Глава 3. Вечер поэзии
Роману об этом знать не следовало; Артём чувствовал, что тот лишь посмеётся над его слишком ранними попытками устроить семейную жизнь, да ещё и с одной из сестер, каждую из которых Роман ставил несоизмеримо ниже себя. Поэтому он составил другу компанию и отправился в одну из квартир, которые прятались в чинных и благородных московских переулках. Внешне они никак не отличались от остальных — так же на окне торчал какой-нибудь фикус, так же уютно свешивалась подсвеченная жёлтым светом штора — внутри, однако, сходство пропадало.
«Бесстыдство, полумрак, дым, стон и хаос», как описывала эту квартиру позже одна не очень известная в узких и широких кругах поэтесса и на допросе в полиции, и в цикле «Мятная прострация».
Стоило переступить порог, как на полу обнаруживались ряды обуви всех возможных цветов и размеров — ботинки, туфли, сапоги или босоножки; вешалки же грозили обрушиться под разноцветными пальто, куртками, плащами и шубами, если дело было зимой. За прихожей были комнаты, в которых творилось то, что никогда не одобрил бы человек приличный: но комнаты снимались студентами, да ещё и вскладчину, поэтому в квартире царил вечный гам и всегда находился хотя бы один не совсем трезвый человек. Сами арендаторы, друзья, друзья друзей, приятели приятелей, просто знакомые из баров и пивных, в которые всем строго настрого запрещалось ходить, дабы не уронить честь университета; дамы всех сортов и ухажёры за теми студентками, которые предпочли жить стеснённо и закрыть глаза на возможный урон репутации. Впрочем, как верно заметил знакомый Марьи Петровны выше, времена действительно менялись, и жить отдельно от родителей, да ещё и снимая смешанно с противоположным полом, уже не накладывало безнадёжный ярлык разврата и падения; хотя не сказать, что разврат не происходил.
Напротив, как убедился Артём, происходил ещё как. Сам он тушевался, и его пристроили смешивать коктейли (преимущественно разбавляя водку яблочным и томатным соком), а вот остальные времени зря не теряли. Роман активно волочился за свеженьким личиком: личико было бледным и хрупким, тонкие пальцы, беззащитный вид в платье, которое обнажало плечи, — Артём заподозрил поэтессу, и так и вышло: после второго коктейля её таки убедили почитать стихи, в содержание которых Артём не вслушивался, потому что рядом же обсуждали премьеру нового французского фильма с Марлоном Брандо в кинотеатре «Иллюзион». Сходить бы!
— А как вам Даль? — осторожно вклинился кто-то в разговор. И тут же переключились с заграничных звезд на наших, яростно и горячечно, а задавший вопрос слушал в стороне, вертя в ладони сигаретку. В другое ухо Артёму всё лились какие-то «туманы моей души ты разбередил», и он сдался и позорно бежал от коктейлей:
— Можно у вас, сударь, сигаретку стрельнуть?
— Пожалуйте, — протянул ему новый знакомец. — Спички?
— Благодарствую. Как вам вечер поэзии?
— А! Это была поэзия?
— Почему была, есть... Вон, слышите, «вина испивших лоз».
— Лозы пить нельзя, — очень серьёзно уточнил его собеседник. — Может, роз?
— Розы из вина?
— Почему нет? Поэзия! Потом, сударь, возможно мы всё неправильно понимаем...
— Так-так?..
— Смотрите, — всё так же серьёзно продолжил собеседник, — это не вино, а вина.
— И она обвиняет лозы?
— Или тех, кто их пил. Впрочем, возможно всё же розы.
— Или грёзы.
— Мимозы.
— Фруктозы.
Они переглянулись и засмеялись.
— Артём.
— Ричард.
— Ого!
— Да, — вздохнул новый знакомый, — именно так.
— Ну всё не Екфрасий.
— Скажите мне, что вы это только что придумали.
— Нет, со мной учился в гимназии. Бил цветочные горшки.
— Могу его понять.
Снова засмеялись. Артём заметил, что Ричард тоже не пьёт: стакан у него оставался почти полным.
— Экзамен?
— А? — и Артём кивнул на стакан:
— Не пьете.
— Так и вы, — парировал тот.
— У меня, брат, сессия, — хмыкнул Артём, — экономическая география послезавтра. Уровень добычи руды, угольные месторождения.
— О! — с уважением посмотрел на него Ричард. — Нет, я.. — он замялся.
Артём перебрал в уме варианты, но тот продолжил сам:
— Я ещё гимназист. Знаю — последнее дело тут быть.
— Полно! — засмеялся Артём. — Я вот и не понял, выглядите на чистый второй курс. Сейчас можно носить такие стрижки?
— Нельзя, — признался Ричард. Артём с любопытством разглядывал гимназиста: как это он промахнулся? Впрочем, Ричард был высокого роста, стрижка у него была студенческая, лицо — серьёзным, вполне тянет на старательного младшекурсника. К тому же если он и смущался, то не подавал виду, курил привычным жестом и не напивался всем доступным спиртным, как свойственно дорвавшимся до свободы школярам.
Ричард поймал его взгляд:
— Я вас разочаровал? Вы, наверное, старший курс?
— Выпускной, — кивнул Артём, — но нет, не разочаровали. Рифмованные причитания — пожалуй да. Я здесь за компанию, — он оглянулся и попытался найти взглядом Романа, но в толкотне сходу не увидел и оставил попытки. — А вы?
— Тоже, — пожал плечами Ричард. — Одноклассники затащили — вон они, жмутся к барышням.
— Что ж вы не жметесь? Считаете себя выше них? — не удержался Артём. Но Ричард, казалось, задумался, затем ответил:
— Возможно, что и так. Не хочется вот так... в нетрезвом виде... Не знаю, — смешался он и неожиданно взглянул Артёму в глаза, — возможно, я старомоден, или смешон, или просто не умею общаться. Наверное. Простите.
— Да, — сказал Артём, кивая. — В смысле — я тоже.
— Но иначе, наверное, всё упустишь? — сейчас сомнения на лице Ричарда выдали возраст; впрочем, Артём всё ещё мог подписаться под всем им сказанным. Он покачал головой:
— Думаю, не стоит. Вы знаете, — неуверенность собеседника внезапно вдохновила Артёма, — мне кажется, что есть в мире два типа людей: одни вот такие, которым это подходит и не вызывает неловкости или ощущения собственной глупости, или брезгливости. А вторые — вторые такие, знаете, недобитые романтики, которым хочется, чтобы был какой-то сердечный жар, чувства, трепет, ну или хоть — понимаете — вы смотрите, как она идет мимо — и на вас вообще не смотрит! Пусть! И вы тоже, а потом вы расходитесь, и вы идете прямо и так и тянет оглянуться, взглянуть ещё раз, и при этом хочется, чтобы она оглянулась и вы бы встретились взглядами, но и не хочется, ведь это будет неловкость и глупость, и вот вы, как дурак, идете, не то оглядываетесь, не то не оглядываетесь, как кот Шредингера, чувствуете себя идиотом и при этом идиотом счастливым, вот так, вот так, мне кажется, должно быть, — закончил он, допил остатки коктейля и добавил, — если я сейчас несу полную чушь, так это по пьяни, так и знайте. В трезвом виде я далеко не настолько романтичен.
Ричард засмеялся.
— Кажется, я понимаю, зачем люди вообще пьют. Но вообще — Артём, согласен. Я думал о том же, только не в таких формулировках.
— Кретинских.
— Цветистых. Это же поэзия! Куда лучше этой белиберды про розы.
Артём пристроил пустой стакан на край стола, огляделся, снова не увидел Романа и предложил:
— Слушайте, а может, мы с вами уже достаточно окультурились? Как вы смотрите, если мы прогуляемся на свежем воздухе?
— Конечно, — Ричард как показалось Артёму с облегчением поставил недопитый стакан; они оделись и пошли по московским переулкам, на которых ещё светились рождественские украшения. Морозный воздух свежил голову и легкие; они вынырнули на Тверскую и прошли её из конца в конец, затем, сделав зигзаг, пошли к Китай-городу и всё это время говорили, говорили, говорили. К дому Ричарда пришли если не друзьями, то хорошими приятелями.
— О! Так вы напротив Янтарских? — удивился совпадению Артём и ещё раз оглянулся по сторонам — но Романа видно не было.
— О да, — вздохнул Ричард. Артём взглянул на него, на дом и тут сообразил:
— Слушайте, вам же никого из них не сватают? Простите, — спохватился он, — конечно, не моё дело...
— Артём, — строго сказал Ричард, — если вы имеете виды, я учту ваши пожелания.
Они опять засмеялись.
— Ну что ж, учитывайте, — вздохнул Артём. — В общем, мне нравится одна из...
— Которая? — перебил его Ричард.
— Соня.
— Софья?
— Соня. Средняя. Софья — это младшая, — пояснил Артём. — Её зовут Софой, чтобы не путаться.
— А. Значит, Соня? С косой? — переспросил Ричард.
— Да, — Артём уже протрезвел и немного жалел об этом. Он набрал воздуха в легкие и добавил:
— В этом году будет семнадцать — я думал просить руки. Но ещё никто не знает.
Помолчал.
— Кроме неё.
И взглянул на Ричарда. Тот постоял, глядя на него, затем сказал так же серьёзно:
— Тогда желаю удачи.
— А вы? — в лоб спросил Артём.
— Я? — удивился Ричард. Неловко улыбнулся:
— Не знаю уж, хотят ли кого-то сосватать, но Ольга уже третий месяц подкарауливает меня в гимназии.
— Ольга — да! — согласился Артём. — Осторожнее.
— Она не в моем вкусе, — пожал плечами Ричард. — Да и какая женитьба в шестнадцать...
— А остальные?
Ричард взглянул на него с легким раздражением:
— Вы боитесь, что мне нравится Соня — так и спрашивайте. Нет. И по правде говоря, меня раздражают их визиты и необходимость на них присутствовать.
— Я просто не хотел, чтобы мы в первый же день знакомства разругались из-за девушки, — примирительно сказал Артём. Прямота — искренняя или наносная — его успокоила. — И, скажу вам честно в ответ, мало кто способен вынести Марью Петровну регулярно и в больших количествах.
Ричард засмеялся, лицо его опять потеряло серьёзность и сделалось детским.
— Точно не я! Даже когда она молчит, видно, что её всегда что-то раздражает... И этот тяжёлый взгляд... Бр-р-р.
— Точно, — кивнул Артём. — И дочерей затюкала.
— М?
— Вы не замечали? Они при ней боятся взгляд поднять.
— О, — удивился Ричард. — Я думал, они всегда такие.
— Не-е-е-е, — улыбнулся Артём, — ничего общего.
— Интересно, — Ричард взглянул на дом напротив. — И какие они? За Соню не беспокойтесь, — прибавил он, — про ваши планы я уловил и осознал.
Артём задумался.
— Ну, Ольга — понятно. Активная, боевая. Соня — читает, рисует, шьет, спокойная. Есть свои интересы. Про Софью толком и не скажешь — но мне видится, что она умная, просто зашуганная сильнее прочих. Знает куда больше, чем говорит. Как-то минут сорок спорили о первопричинах Большого взрыва, пока я ждал... впрочем, не важно.
— Ну-ну, — кажется, Ричарда его слова не убедили, но расстались они доброжелательно.
Артём вернулся на съёмную квартиру, прочитал окончание повести о нашествии марсиан, на днях опубликованное в «Вестнике фантастики» и, не дождавшись возвращения Ромки, уснул. Встал поздно, с гудящей, несмотря на малое количество выпитого, головой, и провел полдня в сражении с ней, пока друг тут же рассказывал о ночных похождениях. Голова и желудок мешали сколько-нибудь сосредоточиться на рассказе — сознание Артёма выхватывало отдельные слова и фразы, не увязывая всё это в цельный сюжет — и он оставил попытки вслушаться и просто кивал, думая, меж тем, о вчерашнем знакомстве. Маловероятно, что Рокстоки свяжут судьбу единственного сына со средней дочерью Янтарских — можно найти варианты получше, и это если они вообще хотят породниться; он с досадой мысленно корил себя за то, что вчера повел себя по-идиотски. Тем более — парню всего шестнадцать, из которых лишь полгода он в Москве, первые знакомства — и вряд ли соседки были самым ярким из них. Артём попытался вспомнить себя в шестнадцать, но вспоминалось лишь то, как он был влюблён в первую красавицу класса Екатерину, которая требовала называть себя Кати́ и, разумеется, не обращала на него внимания; да ещё никак не дававшаяся ему геометрия. Какая там женитьба!
«Простая, если бы Кати́ согласилась», — оцарапала мысль, и Артём мрачно потёр виски. Ромка тем временем выговорился и вновь собирался куда-то сбежать: концерт? Танцы? Катания на санях? Всё прослушал.
Потом Артём чувствовал себя виноватым, вспоминая даже не столько вечер, сколько это утро, и пытаясь вспомнить, что же именно болтал Роман и о ком? Словно это могло что-то изменить, что-то исправить... Умом Артём понимал, что его вины ни в чём нет, и всё же прокручивал потом события — где, в какой момент он ещё мог что-то изменить и когда всё безнадёжно пошло не так?
Тогда, в январе, всё было ещё понятно и нормально: Рома унёсся куда-то, где его ждали, а Артём остался дома, бороться с остатками похмелья и страшной ленью даже делать шпаргалки по географии, не то, что её учить. Спустя несколько дней наступил экзамен, за ним — последующие, и студенческое братство, отчаянно жаждущее перебраться в следующий, последний семестр с минимальными потерями, привычно захватило в себя Артёма; он учил, писал шпоры, списывал чужие конспекты, караулил преподавателей в надежде на пересдачу, пальцы в чернилах, сумка в разной степени разборчивости тетрадных листах, зачетная книжка медленно, но верно свидетельствовала о взятии очередной высоты. Наконец — Татьянин день! Шумный праздник в университете, затем в ресторане и на московских улицах, после которого Артём с чистой совестью отправился к родителям на каникулы в Нижний Новгород: отметки вполне приемлемые, отец был доволен, мать радостно обнимала, младший братец, который лишь недавно поступил в гимназию, жаждал делиться новостями и призывал играть с ним в морской бой, словом — жизнь в очередной раз была чудно хороша. Артём погрузился в нижегородские будни, встретился со старыми друзьями, осторожно закинул удочку о некой девушке из старинного семейства (приличной, но вряд ли с большим приданым, был вынужден признать он), мать в целом неудовольствия не проявила и пообещала переговорить на эту тему с отцом.
— Летом ты сдашь экзамены, мы приедем на торжество, а затем можем условиться с ними о визите.
— Марья Петровна очень... своеобразна, — признался Артём.
Мама насмешливо посмотрела на него:
— Ну не откажет же она в визите! А наш папенька и не с такими дела улаживал. Тёма, ну что ты как маленький — сам же говоришь, четверо детей и долги, а у нас — работающая фабрика. Главное, сам подумай. Хорошо подумай. Торопиться тебе некуда.
Артём не спорил, но в уме уже рассчитал: пока помолвка, пока свадьба, переезд — он освоится в деле. Иногда, глядя на бумаги с фабричной печатью, которые постоянно попадались ему дома, он чувствовал пробегающий по спине холодок разом и страха, и предвкушения — и хотя в городе, в университете он даже не вспоминал о доме, здесь он проводил пальцем по чернильному оттиску, представляя дни, когда он войдет в это здание, будет принимать решения, отвечать за судьбы других людей, рабочих, продавцов, будет так же, как отец, не спать ночами, просчитывая возможные прибыли и убытки, выискивая новые способы удешевить производство, новые материалы, новые рынки сбыта. На лекциях все эти слова казались чужим и мертвым грузом, балластом, предназначенным лишь для зазубривания и мгновенного забывания, но здесь — здесь они обретали смысл, ценность, вес. Только на самом предприятии Артём начинал видеть за словами реальный мир и настоящую жизнь, в которой даже самая незначительная бумажка из бухгалтерии на самом деле имела смысл, являлась ещё одной деталью, приводящей в движение огромный механизм и поддерживающей его бесперебойное движение.
Странным образом это же движение свойственно не только тем силам, которым мы так или иначе симпатизируем, но и силам совсем иного рода: Артём вернулся в Москву, поднялся в первый учебный день на четвёртый этаж университетского корпуса, чтобы узнать расписание, и краем глаза увидел свою фамилию на одном из листков, небрежно прикреплённых кнопкой сбоку.
Заголовок: «К отчислению».