О любви. Часть первая.
Любовь бежит от тех, кто гонится за нею, а тем, кто прочит бежит, кидается на шею.
У. Шекспир
I
В один из сентябрьских дней в доме известного купца Сергея Дмитриевича Ветринского состоялся самый роскошный бал из всех, что проходили в Москве за последние полгода. Всё в этом громадном доме было бесподобно: на высоченных потолках с различными многочисленными вырезками горели паникадила, на столах поданы самые вкусные и дорогие блюда, играли лучшие музыканты, а гости, разодетые самым прелестным образом, танцевали в просторных залах. Здесь встречались совершенно разного рода люди: были и полные солидные дядьки с широкими, круглыми лицами, и совсем, совсем худенькие юноши; были и взрослые важные женщины, и красиво нарядившиеся молоденькие девушки-кокетки, которые, с румянами на щеках, помахивали будь-то платками или веерами.
Во всей этой сверкающей толпе затерялся один совсем незаметный гость, и незаметен он был только от того, что стоял в стороне и не имел ровным счётом никакого желания танцевать. Одет он был не хуже остальных: чёрный наряд его был прекрасен. Веселись бы он как все, его фигура, вероятно, была бы более приметной для остальных, однако он стоял совсем неподвижно. Внешность его также была недурна: он был плотного телосложения, лицо его с чёрными и немного кудрявыми волосами и усами — приятно, глаза его были тёмные и, как подмечали многие его знакомые, добрые. Но что-то было в этих глазах, что-то глубокое и — тоскливое. Человек этот наблюдал, как остальные кружатся в танцах, и погружался в собственную мысль.
«Как они смешны. Всё танцуют и танцуют, а для чего? Неужели и впрямь такое занимательное развлечение? Впрочем, я и сам раньше отплясывал не хуже их... Так же я подавал ручку какой-нибудь игривой дамочке и забывался... Но ладно мальчишки, по юности, по глупости. Но взрослым мужикам уж куда? Им-то что нужно? Уже женаты, а никак не натанцуются. И зачем только меня притащили сюда? Что мне здесь делать? Наблюдать за этим глупым кокетством?»
Его размышления прервал широкоплечий, слегка полноватый мужчина. Одет он был в чёрный фрак, на груди же красовался жёлтый бант. Человек этот опирался на крепкую трость, украшенную блестящими камнями. Это был хозяин дома. Он подошёл к гостю и обратился к нему:
— Григорий Тимофеевич, это никак вы?
Григорий слегка встрепенулся, отвлёкся от своих рассуждений и заметил стоящего рядом с собой Ветринского.
— Ах, Сергей Дмитрич! Да, как видите, это я.
— Признаться, вовсе не ждал, уж простите за моё откровение.
— Ничего.
— Вы что же, с супругой?
— Так точно-с.
— Григорий Тимофеевич, отставьте эти формальности: вы не на службе, — с улыбкой говорил Сергей Дмитриевич, — что вы со мной так отрывисто, будто я вам приказ какой читаю. Или, может, бал вам не нравится?
— Напротив, всё нравится.
— Так от чего же вы так невеселы?
— Тяжело сказать, Сергей Дмитриевич.
Ветринский нахмурился и пристально посмотрел в самые глаза собеседнику.
— Скажу вам честно, исключительно по-дружески, — начал он, — уж не огорчайтесь, а право сказать, вы странны. Особенно в последний год странны. Вот сами посудите: перед свадьбой-то вы сам не свой были, светились весь, прыгали, говорили, семейству особое внимание уделять будете. Даже хотели с должности уйти, лишь бы к семье ближе. Я уж, было, думал: «Как так? Чтоб Григорий Тимофеевич Апраксин, лучший следователь города, да подал в отставку». Заблуждение, оказалось. Я как ни посмотрю, вы везде один, и Настасью Дмитревну я уж сколько с вами не видел. Да и на должности вы остались. С год назад вы говорили мне, что балы опротивели, что не ваше это, не нравится. А вот я вас уже и у себя наблюдаю, да только невеселы вы, Григорий Тимофеевич.
Апраксин потупил взгляд в пол, поднял голову и сказал:
— Дураком был. Всё оно по глупости.
Настало неловкое молчание. Апраксин почувствовал, что своей неразговорчивостью может ненароком и обидеть друга, поэтому исключительно из вежливости спросил:
— Что же сын ваш? Я всех так внимательно оглядываю, а его всё никак не нахожу. Не мог же он пропустить.
— Хе-хе, это вы верно подметили, что не мог. Вернулся из Петербурга: у графа Сухарёва там свадьба намечается, вот туда и уехал, а мне оттуда ни слова не присылает!
— А что же, он сам-то ещё не надумал жениться? — спросил Апраксин с каким-то явным подвохом.
— Жениться? Это было бы хорошо. Дело к тому и идёт, Григорий Тимофеич, есть у него одна генеральская. Пади где-то здесь с нею пляшет.
— Так была же другая невеста, княжеская...
— Была, Лизанька. Хорошенькая, честно сказать, мне даже и самому понравилась. Да вот не задалось с ней, что впрочем, неудивительно, зная своего Шуру...
«Эка что выдумал! Он ещё и метается!» — подумал Апраксин.
В этот момент к ним подошла невысокая дама, одетая в голубое бальное платье. Её внешность не имела никаких особенных черт, однако выглядела она весьма умилительно.
— Доброго вечера, Сергей Дмитриевич, — сказала она, протянув свою маленькую ручку в белой перчатке.
— Настасья Дмитревна, вы? — ответил ей Ветринский и слегка пожал ей руку. Это была жена Апраксина.
Между ними начался дружеский разговор, в ходе которого Григорий Апраксин чувствовал себя неловко. Ему было не то стыдно, не то совестно за жену. Словом, он ощутил себя в неприятном положении и отошёл.
— Позвольте заметить, ваш муж очень странен, — говорил Ветринский, провожая взглядом Апраксина.
— Ах, вы правы. Я уж и сама не знаю, что с ним сделалось... Год назад он был обходительнее, вежливее... живее как-то.
— А с чего это у него?
— Бог его знает, батюшка. Вы не первый, кто о нём уже так отзывается. Друзья его тоже совсем не узнают. Даже этот... как его... Шмитц! вспомнила. И тот говорит, что Гриша как-то изменился. Хорошо, что детки ещё маленькие, ничего не смыслют, так бы жалко мне их стало...
— Кстати, как они?
— Замечательно, Сергей Дмитрич. Здоровьем крепки, и слава Богу. Нынче с нянькой вот остались.
— А напомните, как детишек-то звать?
— Что же, батюшка, неужто запамятовали?
— Ну, как видите-с. В голове ведь всего не удержишь.
— Старшая Любочка, ей уже четвёртый год идёт, а младшой Петенька, ему два.
— Люба... Любовь... Какое хорошее имя.
— Я настояла, чтобы дочурку так звали.
Оркестр гремел на всю залу, различные звуки: будь-то скрипка, флейта, низкие голоса мужчин, тихий смех барышень, звон посуды - все эти звуки сливались в одно целое, и выделить что-то отдельно было невозможно. Люди так же смешивались в общей толпе, и как бы ни старалась Настасья Дмитриевна, разглядеть своего мужа в этой толпе ей не удавалось.
— У меня совсем скоро именины, если вы помните-с... Третьего октября-с... Мы будем рады видеть вас у себя, — сказала она, обратившись к Ветринскому.
— Конечно, помню, как же я мог такое забыть? — отвечал Сергей Дмитриевич со сладкой улыбкой на лице, поймав себя на мысли, что и впрямь запамятовал. — Если вы приглашаете, обязательно буду у вас!
Григорий Апраксин в это время вышел из шумного дома в маленький хозяйский сад, сел в беседку, закурил трубку и снова задумался. «Какой мне может быть интерес разъезжать по этим балам? Этот шум мне так наскучил. Вся эта жизнь мне так наскучила! Какие тут могут быть страсти, когда всё вокруг так бессмысленно?»