Восстание

Без личного освобождения невозможно общее.
Революции никогда не было.
Без общего освобождения невозможно личное.
Революция никогда не заканчивалась.
©Незримые

Чей-то звонкий топот пяток
по майским
блеклым лужам,
смешавшимся с тиной
и
кувшинками,
с чирикающем кваканием
нелепо развалившихся на скользких серых камнях
лягушек
с вытаращенными
тощими пальцами,
опять разбудил меня.

Я живу на 17 этаже в маленькой квартирке,
робко спрятанной,
хотя скорее
вынуждено зажатой
в  огромной
бетонной коробке.

Давно не видел резвых деревьев,
которые могли бы стучать по наштампованным окнам,
бить ленивыми,
но верящими
ветками
по стеклу.

Но их нет.
Не помню уже сколько лет. Правда,
просыпаться вместе с болотным рассветом,
изливающем себя за крутыми пнями
и шумными плясками ворон

на вековых соснах,

вошло в привычку.
Может по этому, я ещё помню о кучерявых великанах.

Эти пяточки опять куда-то спешат.
Бегут...
А я...
неторопливо открываю глаза, чмокаю вишневыми обветренными губами,
тревожно мямлю что-то,
пока дрожь в сутулой спине не стихает и я резко не принимаю важное решение

встать.
Нет не просто проснуться.
Встать на ноги
и сделать
что-то значимое.

Я вылетаю с кровати, взмахивая рукой с одеялом,

(точно какой-нибудь герцог,
неумолкающе недовольный,
резко и безбоязненно
кричаще шипящий
"Гарсон",
не догадываясь о том,
что именно маленький ребёнок с ножом,
которым станет гарсон,
страшнее любого сморщенного палача,

ведь где вы сможете найти дитя,
настолько отчаянное,
что не боиться убивать,
ведь видит разницу
между телом
и незрымым)

так, что оно улетают куда-то в сторону нераспутанных наушников,
непрочитанных книг,
недописанных картин
и всего
того,

что пролежит  тысячелетиями,
так и не оставшись тронутым мной.
Сомневаюсь, что будет скучать.

Ничего доделаного —
Ничего желаемого.

Набросил на себя какую-то одежду,
одел носок.
Второй...увы где-то затерялся. Быть может его и не было?
Я слишком мало обращаю внимание на то,
что я делаю и чувствую.
На что же тогда я устремляю свои силы?
Я не знаю.
В никуда.

Долой!

Немного пошатнувшись,
приподнял голову вверх.
Потолок.
Сееееерый.
Как жаль,
что
не
звезды.
Даже не видишь то, к чему раньше хотел тянуться.
Не видишь то,
к чему стремился,
когда был...
нет!
Не маленьким или ещё кем-то! Когда просто был.
Кусаю губу, пытаясь что-то вспомнить,

что-то сделать.

Прокуренный воздух бьёт по глазам,
носу
и горлу.

Сдвигаю старую оранжевую штору, и открываю немытое окно.
Как много звуков.
Они исходят откуда-то из глубины..
города?
Асфальта?

А может,
меня?

Карие глаза падают
с грохотом расстрелянного
вниз.
Наблюдают многоликую картину: 

по земле,
капризно вздыхая,
плывут облака.
Нет,
не магия,

просто чудо.

Просто кто-то положил на середину шершавой дороги зеркало,
которое глядит в небо..
Похоже, кто-то знает о том,
что хочет.
И о том,
что хотят вещи.

Без их материальной оболочки.

и всем на это все равно.

Я мог бы взять это святое зеркало,
для которого вожделена вера,
поставить напротив двери в свою серую спальню,
пронизанную гостями

в виде

вымирающих пучеглазых духов
с длинными красными ресницами,

выпирающими локтями,
словно выдавленными,

и обрубленными
коричневымии,
с примесью гроздного синего оттенка,
почти черными,
но все же близкими
к чему-то стальному,
пальцами.

Мог бы каждый раз приоткрывая дверь, видеть свой глаз, наблюдающий за мной.
Я мог бы стать собственным шпионом,
собственным горем,
страхом
и ненавистью.
Но кажется

я и без этого

есть нечто подобное.

Идентичное.

Если эти облака летящие по холодной земле —
не возможность сделать что-то важное,
не дорога в новый мир,
то тогда
все,
что я вижу
искусственное.
То тогда,
я манекен.

Я пролезаю через окно.
Сажусь на недовольный,
серый,
как и все вокруг
карниз
и внимаю всеобщему удивлению,
жужжанию сплетённых проводов
и возмущенному движению,
протянутых рук
с закрученными
немытыми
пальцами.

Муравейник.

Я оттаклкиваюсь не только от карниза,
но и от того,

что называл домом,
хотя даже не думал там о звездах;

я отталкиваюсь от этого города,
от этого мира.
Я не скажу "До встречи".
Я крикну "прощай".
Как делается это,
по обыкновению своему,
во многих глупых драматических фильмах
с всегда значительным,
но не нужным,
не то,
что уклоном,
а скорее
разворотом
в любовную лирику.

Мой вечный безмерный полёт.

Как хорошо,
что он не останется ни на одной фотографии,
ни на одной картине,
потому что
это не надо видеть глазами.

Это то, что надо чувствовать.

Форма совершенно не соответствует содержанию.

Уж лучше прочитать об этом в какой-то сумасшедшей газете
или же
услышать от пьяного прохожего...
Это нужно

(больше,
чем дать усыхающему воду.
Больше,
чем вдохнуть воздух)

представить.

Я ныряю в новый мир.
Шлепок об воду.
Меня видят мёртвым,
изранненым
в обнимку с разбитым зеркалом,
но я то знаю,
что на самом деле тону в болоте.
Мне протягивает руку обладатель куда-то спешащих пяточек
и я вдыхаю
новый мир.

Кашель. Рвота.
Неважно.
Есть воздух.
Я могу дышать. Я могу видеть. Я думать.
Я могу чувствовать.

Я здесь.