14 глава.Я её любил, бать. По-настоящему
— А я ведь его любила, Юль...
Тихий голос Ани растворился в полумраке комнаты. Она лежала, уставившись в потолок пустым взглядом. За неделю лицо её осунулось, в глазах поселилась какая-то отрешенная глубина. Даже смех, всегда такой звонкий, будто испарился.
Юля вздохнула, наблюдая, как подруга медленно угасает:
— Я вижу...
Аня всё ещё ходила в качалку — по привычке, по тоске. Но Кости там не было. Пацаны перешёптывались:
— Кощей с того дня не вылезает из своего "курорта"...
Так они называли его запой.
Он всегда уходил от проблем через водку.
Но через неделю что-то щёлкнуло. Костя проспался, побрился, окатил лицо ледяной водой. И поехал к единственному человеку,перед которым не стыдно было признаться в своём крахе.
— Привет, бать.
Он переступил порог отцовской квартиры, чувствуя, как за спиной нарастает тяжесть всех несказанных слов.
Из кухни вышел Юрий Николаевич, вытирая руки о полотенце. Взгляд его был спокойным, но пристальным.
— Ты где две недели был?
Костя махнул рукой, проходя на кухню, к столу, за которым столько раз в детстве выслушивал отцовские нравоучения:
— Да там... дела были.
Но отец знал.
Знает.
Потому что настоящие дела никогда не заставляли его сына выглядеть так, будто он проиграл войну.
Костя сидел, уставившись в стол, пальцы непроизвольно сжимаясь в кулаки. Отец молча наблюдал – за эти несколько минут сын будто постарел на годы. Странно: с той девчонкой он казался моложе, а без неё – будто медленно умирал.
— Помнишь, говорил тебе... про ту, с которой встречался? – голос Кости был глухим, безжизненным.
Отец молча кивнул, прикуривая.
— Поцапались что ли?
— Растались мы.
Костя горько усмехнулся, медленно моргая, будто пытаясь стереть её образ из памяти.
— Бросила. Устала, говорит.А я ведь впервые по-настоящему полюбил.
Говорил ровно, без дрожи – но отец узнавал в нём себя.
Того самого молодого и глупого, который тоже когда-то сидел за этим столом с разбитым сердцем.
Разница лишь в том, что его любовь не сломала.
А вот сына...
Сын уже был на грани.
И это пугало больше всего.
— Да и я тоже молодец...
Костя горько усмехнулся, снова потянувшись к сигарете. Дым заклубился в воздухе, смешиваясь с тяжёлой атмосферой разговора.
Отец, откинувшись на стуле, смотрел куда-то в прошлое:
— Я знаешь, как за твоей матерью три года бегал, как мальчик на побегушках? А потом меня в армию забрали — и она меня ждала.
Голос его звучал странно — то ли с ностальгией, то ли с упрёком.
Костя нахмурился, пальцы впились в стол:
— И что сейчас, бать? Развелись вы, когда я ещё таблицу умножения не знал. А мать до сих пор с тем... со своис ебарем живёт-поживает.
Удар кулака по столу.
— О матери своей так не говори! Святая женщина!
Костя затянулся, опустив взгляд. Суставы побелели от напряжения.
— Я не хочу, чтобы у меня было как у вас. Не хочу разводов, ссор, измен... Чтобы жена моя не прыгала по чужим койкам, как...
Отец резко встал, лицо его потемнело:
— Я щас за ремень возьмусь, если ещё одно слово кривое скажешь!
Тишина.
Только тяжёлое дыхание и невысказанная боль, которая копилась годами.
Костя поднял глаза — впервые за этот разговор.
— Я её любил, бать. По-настоящему. А теперь...
Голос сорвался.
Отец медленно опустился на стул. Внезапно он выглядел старым.
— Вижу.
И в этом признании было больше понимания, чем во всех предыдущих словах.
***
— "Золотые купола..."тьфу ты!— Аня раздражённо сморщилась.
Проклятая песня лезла в голову назойливым эхом, а вместе с ней — и его образ.
Теперь всё напоминало о нём:
Запах табака от случайного прохожего заставлял сердце ёкать. Она машинально оборачивалась, надеясь — и тут же злясь на себя за эту слабость. Тот же одеколон в толпе — дешёвый, резкий, его. От этого в груди сжималось так, что не продохнуть. Даже блатные песни, которые раньше она с от роду не слушала, теперь казались его личным гимном.
Аня стиснула зубы.
Ненавидела.
Ненавидела, что не может вычеркнуть его из памяти.
Что город, который раньше был её, теперь пропитан им.
И самое страшное — она до сих пор искала его глаза в толпе.
Как преданная, хотя он этого давно не заслуживал.
***
Костя всё же взялся за ум — нехотя, со скрипом, но выбрался из запойного марева.
Спустя две с половиной недели он снова переступил порог качалки, и улыбка его была прежней — нагловатой, бесшабашной, но какой-то... новой.
— О, Кощей! — Цыган первым бросился к нему, сжимая ладонь в крепком рукопожатии.
— Здоров,пацаны! — Костя поднял руку в приветственном жесте, кивая знакомым лицам.
А в это время в коморке...
Аня сидела, вцепившись пальцами в подлокотники кресла. Напротив, развалившись, восседал Дед. Увидев её напряжение, он расплылся в ухмылке:
— И слава Богу. А то я уж за Костика переживать стал.
Он поднялся, вышел в зал, обменялся с Костей крепким рукопожатием. А потом — нечаянная ловушка
Костя прошёл за Дедом к коморке... и замер.
Будто кто-то воткнул нож в уже затянувшуюся рану — и медленно провернул.
Они смотрели друг на друга.
Аня чувствовала, как грудь сжимается, как ком подкатывает к горлу, как мир сужается до этих глаз — всё таких же тёмных, всё таких же её.
Для Кости она была не первой.
Но для неё он — первая любовь.
Настоящая.
Разбившая сердце.
И теперь собирающая осколки одним лишь взглядом.
Тишина между ними гудела, как натянутая струна.
Кто первым дрогнет?
Аня резко поднялась – слишком резко, чтобы это выглядело естественно. Её движения были отточенными, будто она заранее продумала этот путь: скользнуть между ним и дверным косяком, не коснуться, не вдохнуть этот знакомый запах табака и кожи.
Но он оказался быстрее.
Жесткая хватка на запястье остановила её на месте.
Она подняла глаза – и время замерло.
В его взгляде было всё: и вопрос, и упрёк, и та самая нежность, от которой она так долго бежала.