспорта, где вечно кто-то храпит в углу, а на сиденьях остаются подозрительные липкие пятна. Чёрный чемодан. Форма Токийской школы магии: Тёмно-синее кимоно, подол до колен — небрежно, но с намёком на «я могла бы носить и древние ритуальные одеяния, но сегодня лень». Белые гольфы, кеды, капюшон, натянутый так, будто она только что придушила чью-то тень. За спиной — рюкзак и катана, потому что да, она из тех, кто берёт меч в общественный транспорт, и нет, кондуктор даже не пикнул Ветер рвал её волосы цвета горького шоколада — не эти гламурные пропитанные кератином, а настоящие, чуть растрёпанные, с чёлкой, которая падала по обе стороны лица, будто разделяя мир на «до» и «после» её появления. Она шла. Слишком уверенно. Даже Годжо, этот вечный позёр, не мог бы так нагло рассекать пространство. Чистая кровь. Последний отголосок клана, который когда-то заставлял императоров дрожать.
И теперь — вот она. Стоит на асфальте, чуть подпрыгивающем от жары, и автобус, хрипя, уползает за горизонт, будто боится оглянуться. Когда она переступила порог кофейни, Юджи — этот вечный сгусток необузданной энергии — тут же натянул свою дурацкую улыбку и швырнул в рот последнее моти. Липкая сладкая масса ударила по зубам, застряла где-то между щекой и десной, размазалась в нелепый комок. Его лицо тут же скривилось в гримасе, напоминающей бурундука, который только что осознал тщетность бытия. Он пытался жевать. Боже, как он пытался. Моти — коварная штука. То ли еда, то ли строительный материал. Оно прилипло к нёбу, к зубам, к совести. Юджи яростно двигал челюстями, глаза слезились от напряжения, а где-то там, в глубине рта, он прикусил язык до крови. Кровь хлынула горячей струйкой, смешалась с начинкой, окрасила сладкую клубнику в металлический привкус. Юджи поморщился, но продолжил жевать, сжимая зубы.
Клубника теперь казалась ему отвратительной. Где-то в глубине его сознания Сукуна застонал от удовольствия. Кровь. Боль. Его боль. Король Проклятий наслаждался, как извращенец, смакуя каждый момент, каждый спазм мышц, каждый рефлекторный вздох Юджи. А сам Юджи — Ненавидел это. Но улыбка не дрогнула. Никогда не дрогнет. Мегуми, напротив, лишь ужесточил взгляд. Его обычно каменное выражение стало ещё холоднее — будто её янтарные глаза, горящие, как расплавленное золото, только что растоптали его гордость сапогом. Он не моргнул. Но внутри что-то щёлкнуло. А Нобара? Она не оторвала взгляд от смартфона. Сидела, потягивала свой матча-латте, и всем видом показывала, что происходящее — даже не фон, а так, лёгкий шум за окном. Кристально. Похуй.
— Привет, задроты! Анами плюхнулась рядом с Юджи, отпихнув его локтем. Мегуми напрягся — её янтарные глаза буравили его, будто она уже видела, как он сдохнет.
Во взгляде Нобары читалось: «Ну и сука».
— Ха, ну ты теперь одна из нас! — фыркнул Юджи и плечом вмазал ей в бок, как кувалдой. Анами не ожидала. Точнее, она ожидала дурацкой улыбки, может, даже неуклюжей попытки похлопать по спине — но не этого. Его плечо врезалось в её ребра с такой силой, что её отшвырнуло к краю дивана. Она едва не перелетела через подлокотник, инстинктивно впилась пальцами в обивку, чтобы не грохнуться на пол. Воздух вышибло из легких.
— Ну ты чего?! — Юджи хохотнул, даже не заметив, как она аж посерела, — Это я ещё чуть-чуть толкнул!
Чуть-чуть. В его тоне звучала искренняя весёлость — будто он и правда просто поиграл. Но Анами почувствовала. Даже без проклятой энергии, даже без усилий — в этом толчке была звериная мощь, грубая, неотёсанная сила, которая даже не пыталась быть аккуратной.
Её пальцы рефлекторно сомкнулись вокруг рукояти катаны. Взгляд вспыхнул яростью — но не страхом. Никогда страхом. Юджи — не просто болтливый идиот. И если он «чуть-чуть» толкает... То лучше не узнавать, что будет, если он действительно ударит.
— Откуда ты? — Нобара лениво тянет, будто ей скучно, но каждый её нерв натянут, как струна перед срывом.
— С окраины. С пригорода Токио, где каждая мразь знает твои слабости и с радостью ими воспользуется.
Нобара лишь кивнула в ответ. В глазах на миг мелькнуло — её школьные драки, сломанные ногти, презрение училок, ненависть к людям, к их глазам, к их «ты же девочка». Она её чертовски понимала.
Годжо Сатору обожал коллекции. А вы разве не знали? Нет, серьёзно, блять. Будь вы у него дома, он бы, не моргнув глазом, продемонстрировал вам парочку — с гордостью аукционера, выставляющего на торги редкий лот. Но среди всех его собраний было одно особенное.
Единственное. Неповторимое.
Он коллекционировал магов. Годжо смотрел на них всеми шестью. И вот они, его сломанные, отбитые на голову, но чертовски сильные подростки. И знаешь что? Он обожал каждую их трещину.
Мегуми моргает. — Ты видишь смерть?
— А ты хочешь узнать дату своей? — говорит она сладко, но голос её холоден, как ртуть в венах.
Мегуми лишь пристально посмотрел на неё. Его взгляд — кинжал. Но он молчит. Анами смотрела, как Юджи прихлёбывал газировку из стакана — дешёвая, липкая, с пузырьками, которые лениво всплывали вверх, будто им было наплевать на законы физики. Пластик стакана мутноватый, чуть помятый по краям, но сквозь него всё равно видно, как углекислота бьётся в прозрачных стенах.
Он сидел расслабленно, развалившись, будто его кости растворились в этом дешёвом сиденье. Но потом — Щека. Левая. Там, где обычно прячется его дурацкая улыбка. Мышца дёрнулась. И вдруг — зубастая ухмылка Сукуны прорезала его лицо, как нож по полотну. Не Юджи. Сукуна. На миг — только на миг — его губы растянулись слишком широко, клыки слишком отточены, взгляд слишком древний. А потом — Щелчок. Газировка шипит, пузырьки лопаются, Юджи моргает — и снова это он, нелепый, неуклюжий, с каплей сладкой воды на подбородке.
— Добро пожаловать, Анами, теперь эти задроты твоя семья, — Годжо раскинул руки, будто представлял цирковой аттракцион. Его улыбка была натянута, как проволока под напряжением, — Поздравляю.
Анами не расслабилась. Ее пальцы впились в собственные локти, оставляя белые отпечатки на коже. Нобара лениво перевела взгляд, словно разглядывала новый экземпляр в музее человеческого отребья.
— Ну что, детишки, завтра ваш выход в свет, проебётесь — накажу, — легко и непринуждённо сказал он, разряжая тишину голосом, будто щёлкнул по стеклу между мирами.
Четвёрка магов. Неровная, слепленная из боли, желания выжить и чужих ожиданий. Не спасители. Не герои. Просто дети, которых швырнули в мясорубку под названием «судьба», и сказали: «Улыбайтесь, вас снимают».