эпизод 15
Целый день я с Аликом заполнял пустоту выставочного пространства, как долбанный Тай Пеннингтон со своей сворой. Что-то вешалось, что-то расставлялось. Трое разнорабочих, которых привел Альберт, не совсем понимали смысл задуманных работ. Но, не задавая лишних вопросов, они внимательно следили за руками Алика и покорно выполняли требования. Он же получал удовольствие от чувства контроля над ситуацией. Последним привезли «Камин Фридриха», и мы искренне обрадовались восстановленному корпусу и подсветке. Даже я проникся этим объемным свечением с мягким переливанием цветов.
К вечеру мы добрались до кухни. Когда вся злость и буря эмоций оседают, приходит время чаепития. До начала выставки оставались считанные часы. Алик хлебал травяную отраву в две глотки. Макс тихонько посасывал и молчал. За него все было сделано. Завтра он вернётся, и цирк откроет свои двери.
Перед сном я повел художника во двор на прогулку. За день он окреп и мог самостоятельно функционировать, но Алиса настаивала на сопровождении. Макс рассказал мне любопытную историю...
Он смотрел со стороны, как камера наблюдения или дух, не имея прямой связи и причастности к событиям. Происходящее напоминало сон, но по факту это было совсем хуевое кино, которое даже не выключить при желании.
Ветер нес художника по длинному тоннелю, было темно. Макс не был живым, но все равно ощущал легкие потоки воздуха. Так он плыл некоторое время, пока не включился сигнал тревоги. Пространство запульсировало красным, и стены затряслись от нарастающего грохота. Тоннель стал походить на бункер во время авиационной атаки. Вдали вспыхнуло белое сияние. Порыв ветра усилился, и Макса понесло на бешеной скорости, швыряя по стенам. Терпеть вскоре стало невыносимо, художник сгорал, наращивая боль, но кричать или отключится не мог. Казалось, стены тоннеля обгладывают его до костей. Сердце, которого не было, давно бы уже разорвалось, но Макс вынужденно впитывал агонию. Сияние приближалось, затапливая тоннель белым плот- ным дымом. Макс не понял, в какой момент остановился. Он начал воспринимать происходящее только когда подул ледяной ветер, облегчая боль.
Остатки дыма рассеялись, перед ним появилась красная сцена, как в ток-шоу прямиком с «первого адского». Похоже, под режиссурой Линча. Только на этот раз он вместо трансцендентальной медитации глубоко погрузился в употребление спидбола. Распятое на стене голое тело больше походило на куклу, чем на сестру. Руки и ноги Алисы, замотанные проводами, посинели, кожа приобрела восковой оттенок. Чёрная удавка крепко врезалась в хрупкую шею, чуть приоткрытые веки скрывали серые радужки закатившихся глаз. Вопреки очевидному, Макс ощущал, что сестра еще жива.
Зазвучала мелодия в духе Кристофера Бека, такая легкая и ненавязчивая, словно из рождественской сказки. Под нее медленно, слегка шатаясь, на сцену поднималась бескожая тварь в белом костюме. Её тело совсем недавно освежевали, причем очень грубо — кровь сгустками переливалась на волокнах мышц, а бордовые разводы еще не успели запечься на мраморных костях. Макс видел живой анатомический манекен, приближающийся к сестре.
Погас свет, только один прожектор фокусировал внимание на угасающей девушке. Ублюдок дополз до желтой стены. Художник пытался прочитать его намерения хотя бы по глазам, но их не было. Вместо глаз — два кратера в черепе. Бескожий начал разматывать провода на ее хрупких ногах, прислонясь носом, точнее дыркой в черепе к коленной чашечке Алисы. Медленно, в поисках влагалища, начал подниматься вверх, подобно псу-ищейке, оставляя красный липкий след на коже.
Уткнувшись черепом в лоно, нежить поднялась и раздвинула стройные ноги Алисы вразные стороны, приподнимая их, будто взвешивая. Из последних сил Макс беззвучно рвал голосовые связки: «Сука, отпусти! Элис, моя Элис!»
Правой рукой ублюдок демонстративно выстегнул ремень, левой вцепился Алисе в горло с такой силой, что ее бледное лицо стало багроветь. Сначала в неё вошли пальцы правой руки, потом член, точнее окровавленный рваный обрубок с хрящом. Нагло, с уверенностью и пренебрежением, он втирался в девичью плоть. Алиса дергалась бездушной куклой. Чем дальше, тем ублюдок вел себя агрессивней. Гема сочилась по волокнам мышц, его тело выворачивало кровавой мокротой. Белый костюм, вначале сияющий неестественной чистотой, стал бордовым и липким.
Художник не мог этого прекратить, он ничего не мог: ни заорать, ни зареветь, ни убежать, поэтому терпел. Это продолжалось почти вечность. Как только Макс остыл, и буря эмоций осела — то ли от привычки, то ли от усталости — тварь осыпалась кучей мяса к ногам Алисы. Зеленый занавес.