Вторая сказка
Ветер гнал по Серой Пустоши осколки и былинки прошлых и будущих Вселенных. Особо крупные частицы цеплялись за хрупкие веточки мертвого самшита, черным кружевом разряжающего унылую пастораль пространства. Цеплялись, застревали и мотались на ветру рваными тряпицами. Где-то шумел Океан, но отсюда можно было различить разве что свинцово-серую линию между пустым небом и серой землей.
Черный подошел к краю обрыва и неприязненно глянул вниз. Бездна дохнула в него запахом остывшего пепла. Черный ей тоже не нравился.
– Он просто оставил тебя здесь и ушел? – спросил он деланно равнодушным тоном.
Собеседник, которому адресовался вопрос, приоткрыл воспаленные, неприятно-розовые веки. Оскалился скорее по привычке. Кого угодно мог испугать полуголый собачий череп с бесконечными рядами зубов в кроваво-красной пасти, но только не Черного.
– Оставил и ушел? – снова спросил Черный, игнорируя оскал.
– Да...
– Почему ты не пошел за ним?
– Он сказал ждать здесь.
Черный сплюнул бы, но звериная челюсть мало подходила для этого жеста, а переворачиваться в Серой Пустоши он бы не рискнул даже для более необходимых действий.
– А цепь повесил для надежности? – Черный тронул могучей лапой сегменты толстой массивной цепи, приковывающей брата к краю пропасти. – Почему ты позволил?
– Потому что это был Он...
– Это не был Он, тупица ты белобрысая! – рявкнул Черный.
Зверь тут же оскалился ему в ответ, но даже этот оскал был всего лишь попыткой защититься от правды, метко хлещущей из горла Черного прямо в гноящиеся язвы на синюшно-белой пергаментной коже твари.
– Он никогда бы не надел на тебя цепь, – устало сказал Черный, даже немного стыдясь за свою гневную вспышку. – Кому, как не тебе это знать, Белый?
Тварь, некогда называвшаяся Белым, вздохнула. От ее дыхания в воздух взвились серые былинки.
– Сколько ты уже здесь? – спросил Черный, провожая былинки взглядом.
– Две вечности и одно короткое никогда, – ответила тварь, не глядя никуда, кроме горизонта.
Где-то там, за серой линией, клинком располовинившей мир на два серых ломтя – небо и землю – где-то там бродил не Он. Кто-то похожий на Него, но бросивший и предавший. Оставивший бесконечно ждать на краю Бездны. Потеряв где-то на дне котомки своей жизни Золотое сердце Зверя и даже не помня об этой своей потере.
– Две вечности, – глухо повторил Черный. – Кто-то приходил к тебе до меня?
– Были, – глухо ответила тварь.
– Что стало с ними? – спросил Черный. Хотя мог бы и не спрашивать.
Голод и боль – два неотлучных спутника одинокой твари совсем недавно пировали здесь. Свидетельствами их пирушки служили разбросанные по округе иссушенные тела, обглоданные кости и погасшие сердца, своими очертаниями напоминавшие трупики обугленных птиц.
Черному стало грустно. Ему всегда становилось грустно, когда старший попадал в петлю.
– Сколько раз я говорил тебе – люди не достойны твоего дара. Они не ценят даже собственные сердца.
– Он не был человеком, – возразила тварь, устало прикрывая больные, текущие гноем и уже подслеповатые глаза.
– Сколько раз я говорил тебе? – повторил вопрос Черный.
– Если бы твои слова были звездами, их хватило бы на одну маленькую вселенную, Молчаливый, – в голосе твари была насмешка, пополам с горечью.
Черному снова захотелось сплюнуть в бесплодную землю Серой Пустоши.
– Брал бы пример с Рыжего, – сказал он.
– А что Рыжий? Я давно не видел его.
– Он разорвал свое сердце на тысячи огнистых искр и пустил их по ветру. И сам побежал следом, – сказал Черный и зачем-то тревожно обернулся.
Нет, искорка, пролетевшая перед взглядом его карих глаз, была всего лишь отсветом далекой грозы.
– Так и бегает где-то.
– И искры не гаснут? – спросила тварь тихо.
– А что им сделается? – Черный фыркнул. – Попадая в сердца неосторожных путников, они укореняются там прочно и разгораются жарче. Словно сухой хворост в хорошо сложенной печи. И эти счастливчики, с рыжиной в груди, не могут больше подолгу оставаться на одном месте и горевать об упущенных возможностях.
Ветер принес с востока пронзительный чаячий крик и острый запах грозового дождя. Черный чутко дернул носом и продолжил, чувствуя, что Белому важно слышать о живом:
– Если путник поймает искру в ладони и сумеет ее удержать, то смелее и сноровистее этих рук не будет равных в любом деле. А если искра попадет в глаз, то конечно будет больно – угольком-то под веко – но когда проморгается, то сквозь рыжину путник увидит мир полный открытых дорог и нехоженых тайных троп.
– И что? – спросила тварь, подняв тяжелую узкую морду, пропуская ветер сквозь костистые ноздри. – Ни одна искра не погасла?
– Гасли, конечно. Всякое бывало. То об черные шоры разобьется, которые вокруг глаз оборону держат. То натолкнется на руки, что по локоть в крови, да от сырости тут же зашипит и почернеет. То вместо сердца найдет часовой механизм и осядет там ржавчиной. Но бывало, что и часы, рыжиной тронутые, идти назад начинали – до того момента, когда они еще были настоящим сердцем.
– Когда-нибудь все погаснут, – ощерилась тварь. И синюшная гниль побежала от кровавой пасти глубже, обнажая кожу из-под клочьев грязно-белой шерсти.
Черный вздрогнул и недобро посмотрел на цепь.
– Теперь я вижу, что ты пробыл здесь слишком долго. Две вечности...
– И никогда, – напомнила тварь.
Черный кивнул.
– Белый бы никогда не сказал то, что говорит тварь. Он бы верил в Рыжего.
– Золотое сердце нельзя разорвать на искры, – напомнил Зверь, когда-то называвшийся Белым.
– Я помню. Но его можно взрастить до размера Океана. И тогда каждому в нем найдется место. Хватит разлеживаться, вставай.
– Не могу, – сказала тварь. – Цепь уже слишком коротка. А сердце Он так и не выбросил.
– Не выбросил, – кивнул Черный. – Но у меня есть кое-что, что поможет тебе, пока ты не найдешь того, кто бросил тебя.
– Зачем мне искать его?
– Чтобы я смог вырвать ему сердце и отдать тебе, взамен потерянного. Мы ведь уже делали так, помнишь?
– Помню. Мне не понравилось. Чужое сердце долго приживается.
– Зато меньше болит, чем потерявшее свет Золотое, – парировал Черный и рванул мощными зубами звенья цепи.
Тварь немедленно взвилась на лапы и клацнула пастью. Черный не стал уклоняться. Гнилые зубы твари вспороли кожу на плече. На серую землю хлынула черная кровь, тут же исходя паром.
– Пей, – глухо скомандовал Черный, не выпуская цепь из пасти.
Тварь припала к черной луже, залакала. Замелькал пурпурный длинный язык, ловя малейшие капли добровольной жертвы. Тяжело заходили обтянутые бледной кожей бока, с просвечивающими ребрами.
Пустошь пила вместе с тварью – Черный слабел. Но ему еще хватило сил для рывка. Ржавые звенья напряглись и лопнули с жалобным стоном, канувшим в Бездну вместе с обрывком цепи. Белый облизнул испачканную пасть и глянул на младшего почерневшими глазами.
– Зря ты кормишь тварь, – в голосе прозвучал мягкий укор.
– Ты тоже кормил меня, – хрипло выдохнул Черный, чуть покачиваясь на нетвердых лапах. – Когда меня ранило, как тебя сейчас.
– Это опасно.
– Тогда тебя это не останавливало.
Белый встряхнулся, сделал пару пробных шагов и тут же подпер оседающего Черного острым плечом.
– Тебе нужно отдохнуть.
– Не время отдыхать, – мотнул лобастой башкой Черный. – Цепь вернется за тобой прежде, чем я восстановлюсь. А на второй раз меня может не хватить.
– Ты прав, – кивнул Белый, на чьей шерсти кляксами проступали черные пятна. – Нужно найти не Его и вернуть мое сердце прежде, чем тварь снова почувствует голод.
– Рыжего бы сюда, – вздохнул Черный, тяжело ступая. – Он бегает быстрее нас.
Серая Пустошь все еще была голодна и пыталась пить его силы через кожу на лапах, подсовывая под нее острые крошки.
– Но никогда не находит то, что ищет, – напомнил Белый.
– Ты находишь, зато, – огрызнулся Черный. – Да так, что искать потом приходится тебя.
– Ты искал меня? – в голосе Белого мелькнуло удивление.
– А зачем, по-твоему, я пришел в Серую Пустошь? – хмыкнул Черный. – Не до нутра же я почернел, братишка.
В чернильном взгляде Белого мелькнула золотая искорка.
– Спасибо, – выдохнул он, чувствуя предательскую дрожь в лапах. – Брат.
Черный зубасто улыбнулся и мотнул головой в восточную сторону.
– Скроемся в грозе. Туда цепь не поползет.
Белый согласно кивнул, и два Зверя, поддерживая друг друга, медленно побрели навстречу певучим зарницам.