Дзен и Искусство Разборки

Ощущение легкости, обретённое на старых качелях детской площадки, не отпускало Витю и после того, как его ноги вновь коснулись шершавого, потрескавшегося асфальта. Нет, это не была та эйфория, что приходила после удачно завершённой разборки или приваренной намертво новой выхлопной трубы. Это было что-то иное — тихая, почти невесомая ясность, пронизывающая до самых костей, словно утренний воздух после грозы. Мир вокруг, даже в своей обыденной серости Района Созерцания, казался по-новому чётким, каждый скрип качелей и шепот ветра в проводах над головой обретал свой, особый смысл. Проявление Эха Пустоты, то мимолётное замирание мира, когда качели остановились, а звуки вокруг растворились в приглушённой тишине, оставило после себя не страх, а глубокое подтверждение. «Значит, не сбрендил окончательно, Злой, — думал он тогда, ощущая лёгкое покалывание под кожей, — Значит, есть в этом что-то».

Теперь, когда сумерки начали растекаться по району, окрашивая панельные дома в оттенки пыльной охры и выцветшей лаванды, эта ясность превращалась в настоятельную потребность. Он не мог держать это в себе. Чувство, похожее на переполненный бак с бензином, из которого нужно было слить лишнее, чтобы не сдетонировать, гнало его вперёд. Одиночество просветления давило тяжелее, чем одиночество власти. «Ну что за польза от этого дзен-фуфла, если оно только в башке у тебя крутится, как заевшая пластинка?» — пронзила его мысль, отдаваясь гулким эхом в прокуренной, отвыкшей от таких абстракций голове. — «Надо делиться. Надо, чтобы эти... эти все тоже поняли, что всё это — ерунда на постном масле. А то так и будут друг друга на части рвать из-за пары тысяч да пары разбитых носов».

Первые шаги были неловкими, словно попытка научиться ходить заново после долгого пребывания в гипсе. Витя, привыкший, что его слова — это закон, а интонации — приговор, теперь чувствовал себя школьником на первом уроке риторики. Он свернул с главной улицы, где гудел редкий транспорт, в лабиринт дворов, стиснутых бетонными коробками многоэтажек. Здесь, среди облезлых скамеек, исцарапанных гаражных стен и запаха жареной картошки, доносящегося из открытых окон, билось истинное сердце Района Созерцания. Место, где каждый уголок хранил свою маленькую историю, свою драму, свою пустоту.

Его взгляд выцепил одинокую фигуру – старушку, сгорбившуюся на обшарпанной лавочке у подъезда. Она медленно, почти ритуально, щелкала семечки, выплёвывая шелуху на щербатый асфальт. Рядом с ней стояла авоська, из которой выглядывал батон и пакет молока. Лицо у нее было изрезано морщинами, как карта старой местности, и каждый изгиб казался историей прожитых лет. Витя подошел ближе, его грубые ботинки скрипнули по гравию. Старушка подняла на него мутный взгляд, чуть прищурившись. В ее глазах не было ни страха, ни удивления, лишь привычная усталость.

— Доброго вечера, — начал Витя, и собственный голос показался ему непривычно вежливым, даже каким-то чужим. Он откашлялся, пытаясь вернуть ему привычную хрипотцу. — Как оно, жизнь-то? Крутится? Вертится?

Бабушка нахмурилась, явно не понимая, что от нее требуется. Обычно «авторитеты» района не начинали разговор с таких философских сентенций. Они либо требовали чего-то, либо угрожали, либо просто проходили мимо, оставляя за собой шлейф немой тревоги.

— А тебе что за дело, милок? — прохрипела она, её голос был похож на шелест сухих листьев. — Семечки грызу, пока зубы не выпали. Жизнь, она и есть жизнь. Не то, что ваша, бестолковая, вечно куда-то мчитесь.

Витя кивнул, внутренне отмечая меткость ее замечания. Она не ошибалась. Он действительно мчался, не понимая, куда и зачем, пока не остановился у Колеса Сансары. Но как объяснить это старушке, для которой «Колесо Сансары» было, скорее всего, синонимом колеса от ее старой инвалидной коляски?

— А вот в том-то и дело, бабуль, — Витя присел на корточки рядом с лавочкой, чуть не порвав штаны на колене, — что она не только мчится, но и... ну, короче, она сама по себе не существует. Ну, как тебе сказать? Вот ты семечку грызёшь, да? Она есть? А вот нет ее. Шелуха осталась, а сама-то семечка – пустота.

Старушка замерла с наполовину разгрызенной семечкой в руке, ее взгляд медленно, словно ржавая шестерёнка, повернулся на него. В ее глазах промелькнула искра чего-то между глубоким недоумением и подозрением на раннюю стадию маразма. Она внимательно оглядела Витю с головы до ног, пытаясь понять, не обкурился ли он чего-то особенно забористого.

— Ты что, милок, — она сплюнула шелуху, — обкурился что ли? Какая ещё пустота? Вон она, семечка. А будет пустая скорлупка – и нет ее. А деньги, вот, которые за неё платят, тоже пустота? А квартплата? Тоже, что ли, пустота?

Витя почувствовал, как внутри у него что-то сжалось. Старушка, сама того не ведая, попала прямо в точку, затронув самую болезненную для него тему. Деньги. Филки. То, ради чего он всю жизнь жил, воевал, строил свою империю, а теперь выяснилось, что это всего лишь... иллюзия. Горький привкус истины смешался во рту с привкусом пыли.

— И филки, бабуль, — сжал он кулаки, пытаясь совладать с нахлынувшей волной фрустрации, — тоже. Тоже иллюзия. Вот сейчас они у тебя в кошельке. А через минуту ты их отдашь за хлеб. И что от них останется? Ничего. Чистая пустота. Ну, или как... как ганджубас джанкойский, понимаешь? Вот он есть. Ты его скурил. И что? Дым. Иллюзия. А чики центровые? Вот она, красивая, идёт. Ты смотришь. А потом она куда-то ушла. И всё. Нет её. Просто... образ. Мгновение.

Витя сам запутался в своих метафорах, но старушка, к его удивлению, не засмеялась и не отвернулась. Она медленно кивнула, ее взгляд стал чуть более осмысленным, но всё ещё оставался подозрительным. В её глазах мелькнуло что-то похожее на древнюю мудрость, сквозь которую она оценивала этого странного, нового Витю Злого.

— Значит, и я, старая, тоже пустота? — спросила она, не то с сарказмом, не то с глубокой, стоической печалью. Ее голос, несмотря на хрипоту, приобрел неожиданную силу. — Выходит, и жизнь моя вся – дым?

Витя мотнул головой. — Нет, бабуль! Не дым. Ну... не совсем. Просто... она есть, пока есть. А потом... ну, ты поняла. Не надо цепляться за нее, как за последнюю затяжку. Надо просто ее жить. И не париться по поводу всякой шушеры тривиальной. Ну, типа... типа, кто кого в подворотне обманул. Или кто кому должен.

Старушка лишь покачала головой. В ее глазах теперь читалось что-то, что можно было бы интерпретировать как уважение к его чудаковатости, но и легкое сожаление. — Ну, иди, милок. Говори, раз надо. Только не мешай мне семечки грызть. И не забудь, что дым дымом, а за хлеб все равно платить надо.

Витя поднялся, чувствуя, как его колени заныли от непривычной позы. Это была не победа. И не поражение. Просто... взаимодействие. Первое зерно, брошенное в каменистую почву. Он кивнул старушке и пошел дальше, его шаги стали чуть увереннее. «Ладно, бабка. С тебя и спросу нет. Ты свое уже отжила. А вот этим... этим надо помочь».

Он завернул за угол, где всегда собирались подростки. Они сидели на перевернутых пластиковых ведрах, дымили тонкими сигаретами, их лица были освещены синим светом экранов мобильных телефонов. Воздух здесь был пропитан запахом дешевого табака, жженой проводки и невысказанной скуки. Четверо парней и одна девчонка, их глаза, словно радар, тут же засекли его появление. Напряжение повисло в воздухе. Витя Злой, даже в своем новом амплуа, все еще вызывал трепет. Их лица выражали смесь любопытства и готовности в любой момент сорваться с места.

— Здарова, пацаны, — Витя остановился метрах в пяти, пытаясь придать своему голосу привычные, не слишком пугающие, но и не слишком мягкие нотки. — Как оно? Жизнь идёт?

Самый смелый, или самый безрассудный, парень, по прозвищу Штырь, с дерзким пирсингом в брови, откинулся назад и выпустил струйку дыма. — Да норм, Витя. А ты чё здесь? Неужто крышуешь и эти помойки?

По щекам Вити прокатилась едва заметная судорога. «Крышуешь... помойки...» Сарказм, сквозь который проглядывало презрение к его прежней деятельности, кольнул острее, чем любой нож. Он глубоко вдохнул пыльный воздух, пытаясь успокоить внутренний вихрь. «Не сейчас, Витя. Это ж дети. Ну, почти».

— Да нет, Штырь. Я теперь по другой части. По части... просветления. — Слово повисло в воздухе, абсурдное и чужеродное в этом бетонном овраге. — Вот смотрите. Вы вот сидите, да? Чего-то ждёте. Денег? Девок? Или приключения на пятую точку?

Штырь и его друзья переглянулись, их лица исказились в гримасах, подавляющих смех. Девчонка, с яркими прядями волос, хихикнула, прикрыв рот ладонью.

— Ну, типа того, — хмыкнул Штырь, его голос был полон скрытого вызова. — А ты к чему, Витя?

— К тому, что всё это... ерунда. Ну, короче, пустота. Вот вы сейчас сидите, куриво дымите. Дым куда девается? В воздух, правильно? Растворяется. Иллюзия. А бабки, за которые вы эти сигареты купили? Тоже иллюзия. Вот они у вас были, теперь их нет. И девки... — Витя бросил взгляд на хихикающую девчонку, — вот она сейчас молодая, красивая. А через двадцать лет? Ну, ты понял. Она изменится. Не будет той же самой. А значит, она... ну, это как... как старая, спущенная покрышка. Вроде и была, но уже не та. Ничего не постоянно, понимаете? Всё течёт, всё меняется. Всё — дхарма.

Он говорил с жаром, размахивая руками, пытаясь найти нужные слова, чтобы влить древнюю мудрость в головы, забитые рифмами рэп-песен и картинками из соцсетей. Подростки слушали, их глаза, сначала полные насмешки, теперь выражали какое-то новое, странное замешательство. Они не понимали и половины слов, но необычность ситуации, сам факт того, что Витя Злой, местный авторитет, вещает им о «пустоте» и «дхарме» вместо того, чтобы требовать деньги или распределять зоны влияния, завораживал.

— А чё тогда делать, Витя? — спросил один из них, с лицом, похожим на недозрелую сливу, его голос был удивленно-серьезным. — Если всё пустота, то и жить незачем, что ли? Или зачем тогда всё?

— Вот! Вот ты правильно мыслишь! — Витя оживился, словно поймал золотую рыбку. — Жить надо! Только не цепляться за это всё. Не привязываться. Жить каждое мгновение. Вот это... это и есть просветление. Ну, типа, не париться, что тебя кто-то нагрел. Или что тёлка кинула. Ну, типа, принять это. И отпустить. И идти дальше.

Штырь, до этого хмурившийся, вдруг поднял бровь. — А если меня нагрели, то я должен не париться, что ли? А как же... «понятия»?

Витя тяжело вздохнул. Понятия. Это была та самая стена, о которую разбивалась вся его новообретенная мудрость. Он медленно встал, его взгляд скользнул по лицам подростков. В них читалось всё: и ехидство, и отторжение, и, к его глубокому удивлению, проблески неподдельного любопытства. Девчонка, которая смеялась, теперь смотрела на него почти серьезно, словно пытаясь разгадать головоломку.

— А понятия, Штырь... — Витя покачал головой, — понятия — это самое пустое из всего. Потому что они только создают новые проблемы. Новый круг. Новое колесо, которое крутится и никуда не едет. «Колесо Сансары», — добавил он про себя, вспоминая свой ржавый талисман в гараже. — «Это как будто вечно менять шины на одном и том же месте, а потом удивляться, почему ты не уехал дальше».

Он отошел от них, оставляя их в задумчивом молчании. Никто не смеялся ему вслед. Это уже было что-то. Он чувствовал, как энергия бурлит в нём, но это была не энергия ярости или агрессии, а энергия чего-то нового, непонятного, но важного. Его «проповедь» только начиналась.

Он прошел мимо нескольких подъездов, где на лавочках сидели мужчины постарше, играющие в домино. Стук костяшек, хриплый смех, запах дешевых сигарет и пролитого пива. Привычная картина. Витя остановился рядом, прислонившись к холодной стене. Его появление вызвало секундную паузу в игре, затем они продолжили, но уже с большей настороженностью. Один из них, с огромным животом, на который едва натягивалась старая майка, нервно погладил лысину.

— Эй, Злой, — буркнул он, — ты чего встал? В домино хочешь? Ты же не играешь.

— Не, мужики. Я по другому делу. По важному. Вот вы тут сидите, в домино играете. Костяшки. Цифры. А что это всё? Ну, типа, домино, оно само по себе ничего не значит, правильно? Просто куски пластмассы. Это вы ему смысл придаёте. Что это игра, что кто-то выиграет, кто-то проиграет. Так и жизнь. Вся эта беготня... это всё просто... иллюзия.

Один из игроков, худой, с сизым носом, поперхнулся пивом. — Чего несёшь, Злой? Какие иллюзии? Вон, я ему десять рублей продул. Это что, иллюзия? А пиво, которое я сейчас пью, тоже иллюзия? И если так, то почему меня от неё в туалет тянет?

Мужики заржали, их смех был грубым, но искренним. Витя почувствовал, как щеки вспыхнули. «Ну и ладно, — подумал он, — Пусть смеются. Я-то знаю правду».

— Ну, пиво... оно как бы... тоже пустота, — упрямо продолжил Витя. — Ну, в том смысле, что оно не постоянно. Вот выпьете вы его. И что? Исчезнет. И потянет вас куда надо. Потому что оно, само по себе, не имеет вечной сущности. Так и все проблемы. Вот Денис, например. Он думает, что он крутой. Что он всё захватит. А что он захватит? Пустоту. Потому что всё это... эфемерно.

При упоминании Дениса мужики замолкли, их смех угас. Имя нового, агрессивного авторитета вызывало у них тревогу. Эта часть его «проповеди» затронула их сильнее, чем любые абстракции о пустоте пива. Они переглянулись, в их глазах мелькнуло что-то похожее на страх, но и на робкий интерес. Если Витя Злой, их бывший покровитель, не боялся говорить о Денисе так пренебрежительно, может, в этом что-то есть?

Витя почувствовал этот сдвиг. Энергия, исходящая от него, менялась. Из хаотичной и неловкой она становилась... убедительной. Не силой кулака, а силой слова, пусть и неуклюжего. Он не стал ждать ответа, просто кивнул и двинулся дальше, оставляя доминошников в непривычной тишине, нарушаемой лишь редкими покашливаниями и стуком домино, который казался теперь менее бессмысленным.

Постепенно, с каждым новым двором, с каждой новой встречей, Витя оттачивал свои «проповеди». Он научился читать реакции людей, понимать, какие аналогии заходят лучше, а какие вызывают лишь недоумение. Он стал использовать примеры из их собственной жизни: просроченные кредиты, разбитые окна, сломанные скамейки, ржавые качели – всё это, с его точки зрения, было проявлением непостоянства и отсутствия истинной сущности.

Он говорил о том, что гнев – это лишь огонь, который сжигает изнутри, а жадность – цепи, которые приковывают к колесу страданий. Он утверждал, что настоящее счастье не в куче денег или власти над районом, а в осознании момента, в принятии того, что есть, и в понимании, что все это... «просто игра, пацаны, в которую вы слишком серьёзно играете».

И, к его удивлению, а иногда и к его шоку, эти слова начинали находить отклик. Не сразу. Не у всех. Но он замечал. Замечал, как подростки, услышав его проповедь, чуть дольше задерживают взгляд, а потом идут, словно что-то обдумывая. Замечал, как женщина, которая вечно ругалась с соседом из-за мусора, вдруг промолчала, а потом сама взяла метлу. Замечал, как мужики у гаражей, обычно готовые сорваться по первому зову на разборку, теперь сначала переглядывались, а потом один из них говорил: — Да ну нафиг, пацаны. Пустота это всё. Не стоит оно того.

Слухи о «Вите-буддисте» распространялись по району, словно лесной пожар. Сначала это были анекдоты, потом — предупреждения, а затем — предмет разговоров на кухнях и у подъездов. «Злой-то наш совсем того. Просветлился, говорят. На улицах проповедует, что деньги — пустота». Некоторые смеялись, другие крутили пальцем у виска, но многие начали прислушиваться. И в этом прислушивании, в этой новой, странной тишине, Витя чувствовал свою настоящую силу. Силу, которая не ломала кости, а меняла умы. Силу, которая могла перевернуть Район Созерцания с ног на голову.

Он стоял на балконе своей квартиры, откуда открывался вид на лабиринт дворов, которые он только что прошел. Огни в окнах загорались один за другим, словно тысячи маленьких свечей. Район жил своей привычной жизнью, но для Вити он уже не был просто набором бетонных коробок и асфальтовых дорог. Он видел его как огромную, дышащую сущность, словно живой организм, в котором каждое действие, каждая мысль, каждое слово, даже самое незначительное, создавало вибрации, волны, которые расходились по всему пространству. Он был частью этого. И теперь он пытался изменить его. Не силой, а дхармой.

Ощущение одиночества никуда не делось. Оно стало другим. Не той тяжелой, давящей пустотой, что была до просветления, а скорее... пространством. Пространством, которое нужно было заполнить, но не прежним хаосом и агрессией, а чем-то новым. Чем-то, что он еще сам не до конца понимал, но в чём интуитивно чувствовал истину. Он знал, что его путь только начинается, и что на этом пути его ждут новые испытания и, возможно, новые союзники. Колесо Сансары продолжало крутиться, но теперь Витя чувствовал, что сам может влиять на направление его вращения, хотя бы в своём маленьком, но таком значимом Районе Созерцания.