глава пятнадцатая. будто бы из пепла ренессанс
Из осколков детства голоса,
Будто бы из пепла... ренессанс.
Иван Дорн, Роман Бестселлер - Ренессанс
Почему Лена вдруг решила написать ответное письмо, ответить (ха!) трудно. После той истерики, которую она устроила — и Паша это слышал! — её душа требовала решительных действий. Ей было необходимо, во что бы то ни стало, как-то попытаться изменить сложившуюся ситуацию. А она её, несомненно, пугала. Она так её пугала, что теперь Лена не спала по ночам — глаза просто не закрывались. Ночью её преследовали образы, пряные, жгучие, пылкие; они бесили Лену, пугали её до чёртиков. И почти никогда не объясняли своего происхождения.
Решила действовать она также потому, что Катя, несмотря на пытки (Саша тоже страдал, пока выпытывал у неё нужную информацию) так и не рассказала, откуда она знает человека в оранжевой ветровке. За последние два дня человек в оранжевой ветровке превратился в Человека-В-Оранжевой-Ветровке, всё так — всё с большой буквы.
Кто Он, какие цели Он преследует, почему Он так много знает о семье Рудиных? Это было тайной, которую никто либо не знал, либо не хотел говорить. Катя, постоянно шмыгающая носом, ничего не отвечала, любые вопросы в свою сторону либо игнорировала, либо коротко отвечала: «Да» или «Нет».
После нескольких часов бесплодных попыток отрыть правду, Лена сдалась. Сдаваться иногда полезно, правда же? Если ты сдаёшься, значит, умеешь отступить. Уступить.
— Сегодня Петя приедет, — проговорила Лена, входя в кухню.
После бессонной ночи она была помята, выжата как лимон.
За столом неторопливо завтракал Матвей. Катя сидела подле него, уткнувшись в свою тарелку с сухим завтраком. Саша расположился напротив Кати, он ничего не ел, но тарелка его была уже пуста (или ещё не наполнена?)
— Отлично. Зачем? — спросил Матвей, уставившись на свою жену.
Лена слабо улыбнулась.
— Маму хочет проведать. Говорит, что устал сидеть на одном месте и лишь изредка получать от нас невнятные доклады о состоянии её здоровья, — пояснила она.
Матвей кивнул, словно бы это что-то проясняло.
— А где он остановится? — спросил Саша.
— Сначала заедет к нам, посидит часа три от силы, а потом — сразу к маме. Останется у неё.
— Я так понимаю, Кристину ждёт внеплановый выходной, — Матвей улыбнулся в ответ на улыбку Лены, но выглядела она как-то натянуто.
Лена открыла холодильник, достала молоко. Встряхнула по привычке, взяла стакан — его тоже встряхнула — и резким быстрым движением влила в стакан молоко.
— Нет, Кристина всё равно будет сидеть с мамой, — проговорила она. — Петя же вообще не знает, как нужно ухаживать за больной.
— Кристина может оставить инструкцию ему, — вставил Матвей.
— Кристине платят за то, что она приходит и сидит с моей матерью. — Лена вдруг обернулась и сердито взглянула на мужа. — Матвей, я начинаю думать, что выходной Кристины — тебе на руку.
Матвей прекратил улыбаться и уставился в стол. Лена лишь хмыкнула и, сверкнув светлыми волосами, скрылась в коридоре.
— Петя, наконец-то ты приехал! — воскликнула Лена, выбегая навстречу.
Петя, лет двадцати семи от роду, с взлохмаченной причёской, почему-то снежно-белой, а не пшенично-жёлтой, как при их последнем расставании, двигался уверенно. Он явно готов был ворваться в чужой дом силой, если бы Лена заранее не вышла и не поприветствовала его.
Петя выглядел как выцветший франт, у которого не осталось больше ни одной гадкой купюры, на которую он мог бы купить себе одежды. Или хотя бы еды. Лицо — опять же, из-за волос — пожелтело, и из некогда белого стало слегка загорелым. Голубые глаза потемнели, стали синими, но такими тусклыми, что у Лены мелькнула нехорошая мысль: «А уж не болен ли он?»
Пальто посерело, из чернильного стало блёклым, пыльным. Ярким пятном выделялась рубашка — она точно была новая, белоснежная, ещё не испытавшая на себе тяготы света, пыли и стирки.
Да и весь Петя выглядел как-то тускло, старо.
Но белые волосы обездвижили Лену на несколько секунд.
— Что ты сделал с причёской? — спросила она, прикасаясь к его обесцвеченным локонам.
— Решил сменить имидж, — ответил он чистым баритоном.
— Дядя Петруша! — взвизгнула Катя, подлетая к Пете и сжимая его поясницу своими сильными ручонками.
Оклемалась. Приезд нового человека заставил Катю очнуться. Конечно, с Леной она всё ещё не разговаривала, но начала вести себя так, как и должны вести себя маленькие девочки. Она бесилась.
Лена, подхватив брата за руку, повела его за собой в дом. Катя шла за ней, хватаясь за пальтишко дяди.
— Рассказывай, как жизнь у тебя? — спросила Лена, смутно чувствуя, что надавила на ноющую струну.
Матвей, вышедший из коридора, кивком поприветствовал гостя. Петя улыбнулся, так хорошо улыбнулся, что у всех, кто видел эту улыбку, отпали всякие сомнения в финансовой стороне жизни Пети.
— Выживаю потихонечку. Вот, невесту себе нашёл, скоро свадьба, — выпалил франт, и лицо его в это короткое мгновение посвежело.
Лена пригласила гостя к столу. За те полдня, что прошли в ожидании, приготовить она практически ничего не успела. Но накормить Петю хотелось, особенно потому, что весь вид его говорил о тяжёлой поездке и тяжёлом эмоциональном состоянии. Одни белые волосы чего стоят.
Поэтому Лена заказала пиццу. Было бы забавно, если бы и в этот раз пиццу ей привёз Паша, но Лена знала: третьего раза не будет. Его и не было. Возможно, у Паши всё ещё выходной, а возможно, он взял другой заказ.
Ей было всё равно на то, кто привезёт ей эту несчастную пиццу: она знала, что Паша всё равно придёт. Он и пришёл. Но об этом позже.
Петя охотно рассказывал о своей жизни. В последний раз, когда они виделись (а это было три года назад), у него были небольшие проблемы на личном фронте, но, как выяснилось, сейчас эти проблемы неминуемо умерли.
Ему приходится экономить, чтобы сделать свадьбу по-настоящему грандиозной, но будущая его жена, Ксения, совсем не против скромной церемонии — лишь бы были деньги на будущую семейную жизнь.
Лена, у которой, казалось бы, был опыт в таком вопросе, лишь кивала головой, словно бы под будоражащую все конечности музыку. Ничего посоветовать своему брату она не могла. Она в принципе не помнила ничего, что касалось взрослой жизни — эти воспоминания у неё отняли, будто кто-то невидимой, но властной рукой, просто-напросто отсёк ей часть памяти. Распотрошил коробку, вытащил кучу папок, и, наверное, сжёг их где-нибудь.
Почему приехал? Да вот, маму проведать. Недавно сон нехороший приснился: а мы ведь все тут суеверные до чёртиков: боимся каждого знака, который, может, вовсе даже и не знак. В любом случае, приехал и приехал, повидаться лишним никогда не будет.
— Матвей, сегодня ещё Паша приехать должен. Ты хотел с ним поговорить о чём-то вроде? — обратилась Лена к мужу, когда все пообедали и в расслабленной обстановке попивали чай.
— Да. Хотел спросить у него по поводу его стихов. Может, удастся их издать?
Лена удивлённо вскинула брови. Обычно Матвей не увлекается ни поэзией, ни литературой. Его интересует живопись — по большей части. Так как работает он на скучной, по его мнению, работе, то от окончательного гниения и деградации его спасает рисование. Небольшие скетчи, которые Матвей хотел бы толкнуть как иллюстрации в любое издательство.
На его счастье, появился стихоплёт Паша.
А потом — издатель Петя.
Жизнь становилась всё лучше.
— Кто такой Паша? — спросил Петя настороженно.
«Да так, таракан один», — подумала Лена, а вслух сказала:
— Семейный друг. Я думаю, он тебе понравится. Паша неплохо справляется с ролью литературного гения, хотя принижает себя как может. Я думаю, это до первого издания.
— Семейный друг? — повторил Петя, всё больше удивляясь.
Матвей взглянул на Лену.
— А Петя разве не в курсе о твоей многолетней дружбе с Пашкой?
Лена хлопнула себя рукой по лбу. Получилось больно.
— Матвей, я же уже говорила, что мы с Пашей познакомились во время моей учёбы в университете. Петя просто не мог тогда знать обо всех моих друзьях того времени. Он бы просто запутался.
— Это правда, — поддакнул Петя, уткнувшись в кружку и потягивая приятный горячий чай.
— Это я помню... Но Пашка сам сейчас в университете...
— Школьно-универские вечеринки никто не отменял, — отрезала Лена и тем самым закрыла наболевшую тему.
«И никто не создавал», — со смешанными чувствами добавила она про себя.
— Так что, этот Паша... стихи пишет? — спросил после некоторого молчания Петя.
Лена просто кивнула.
— Вот придёт, познакомишься с ним. Может быть, вам не хватает поэтов в вашей базе авторов? — спросила она, вскакивая из-за стола.
Подошла к раковине и, немного помедлив, включила воду, чтобы вымыть кружку.
— Ты знаешь, тема про издание поэзии как-то заходила у нас в редакции. Но я не помню, поддержали ли её. Как думаешь, он хорошие стихи пишет?
Матвей, смотря прямо в Петины глаза, закивал. Конечно, Матвей не был честен на сто процентов, потому что Пашины стихи он слышал лишь однажды, и они ему понравились. Но не более.
— Вот сам у него и узнай. Он, вообще-то, играется с формой, отчего страдает рифма и ритм. Тяжело ему, короче, в традиционных стихах. Он больше по стихопрозе.
Сказала и засмеялась. Странная какая-то ты в последнее время. Нервишки шалят, да?
— Ты и термин этому сама придумала, — улыбнулся Петя. — Новаторка от бога.
«Я и есть бог», — подумала Лена с довольной улыбкой.
Ожидание — это прелюдия в минорной тональности.
Но такая фраза пришла однажды в голову Шику, Лена же думала только о том, придёт ли сегодня Паша или нет? Прошло уже полтора часа, и ровно через столько же времени Петя вынужден будет уехать к матери, чтобы провести с ней пару одиноких деньков.
Конечно, его будет развлекать Кристина...
Лену посетила вдруг другая мысль.
— Петь, — пробормотала она, — а ты помнишь, нам мама сказки рассказывала?
— Конечно помню, — ответил Петя. — Меня до сих пор холодный пот прошибает, когда я вспоминаю некоторые истории.
Они плавно перетекли на диван. Лена не сводила взгляд со шкафа, мучимая острым желанием предложить Петруше прочесть «Кожедёра».
— Петь, ты не помнишь, чем оканчивается история про Волка, Собаку, Песоко и девочку-монстра?
Петя резко повернул голову и вонзил острый, как жало, взгляд в профиль своей сестры. Лена как будто не почувствовала этот укол с его стороны. Она продолжала заворожено смотреть на книжный шкаф.
— Тебе это зачем? — спросил Петя.
— Да так, просто... Мама загадала загадку, предложила изобразить ответ... м-м-м... визуально. И я думаю и никак не придумаю, какой ответ должен быть?
Сейчас Лена выглядела так, словно эти полчаса её только эта мысль и заботила. Петя подался вперёд, подобрался к сестре как можно ближе, и отчеканил:
— Не думаю, что мама требовала от тебя определённого ответа. Она ведь могла предоставить тебе выбор: могла сделать тебя автором, пусть и мнимым. Пусть и на время. Самое главное, что ты, исходя из тех данных, что тебе предоставили, должна по вытекающей слепить достаточно логичную концовку. Оправданную. Верную — но только логически. Мама не стала бы требовать от тебя правильного ответа, заведомо зная, что его просто-напросто нет.
Лена схватилась за голову, пригладила спавшие на лицо волосы. Взглянула на своего белого брата — её чуть не пробрал смех от вида его причёски — и воскликнула:
— Но как выбрать из того многообразия концовок именно ту, которая будет правильной, логичной, да и просто — приемлемой?
Петя пожал плечами.
— Ладно. Спасибо, — сказали её губы.
Прошло ещё десять минут. Петя что-то напряжённо искать в телефоне, Лена просто рассматривала убранство своего дома. В голове крутились мысли о письме, о Паше, о концовке для картины, о «Кожедёре» и о Марфе. Ничего не задерживалось в её голове дольше трёх секунд, и мысли эти хороводом сновали внутри её головы, отплясывая на её и так воспалённом мозге.
Она прилегла к брату на колени, обхватила свой живот руками и, по-детски болтая ножками, воскликнула:
— Ну и почему все разбежались? Может, поиграем?
— В «Правду или действие»? — улыбнулся Петя.
Он больно ущипнул кончик солнечного луча, который так и норовил угодить Лене в глаз. Но у него ничего не получилось — луч не съёжился и не заскользил по мебели.
— Нет. Только не в эту игру. Она ужасная. Никогда её не любила, — проговорила Лена на выдохе.
— Чем дольше ты сидишь у меня на коленях, тем стремительнее превращаешься в маленького ребёнка, — Петя щёлкнул сестру по носу.
— А ты вроде взрослый человек, но так задирой и остался! — Лена вскочила.
Её глаза вновь облапали шкаф, а лицо вдруг вытянулось. Фотография матери. Где фотография матери?
Эта мысль пулей выстрелила ей в голову.
Лена метнулась к шкафу, распахнула дверцы, нашла взглядом будто светящуюся тусклым светом книгу — «Кожедёр» — и, распахнув её на сто тридцать седьмой странице, произнесла:
— На месте.
— Что «на месте», дорогая? — спросил Матвей, входя в комнату с яблоком в руке.
Откуда он взял яблоко и почему вдруг решил подойти к брату с сестрой, ни брата, ни тем более сестру не интересовало. Лена, не отрываясь, смотрела в книгу.
— Мамина фотография. Я боялась, что забыла положить её в то место, откуда взяла.
На глаза случайно попалась строчка:
«Кто контролирует тот роман, который вы пишите?»
Петя тоже встал и резво подошёл к Лене. Одного взгляда на книгу в её руках хватило, чтобы брат присвистнул, аккуратно забрал издание из рук и, шаря проницательным взглядом по всем бумажным изгибам, выдал:
— Хорошее издание, даже не потрепалось. Вы его реставрировали?
— А ты давно в книгах начал разбираться? — поинтересовался Матвей, откусывая приличный кусок яблока.
— С тех пор, как родился, — ответил Петя, захлопывая массивный том.
— Мы его реставрировали, да. Ты читал этот роман? — спросила Лена.
Петя, ещё раз внимательно оглядев красную, почти бордовую, обложку и чёрные буквы на ней, вернул книгу Лене в руки.
— Нет. Впервые его вижу. А ты?
— Я начинала, но не продвинулась дальше третьей главы.
— Ну так продвинься.
Как будто это было так легко. Взять с полпинка и осилить роман. Вникнуть в чужие мысли, в чужую идеологию, прочесть и всё-всё понять, представить себе те же образы, что представлял автор, прийти к тем же выводам, что и создатель. Нет, решительно невозможно!
Но Лена, держа в своей голове эту странную мысль, улыбнулась, прижала книгу к груди, и ощутила слабое, но явное тепло.
Паша, надо отдать ему должное, сначала позвонил, спросил, уточнил, посоветовался — точно можно? Лена дала добро, и он, млея от странного ощущения в груди, влетел в чужой дом.
Влетел и замер. Вокруг люди, много людей; каждый занят своим делом, никто не обращает на новоприбывшего никакого внимания. Некоторых он знал, например, Лену, которой здесь почему-то не было. Дверь ему открыла Катя, которая, угрюмо поздоровавшись, сразу же продолжила одевать в углу стыдливых кукол. Саша опять сидел и опять читал (как давно он полюбил это дело?). Страницу за страницей проглатывали его глаза, вроде бы внимательные, но уже некстати сонные. Матвей сидел за столиком и рисовал, рисовал, рисовал. Паша оробел перед главой семьи, которого видел всего два раза — и оба раза их отношения были нехорошо натянуты, будто бы они были вынуждены дружить друг с другом. Новый, ещё неизвестный Паше человек читал тёмно-красную книгу, иногда пересекаясь взглядом с Сашей.
Где была Лена, Паша не понял, но на всякий случай, громко поприветствовал всех. Головы подняли все, кроме Кати — она его уже видела.
В комнату зашла Лена. В руках у неё были цветы, по всей видимости, сирень. Аккуратно, чтобы не рассыпать нежные цветочки, Лена придерживала букет рукой.
— У вас сегодня людно, — робко произнёс Паша, не обращаясь ни к кому, кроме Лены.
Та кивнула, искренне улыбаясь.
— Да. Мой брат Петя приехал. — Она указала на сидящего за книгой беловолосого молодого человека.
Паша с Петей пересеклись взглядом и кивнули друг другу.
— Чёрт, куда деть эту сирень? — в сердцах воскликнула Лена, вновь выходя из гостиной в коридор, а из коридора — на кухню.
— Откуда сирень? — спросил Паша, усаживаясь рядом с Сашей.
— Да так, появилась откуда-то, — безразлично ответил он.
Паша понимающе кивнул, хотя ничего не понял. Всё, что он сейчас мог делать, это только смотреть, вникать, наблюдать. На фоне голубых, холодных, отчуждённых стен живые люди, облачённые в тёплые тона, сочащиеся живой энергией, выглядели как чёрное пятно на белом холсте. Странно, хотя, вроде бы, нет в этом ничего странного.
Лена пришла минуты через три, ещё веселее, чем была. Пока она находилась в кругу родных и близких, её тревога превращалась в творог, а банальная тревожность — в творожность. Паша невольно залюбовался ею.
Взгляд её, смягчённый нынешними обстоятельствами, сиял. Она обращала внимание на всех в целом и ни на кого в частности. Она каждому дарила свою доброту, улыбку, радость, что внезапно переполнила её сердце. Счастье налилось свинцом в груди и требовало немедленного расточительства.
Поэтому она шутила, забавлялась, разговаривала на отвлечённые темы и, в общем, вела себя так, словно наконец-то оказалась на своём месте. Но чувство, будто пазл стоит криво и не входит в общую картину, не покидало её сердца ни на секунду.
— У Котика через два дня день рождения, кстати, — сказала Лена, поглаживая макушку дочери мягкой, тёплой рукой.
Катя немного подтаяла, поэтому разрешала к себе прикасаться почти без раздражения. Несмотря на жестокий допрос, учинённый Леной пару дней назад, Катя чувствовала себя хорошо. Мамина радость передалась и ей — а Катя не умела отторгать положительные эмоции.
— И сколько же тебе исполняется, Котик? — спросил Паша, хотя ответ он сам прекрасно знал.
— Десять! — воскликнула она, поднимая руки вверх.
— Второй десяток разменяла.
— Прекрасный ребёнок.
— Расцветёшь и станешь самой красивой девочкой на свете.
Но Кате было всё равно на эту ненужную похвалу. Она смотрела на Пашу.
— Ты придёшь на мой день рождения? — спросила она, неуклюже подбираясь к самому уху Паши.
— А ты хочешь? — в свою очередь, поинтересовался он.
— Ещё бы. Приходи.
Если бы она знала, что последует за этим «Приходи»! Но это — только через два дня.
Лена принесла чай. Для кого-то это была уже третья чашка, для Паши же — только первая. С жадностью он её осушил.
Мир стал казаться лучше. Расцвели стены, что вначале отдавали мертвецким холодом. Люди, казавшиеся ещё час назад чужими и громкими, вдруг стали такими родными и спокойными, что хотелось их растормошить, развеять.
— Паша, — как хлопок, раздался голос Пети, — до меня дошли сведения, что вы пишите стихи.
Паша, не в силах что-либо на это ответить, лишь кивнул. Каждый раз, когда речь заходила о его стихах, Паша робел, но не позволял себе сдаться и раскиснуть.
— Вы их издать не пытались?
— Я их, честно говоря, только уничтожить пытался. А издать — нет.
— Уничтожить? Это как?
— А вот так, — Паша расправил плечи и отставил чашку подальше от себя. — Берёте всё то, что написали — и, закрыв, как следует, глаза, всё стираете. Всё. Без разбора. Очень помогает избавиться от того сора, что вы наворотили в заметках.
Петя кивнул, пока ещё не понимая, доволен он этой шуткой, или нет.
Паша перехватил взгляд Лены. Её глаза, всё ещё блестящие от недавнего счастья, постепенно тлели, затухали, превращались в угли. Она не сводила с Паши взгляда — и ему это ужасно льстило.
Взглянув на время, Петя достал листочек (откуда он его вынул?) и, вооружившись карандашом, что валялся на столике, что-то начеркал. Закончив, окинул внимательным взглядом, потом протянул Паше.
— Если захочешь издаться, присылай свои стихи вот по этому адресу. Я посмотрю и подумаю, что с этим можно сделать.
— Петя! — воскликнул Матвей. — Подойди.
Названный, тяжело встав из кресла, подошёл к Матвею и уставился на то, что показывали Матвеевы руки.
— Недурно рисуешь, — заключил он, выпрямляясь. — Хочешь пойти к нам иллюстратором?
— Было бы неплохо, — сказал Матвей, глядя на свой рисунок.
Лена тоже подошла к ним.
— Ты мне не говорил, что так хорошо рисуешь, — пробормотала она, взглянув на мужа как-то по-новому.
Матвей покрылся румянцем — но лишь на одну минуту.
Пете пришлось написать адрес своей электронной почты ещё и Матвею.
Паша горячо поблагодарил Петю, а тот, пообещав обязательно прийти к Кате на день рождения, поспешно удалился в прихожую. Оттуда он, как змея, выскользнул на улицу.
Оставив домочадцев в гостиной, Лена аккуратно подозвала к себе Пашу. Они прошли в кухню под предлогом того, чтобы ещё сделать чаю. Лена принялась греметь посудой и шкафчиками, дабы отыскать печенье.
— Вот теперь мы можем поговорить, — вполголоса пробормотала она.
Паша сел за стол и вдруг испытал ту самую тревогу, которую уже испытывал несколько дней назад. Когда узнал, что его телефоном нагло воспользовались. Когда понял, что своими действиями он напугал Лену.
Сейчас в ней ещё бились всплески счастья, осколками они разлетались по её сердцу, по лицу, по телу. Вздрагивали в глазах, как вздрагивают отражённые светом блики, разливались по конечностям, создавая лёгкое покалывание в кончиках пальцев и в кистях.
Но тревога обуяла их обоих — и с этим ничего нельзя было поделать.
— Ты говорила про какого-то человека в оранжевой ветровке. Ты точно уверена, что видела дважды... одного и того же? — спросил Паша.
— Да. Голос тот же, черты лица — те же. И он меня знает, точнее, он меня тоже запомнил.
И ей пришлось кратко пересказать все события того злополучного, далёкого дня.
— А письма? Можно посмотреть ещё раз?
Лена, как по волшебству, вынула из кармана письма, карандаш и протянула ему. Паша внимательно ознакомился с каждым. Нижняя губа у Паши мелко дрожала. Если бы Лена не пригляделась, вряд ли бы смогла это заметить.
— Ты его игнорируешь?
— Я ему ответила недавно. Я, правда, не знаю, куда мне нужно положить письмо, чтобы [ППЖ] его нашёл.
— [ППЖ]? — спросил Паша. — Ты откуда знаешь его имя?
— Смотри, — Лена приблизилась к нему и, отыскав нужное письмо, сделала карандашом в нём пару пометок. — Он не называет своего имени, но он подразумевает его, видишь? Что общего у Лермонтова, Ломоносова и Булгакова? Имя!
— [ППЖ]? Забавно.
Паша отнял взгляд от писем и взглянул на Лену. Она не испугалась резкого обращения к ней, но вздрогнула — от неожиданности. Дай бог, чтобы он этого не заметил.
И Паша смотрел, смотрел столько, сколько ему вздумается смотреть, смотрел до тех пор, пока его не затошнило — но не от неё, а от собственного бессилия перед обстоятельствами. И перед ней.
И пока его сердце металось в груди, как метается птичка в клетке —
...со стыдом, с позором вернули домой яркую птицу, так и не пришлось ей взмыть в небо, крылья подрезаны, и песнь замерла в горле...
Лена вдруг ощутила возрождение. Прямо в своём сердце она почувствовала, как в ней что-то расцветает, проглядывается на пепелище жизнь, неопознанная, робкая, грязная. Она почувствовала, как из пепла, где в принципе не могло ничего расти и процветать, возрождается могучее, наиболее сильное «Я». Тот самый росточек, который она искала, искала, искала, сквозь рас-стояние, сквозь версты, сквозь мили, сквозь дали.
Не рассорили — рассорили.
И ведь нашла! Вот он — пробился. Возродился.
Будто бы из пепла... Ренессанс.