Иггдрасиль
Из семени, сквозь холодную и влажную почву, кишащую бессознательно голодными червями, прорастут хрупкие лучики надежды на босом облике земли - ростки, которые в скором времени станут могучими, проверенными временем и непогодой стволами деревьев. Их путь тернист и долог: немало сил уйдет на то, чтобы преодолеть многочисленные невзгоды на пути к желанной высоте, объятиям солнца и прохладе ветра, увлекающим листки и бутоны соседей-цветов. Невзгодами пребудут они: пробегающая живность, в лице кабанов или оленей, а быть может кого-то покрупнее – что в угоду своим отличным от растений потребностям, следуя в поисках пищи или крова, просто не замечают, как под тяжестью своих покрытых мехом тел топчут едва окрепшие стебли, безжалостно вминая их в землю. Или судные облака, низвергающие из черноты нескончаемые потоки вод; идущие им в след бури, нагоняющие ветра, с первобытной яростью природы вырывающие с корнями старожилов-мудрецов, стоявших здесь задолго до появления ростков.
Стойкость и грация столпов лесных массивов станет платой тем, кто, пережив все эти циклы, являющих в себе долготу негодований и мгновений тишины, окрепнут в своем теле и корнях, устремляясь вверх, невзирая на опасности и страхи, уготовленные миром. Пригретые солнцем, вскормленные дождями и минералами они растворятся в блаженном неведении, невольно покачиваясь на ветру. Их не отвлечет от этих наслаждений ни зуд, вызванный термитским бескультурьем, ни желание поживиться этими созданиями дятлов. Они незримо будут всматриваться вдаль, не задумываясь о смысле бытия.
Им будет важно только то, что они есть, и что они могут продолжать жить дальше...
2
Все изменится, когда в лесу послышатся шаги.
Преодолев густые заросли и миновав болото, Нечто выйдет из тени, и станет ясно, что источником тех звуков является существо двуногое и малое, облаченное в диковинный наряд, совершенно несравнимый с тем, что носят звери. Ступая медленно, крадясь в рокоте лесов, оно умело отведет руками мешающие ветви, обступит кустарники, папоротники, упавшие стволы и оглядится, словно опасаясь кого-то спугнуть. Быть может, это хищник? Хотя по его не очень-то грозному виду можно без колебаний сделать вывод, что этот гость не способен здесь кого-то повалить, как это делают медведи или волки. Быть может жертва, что прячется, цепляется за жизнь?
Оно подойдёт ближе, все также озираясь и прислушиваясь к шепоту ветров и скрежету деревьев, стоящих в близости друг к другу. Выйдя на небольшую опушку, он увидит меня, и в это мгновение я осознаю, что отличаюсь от других. Станет явным его любование мной: моими белыми ветвями, мощным стволом, предстающим взору сплетением сразу нескольких стволов; сверкающими после недолгого дождя листьями янтарных и бардовых цветов – оно начнет вглядываться, пытаясь запечатлеть в памяти изгибы и придать очертаниям смысл, ставя подле образов, знакомых его мыслям. Пару раз существо оступится об выпирающие корни и, в конце концов, потеряв равновесие, кубарём полетит вниз, к лесу. И вот вернувшись в свою естественную позу, отряхнувшись, оно уйдет, всё также провожая меня взглядом, которым до этого момента меня никто никогда не одаривал.
Только позже я пойму, что это был человек.
3
Мысли наполнятся тоской о скоротечности времён. Куда девается всё то, что дороже и милее звезд в самый темный час? Уходит, прячется – быть может там, за пеленой мгновений мрачных, идущим светлым в след...
Пройдет немного времени, и вновь вернется странный гость. Его наряд куда массивнее и толще, расскажет о зиме - о том, как птицы вихрем взмывают в небо и уносятся в далекие миры, как впадают в спячку звери, сготовив логово и пищу, и в конец об уходящем солнце, что с каждым днем всё раньше скрывается за кронами лесов. Поведает о тех убранствах, что золотом и бархатом укутали наш дом из мха и трели; о холодах и дрожи, поджидающих в ночи. Поведает, не проронив и звука.
Он приблизится ко мне, окинет взором иссохшие пряди плюща, опавшие листья и хрупкие ветви. Закроя веки, вдохнет грудиной терпкий запах влажного застоя, аромат иголок, шишек и мха и станет слушать точно дух полян и чащ, как ветер в унисон качает длань столпов, раскинувшихся в ширь и глушь, и то, как движется незримо всё вокруг: шуршит зайчишка в осенней россыпи и злате, хрустит кора под поступью природы. Отпрянув ото сна, недолгого и чуткого до звуков, он не начнет искать добычу, не будет прятаться в берлоге от метелей - он ринется творить.
Сухие ветки, шишки и листва сойдутся воедино и вспыхнут заревом рассвета. Гость усядется на ствол упавшего младого и, свесив ноги к жерлу дивного сияния, примется за дело, неясное и дивное для нас – погрузится в раздумья.
И не до конца мне ясны будут мотивы, что движут ими и ведут в незримые миры за гранью моего. Среди бесчисленных мгновений, сплетенных в паутину встреч и расставаний с теми, кто не остается подле нас из явных побуждений, этот миг будет первым, вдохнувшим новые видения, доселе неведомые мне.
Еще не раз вернется он ко мне, неся с собой вопросы, ответов к коим не сыскать вовек в дремучем царстве снов и круговерти зим и лет; еще не раз ворвется вихрем тайн в привычную нам суть. Придет с подобными себе и будет вновь творить огни, бросаться в листья точно лис ныряет в снег и повторит все вновь и вновь, пока он не уйдет...
Исчезнет насовсем.
Умчится в никуда сезонов множество чудное. Снесут ветра немало дряхлых, отживших свое. С грохотом и треском, визгом и рычанием пронесутся средь зарослей и чащ все бури, уготовленные небом. И вот свершится чудо, наконец ко мне придут они, все также не похожие и разные до сути – то будут красивая особа и рослый человек. Их ярый разговор совсем далекий и неясный обрывками волнений донесется до меня, внушая легкий трепет перемен. Они о чем-то будут говорить, прыгать и играть, сидеть и ворковать как маленькие пташки. Но перед тем, как уходить, рослый человек о чем-то скажет и достанет нечто из убранства своего, блестящее, что отблеском лучи заставит прыгать по коре подобно зайчикам во поле. Вонзится нечто острое в меня и с мигом этим появится на мне незримый образ, что восхищение вдыхает в пару. И больно мне не будет, по крайней мере, так, как это делают все те же дятлы и термиты, вносящие в наш мир лишь зуд и жжение, невыносимо съедающим по самое нутро.
Уступит твердость мягкости свое влияние и сок начнет из раны изливаться, росе подобно, что поутру снисходит наземь. Испробуют её и возликуют, исчезнув там, в дали, откуда и придут – в далеком мире, чей яркий свет ночами ныне доберётся и до нас. Бурлящей, новой жизни свет – свет тех существ, внушивших восхищение и желание понять, что превозносит их над всей Вселенной вечной тишины, уныния... тоски. И что же движет ими, что так не движет нами...
***
И сколь ты не иди за истиной, лишь шаг тебе дозволен будет в день понять всю глубину её, в безмерный путь длиной.
И вот года лететь начнут как дни и ночи, их лиц я с тысячи увижу за ту пору. И движет ими голод - немыслимая жажда, и всякая глодает изнутри. Уйдут из чащ лесов испуганные звери, кто наградит меня и красотой, и грацией своей, исчезнут, не оставив и следа; истопчет землю в тропы человек, исходит так и эдак, но так и не пойму, как можем мы с людьми чуть ближе стать и встать на линии одной.
Как станет тяжко мне, что все они имеют волю быть, кем сами захотят, здесь, среди просторов бесконечных, где мы всего лишь наблюдатели без слов. И чувство странное возьмет, чудное, и неприятное отнюдь. Но также быстро улетучится и снова я наблюдать продолжу за Вселенной, что удаляется во все просторы мира, бескрайние и дивные для мысли.
Умчится время вскачь и люди чаще станут приходить, несся с собой деяния и немыслимые вещи. Одних сюда ведет охота, жажда, голод, других - неясные желания, порой которым дать хотелось объяснение, но так огромна пропасть между нами, что невзначай подумаешь о небе и земле – им никогда друг друга не коснуться, их разделяет немыслимая высь.
Среди бесчисленного множества существ, чьи лица затеряны во мраке скоротечности и мрака, чьи мотивы и решенья роятся в гнезде недосказанности и недопонимания; вспомнится одно, знакомое до сути, и этот человек был первым, кого мне посчастливилось узреть за жизнь свою длиною в вечность. После ливней, засух и метелей, наступит время нашей встречи. Он все также выйдет из зарослей чащ, по тропе, сделанной другими, совершенно не похожий на прежнего себя, совершенно другой... Сменит прядь седая каштановую гриву, глаза, светившиеся счастьем и наивностью детства, потускнеют, опечалившись от жизни, а наряд из ярких красок смениться невзрачной чернотой, внушающей лишь скорбь, что приносят морозы и серость облаков. Он подойдет вплотную и взором обведет меня вновь, как (сорок зим) до этого назад. Любуясь каждым изгибом, он обойдет меня несколько раз, руками своими пройдет по коре, грубой и жесткой, усеянный сотнями рытвин, порезов и ран, проделанных жуками, птицами...Ими. Наконец, он остановится, замрет всего на мгновение. Долго станет вглядываться в место, где надпись красуется с именами дивной пары.
Зашумят кроны, заскрипят деревья, стоящие близко друг к другу, и среди прочих шумов и голосов леса, далеких гулов моторов и пил, отчетливо будет слышен стук, глухой и знакомый. Так будет биться сердце, полное печали, сравнимой с той, что нас одаривает осень.
Он простоит еще немного, обнимет и уйдет, попрощавшись и растворившись в глуши. Сейчас, как никогда, закипит желание понять, о чем же думает сейчас мой старый друг, какие чувства в маленьком том сердце скрыты, так тихо стучавшее и крепко сжимавшее грудь? Увы, мы так далеки, и с каждым шагом становимся дальше, обрекая друг друга никогда более не увидеться вновь.
7
Ночи станут ярче дня, ведь рев моторов невиданных махин и свет их фар дойдут теперь до нас, неся с собой иные таинственные ритмы миров кипящих и других, не затихающих ни на миг. Зашумят деревья. Им будет все безразлично, как и до этого впредь. Они все также будут шелестеть о своем, ни разу ни сказав о высоком. Им все равно, что их судьбу предопределит человек, ведомый желаниями, известными ему одному. Им не важно, что жизнь их оборвется рукой, повинующейся импульсам мысли. Ибо их удел — это быть безразличным инструментом в цепких лапах тех, кто был избран и волей награждён.
Что их ждёт? Их пребывание здесь сменится тем, что кто-то из них ляжет в основу домов, скрывающих людское нутро от непогоды и тьмы, замкнутых внутри них самих; станет пеплом очагов и топливом пил, и в конце концов книгами о том, как правильно рубить. А если не так? То только разложением под тяжестью мхов, сырости, гнили, а хуже – только неведением, глупостью, бредом длиною в века закончится их пребывание в мире...
Но, как бы то ни было, именно сейчас их судьбу предопределит он - кто вдыхает жизнь в давно умершее и не имевшее место быть, кто чернилами в пространстве чистых листов рождает и губит миры. Он, чьи мотивы далеки от нас, но кажутся близкими, чем дольше за этим следишь.
Он, в чьей руке сейчас сомкнут топор, и кто молчаливо смотрит в глубь леса и также размеренно дышит, будто так было всегда. Опадут листья,
защебечут одинокие птицы, послышится хруст веток и листьев под поступью тяжкой, под жесткой стопой, и вот, наконец, его взгляд устремится на меня. На его пути с каждым днем все меньше и меньше становилось преград. И вот его мир столкнулся с моим.
Он могуч в своем нраве и воле. И я чувствую, как неясное Нечто рождается где-то внутри.
Но вот что чувствует он? Трепет ли с осознанием того, чем я стану? Быть может среди всех остальных он не нашел никого более достойного, чем я? Может быть я, как и он - был Избран для чего-то большего, чем просто пребывание здесь до скончания жизни? Как же я хочу ему что-то сказать... А я попытаюсь! И закричу, как все те, кто с горем и радостью, болью и отчаянием ходили ко мне!
Но поднимется ветер и едва мой слышимый голос развеется точно, как пыль. И его нечитаемый взгляд, что сравним с взором бога, остановится вновь. Прикованный взгляд без доли тепла или злобы, просто пустой и холодный. Знай он язык вселенной, то, чтобы он сейчас мне сказал?
***
Мгновение, и мир остановился. Поднялся топор, и лес зашумел. Среди песен сверчков и щебетания птиц как не слушай другого, услышишь удары. Летели щепки кромсаемой плоти, лился сок по стволу терпкий и сладкий. А он - все также смотрел, тем же взглядом как раньше. Нечитаемым. Неясным. Взором бога... взглядом того, кто не ведал, что творил.