Дзен и Искусство Разборки

Утреннее солнце, хоть и пыталось пробиться сквозь вечные испарения пыли и бензина, лишь вяло отражалось от тусклых витрин круглосуточного магазина «Натаха & Ко», расположенного аккурат посреди Района Созерцания. Внутри, под монотонным гудением старого холодильника с лимонадом, витал плотный, застоявшийся аромат, сотканный из выветрившихся духов Натахи, вчерашних пирожков с капустой, острой ноты дешевого табака и едва уловимого запаха влажной тряпки, которой полы, казалось, никогда не мыли по-настоящему. Кассовый аппарат мигал зелеными цифрами, словно механический циклоп, а его писклявые трели давно слились с общим шумовым фоном района, становясь таким же неотъемлемым элементом, как скрип качелей на детской площадке или лай бездомных собак по ночам.

Витя Злой, шагнувший в эту обитель потребительского гедонизма, ощутил привычную липкость на подошвах своих кроссовок. Но сегодня привычное раздражение сменилось иным чувством. Иллюзия. Всё это — чистейшая иллюзия, — пронеслось в его голове, и уголки губ дернулись в почти незаметной усмешке. Он двинулся вдоль заставленных стеллажей, где ровными рядами выстроились разноцветные упаковки чипсов, сигареты, и бутылки с водой, словно на параде. Каждый товар, каждая этикетка, каждый ценник казался ему теперь не просто вещью, а символом вселенского заблуждения, мира, построенного на песке. Он чувствовал себя археологом, обнаружившим древний, давно забытый храм, где люди поклонялись бумажным фантикам и пластмассовым идолам.

Натаха, как всегда, восседала за прилавком, словно на своем троне, оберегая свое небольшое, но незыблемое царство. Ее взгляд, острый и насмешливый, мгновенно выхватил Витю из общего потока зашедших за сигаретами подростков. У нее был встроенный радар на всех местных «персонажей», и Витя, с его новой, необъяснимой манерой держаться, за последние дни занимал в ее рейтинге «самых странных» почетное первое место. Короткие, крашеные в рыжий цвет волосы, собранные в небрежный пучок, едва удерживались шпильками, а ее привычный, немного недовольный вид, сегодня был усилен тонкой полоской беспокойства, едва заметной у линии губ. Она уже успела услышать об инциденте в гараже – о «просветлении» и фразе «Здравствуй, ёбаный ж ты в рот». Слухи по Району Созерцания разлетались быстрее, чем голуби разносили крошки после уличной трапезы.

— Чего тебе, Злой? — ее голос, прокуренный и с легкой хрипотцой, разрезал воздух, словно отточенное лезвие. — За чем пожаловал? За сигами, за пивом? Или за просветлением, мать твою, опять пришел? У нас тут, знаешь ли, его не отпускают, да и по накладным не числится.

Натаха не пыталась скрыть ни своего сарказма, ни неприкрытого любопытства. Что он задумал? Неужели решил прибрать к рукам мой магаз? Или совсем крыша поехала? — мысли метались в ее голове, словно напуганные мыши в картонной коробке. В ее мире, мире цифр, сдачи, налогов и криминальных «крыш», Витя всегда был понятной, пусть и опасной, величиной. Его прежняя аура угрозы, его мрачная решимость были осязаемы, как запах дешевого одеколона. А теперь? Теперь он выглядел... другим. Не опасным, но тревожным. Его глаза, обычно прищуренные и пронзительные, казались широкими, в них плескалась какая-то новая, непривычная безмятежность, граничащая с отсутствием.

Витя подошел ближе к прилавку, его шаг был непривычно легким, почти бесшумным, словно он парил над полом. Это еще больше нервировало Натаху. Он не стал брать ничего с полок, лишь оперся руками о грязноватую стойку, покрытую следами от липких пальцев и царапинами. Его взгляд скользнул по кассовому аппарату, задержался на нем на мгновение, а потом поднялся на Натаху.

— Натаха, — начал Витя, его голос звучал мягче, чем обычно, что было непривычно до звона в ушах. — Ты вот тут сидишь, филки считаешь, да? День за днем, год за годом. А смысл? Знаешь, что вся эта шушера тривиальная, вся эта суета с наличностью, она... она ведь не обладает собственной реальностью.

Натаха моргнула, ее сарказм на мгновение уступил место искреннему недоумению. Не обладает собственной реальностью? Он что, учебников по философии начитался? Или это новый вид мошенничества? Она скрестила руки на груди, ее взгляд стал еще более цепким. Ее жизненный опыт, закаленный годами работы за прилавком, кричал о том, что деньги — это самая что ни на есть реальность. Они платили за аренду, за товар, за еду. Они были фундаментом, на котором держался весь ее мир. Без них ее жизнь обернулась бы пустотой, но не той, о которой говорил Витя, а самой что ни на есть осязаемой, холодной пустотой без гроша в кармане.

— Ты это чего, Злой? — прошипела Натаха, наклоняясь ближе, словно пытаясь уловить в его словах скрытый смысл или угрозу. — Совсем крышей поехал? Филки — это тебе не снег зимой, они, мать их, реальные. На них хавчик покупается, шмотки, знаешь ли. Да и твой гараж на них держится, если ты забыл.

Витя покачал головой, на его лице появилась едва заметная тень сожаления, словно он столкнулся с упрямым ребенком, не желающим понять простейшую истину. Натаха видела в его глазах эту странную смесь: некоего нового, непонятного для неё, спокойствия и одновременно какой-то детской растерянности. Он был как человек, который только что открыл для себя формулу бесконечности, а теперь пытался объяснить ее смысл курице.

— Вот смотри, — Витя поднял руку, указывая на купюры, которые Натаха только что выдала покупателю, промелькнув под ее пальцами словно стайка испуганных бабочек. — Это что? Бумага, да? С циферками. Мы договорились, что она чего-то стоит. Но если мы завтра передумаем, если скажем, что теперь ценность в фантиках от конфет, то что? Бумажка эта — пустышка. Она ценна только тем, что мы ей придаем. А то, что мы придаем, оно меняется. Оно непостоянно. Как эти сиги, — он кивнул на пачку сигарет, стоявшую на витрине, — сегодня они есть, завтра их выкурят, и что от них останется? Пепел. Пустота. Точно так же и с твоим кассовым аппаратом. Он не накапливает деньги, Натаха. Он накапливает... пустоту.

Последнее слово Витя произнес почти шепотом, но с такой убежденностью, что Натаха почувствовала, как по ее спине пробежал холодок. Она не понимала, что он несет, но в его глазах было что-то, что заставляло ее слушать, хотя бы из элементарного самосохранения. Прежний Витя Злой угрожал кулаками или холодным взглядом. Новый Витя Злой угрожал... рассудком? Это было гораздо более некомфортно.

— Кассовый аппарат — вместилище пустоты? — Натаха фыркнула, но в ее голосе не было привычной уверенности. — Ты, Злой, или меня за дуру держишь, или тебе реально полечиться надо. У меня там, между прочим, реальные бабки крутятся, а не твоя «пустота». Аренда, товар, зарплаты — все за «пустоту», да? Я вот что-то не видела, чтобы поставщик за твое «просветление» товар отгружал.

Витя проигнорировал ее сарказм. Его взгляд устремился куда-то вдаль, сквозь пыльное стекло витрины, словно он видел не панельные дома, а бескрайние просторы сознания. Он словно не слышал звуков улицы, сигналов машин, криков детей. Его лицо обрело выражение глубокой задумчивости, на нем застыла отстраненность, свойственная человеку, видящему за гранью очевидного. Натаха наблюдала за ним, не отрываясь. Она видела, как в его глазах менялось что-то, как привычный блеск хищника угасал, уступая место почти детской наивности, но одновременно и какой-то древней, глубокой мудрости. Как будто он инопланетянин, которого высадили тут, а он пытается понять, как работают наши стиральные машины, — подумала она, и нервная дрожь прошлась по ее рукам.

— А это, Натаха, вопрос восприятия, — спокойно ответил Витя. — Мы сами создаем ценность. Мы сами держимся за эти иллюзии, как за якоря. Но если якоря нет, если всё — лишь волны, тогда и тонуть нечему. Вот смотри.

И тут Витя, к полному шоку Натахи, медленно опустился на грязный, липкий пол прямо посреди магазина. Его движения были плавными, почти грациозными, словно он не приседал на корточки, а погружался в воду. Он скрестил ноги, выпрямил спину, положил руки на колени, ладонями вверх, и закрыл глаза. На его лице застыло выражение сосредоточенности, его дыхание стало ровным, почти неслышным. Вокруг него, между стеллажами с пивом и пакетами с чипсами, развернулась сюрреалистическая картина: бывший авторитет района, гроза улиц, сидел в позе лотоса, медитируя на липком полу, где еще недавно валялись смятые чеки и осколки разбитых бутылок.

Звук тишины был оглушительным. Натаха застыла, ее рот приоткрылся. Он что, совсем свихнулся? Прямо здесь? Что он вытворяет? — ее беспокойство мгновенно переросло в чистый, неподдельный ужас. Две пожилые женщины, выбирающие гречку, обернулись, их глаза округлились. Мужчина в засаленной куртке, протягивающий деньги за банку пива, замер с купюрой в руке. Воздух в магазине словно сгустился, стал плотным и тяжелым от напряжения и недоумения. Запах пыли, пирожков, табака — все это вдруг стало более резким, давящим, словно усиливалось в этой сюрреалистической тишине.

Это Эхо Пустоты, — пронеслось в сознании Вити. Он ощущал, как звуки вокруг него медленно затихают, словно кто-то выключил громкость на пульте управления реальностью. Цвета блекли, превращаясь в приглушенные, пастельные оттенки. Стеллажи казались размытыми тенями, а пол под ним — не грязной поверхностью, а просто абстрактной серой плоскостью. Его тело словно растворялось, теряя свою плотность, становясь частью окружающего пространства. Он чувствовал не холод пола, а лишь едва уловимое ощущение контакта, словно его атомы смешивались с атомами линолеума. Это было то же самое оцепенение, тот же пронзительный, ошеломляющий момент осознания, что и в гараже, но теперь он был спокойнее, зная, что это. В этот момент не существовало ни денег, ни магазина, ни Натахи, ни даже самого Вити. Только чистое, абсолютное НИЧТО, из которого всё возникает и в которое всё возвращается. Он был в гармонии с этим небытием, позволяя ему заполнить каждую клеточку своего существа.

Но эта медитация была недолгой. Она была прервана пронзительным, почти истерическим визгом Натахи. Она не могла позволить ему сидеть там, как какой-то городской сумасшедший, отпугивая всех клиентов. Ее прагматизм, ее инстинкт выживания, ее многолетняя борьба за каждый рубль вступили в жесткий конфликт с его философскими изысканиями.

— Эй! Ты! Злой! — ее голос сорвался на фальцет. — Ты чего у меня тут цирк устраиваешь? Вставай немедленно! Сейчас же! У меня тут не храм, а магазин! Ты мне всех клиентов распугаешь! Я на что жить буду, а?! На твою «пустоту»?

Витя медленно открыл глаза. Мир вернулся. Звуки нахлынули волной: монотонный гул холодильника, скрип чьих-то подошв, далекий лай собаки. Цвета снова стали яркими и насыщенными. Он увидел перекошенное от гнева и страха лицо Натахи, ее растрепанные волосы, дрожащие руки. Он увидел перепуганные лица покупателей, которые, как по команде, развернулись и поспешно, почти бегом, покинули магазин, бросая испуганные взгляды на Витю. Хлопок входной двери разнесся эхом по опустевшему помещению. За считанные секунды магазин, всегда полный людей, опустел, как брошенная лавка.

Витя встал, отряхивая пыль со своих штанов. На его лице не было ни тени смущения или сожаления. Было только легкое, почти неземное спокойствие, которое еще больше раздражало Натаху.

— Вот видишь, Натаха, — спокойно произнес Витя, обводя пустой магазин рукой. — Всё мгновенно меняется. Всё эфемерно. Вот только что были люди, филки, движуха. И вот — пустота. Кассовый аппарат тоже опустел, видишь? Всё возвращается к своей истинной природе. Не за что цепляться, понимаешь? Иначе страдание.

Натаха почувствовала, как к горлу подкатывает истерический смех, граничащий с рыданиями. Ее пальцы вцепились в прилавок, суставы побелели. Она смотрела на Витю, и в ее глазах читалась смесь ярости, отчаяния и какого-то дикого, почти животного страха за свой бизнес. Этот человек, который всегда был опорой для всего района, теперь разрушал ее мир своими нелепыми «просветлениями».

— Аренда, Злой! Аренда! Ее я тоже твоей «пустотой» платить буду, да?! — ее голос дрожал от сдерживаемой злости. — И за электричество. И за хлеб, который у меня тут испортится, потому что все разбежались от твоего, мать его, «дзена»! Ты мне тут, значит, просветление нагоняешь, а у меня убытки, понял? Убытки! Отвалить тебе надо отсюда, пока я сама тебя не просветлила по самые помидоры!

Витя лишь кивнул, словно Натаха подтвердила его слова, а не выразила свое отчаяние. Для него ее гнев, ее страх за «филки» были лишь очередным доказательством привязанности к иллюзиям, к колесу сансары, которое, хоть и невидимое, вращалось в этом магазине с бешеной скоростью. Он ощутил легкую грусть. Он пытался донести до нее истину, а она видела в этом лишь угрозу своему доходу. Она пока не готова. Она слишком сильно держится за эту видимость, за эту иллюзорную реальность, — подумал он. Но я найду способ. Рано или поздно. Все придут к этому. Все увидят пустоту в своих кассовых аппаратах.

Он развернулся и вышел из магазина, оставив Натаху одну посреди опустевших рядов, сжимающую кулаки на прилавке, ее взгляд, полный смешанных чувств, провожал его до самого выхода. Запах пирожков теперь казался ей горьким, а гул холодильника — зловещим предвестником грядущих финансовых проблем. Витя же, выйдя на улицу, вдохнул свежий, хоть и пыльный, воздух Района Созерцания. Солнце уже поднялось выше, и его лучи пронзали пыль, создавая ощущение какого-то неземного сияния. Для него этот день был не провалом, а лишь еще одним шагом на пути к осознанию, к пониманию того, как сложно, но необходимо нести свет дзен в мир, застрявший в сетях материальных иллюзий.