Старый Детка

Ссылаясь на всякую низкосортную беллетристику и баснословное обилие историй, так или иначе связанных с бесследной пропажей независимых исследователей или же целых экспедиционных групп, повествующее лицо, как правило, указывает на подозрительное стечение обстоятельств, приведших к неотвратимым последствиям. Чуть реже, хоть и не без доброй доли экстравагантных подробностей и драматических прикрас, в подобных конспирологических опусах встречаются упоминания «мест силы», или, проще говоря, аномальных зон.

Такие места, донельзя аутентичные и зачастую никем не тронутые, отличаются особой, ноуменальной энергетикой и сверхъестественной активностью, природа которой, в силу рискованности её исследования, географической малодоступности и прочих не вполне внятных причин, изучена не до конца и, вследствие, считается не поддающейся логике и здравому смыслу.

Города-призраки, зоны отчуждения, забытые деревни, безвестные каньоны, глубоководные желоба, непокорённые хребты, таинственные катакомбы, леса самоубийц, а также заброшенные муниципальные учреждения — все эти места объединяет история, заключённая в их размытых чертогах. И чем богаче история, тем поразительней проявляется дух того или иного места/объекта. Вопреки сказанному, как ни странно, даже у самых заурядных локаций найдутся неожиданные курьёзы или жуткие истоки, как, например, у самых обыкновенных сооружений, возведённых на останках древних захоронений или в местах проведения религиозных обрядов.

Сама трансцендентность этих зон заключается в аномальном сосредоточении «энергии» в их пределах. В таких местах, согласно свидетельствам очевидцев, стрелка компаса перестаёт указывать строго на север, а время и его восприятие до немыслимого искажаются. Находящийся непосредственно в центре событий ощущает себя и окружающее материальное пространство иначе, не поддающимся объективной оценке образом.

Другими словами, у некоторых мест есть своё сознание и своя память, которую они по собственному же волеизъявлению способны проецировать на нашу реальность, воздействуя на время и пространство, деформируя их по своей прихоти. И все, все, все стариковские байки, не расследованные за долгие годы дела, вроде «перевала Дятлова», все приукрашенные россказни и сопутствующие им теории заговора — всё относится к реестру немногочисленных упоминаний о местах и инцидентах, с ними связанных. Собственно говоря, именно об этих инцидентах, загадочных проявлениях, пространственно-временных искажениях и местах, что возымели черту воспроизводить минувшие на их территории события, пойдёт речь далее. А если быть точным, я поведаю вам об одном беспрецедентном случае, ужасы которого мне не посчастливилось узреть воочию.

Дорога до облагороженных солнцем земель с салатовыми газонами и ухоженными каменными аллеями сопровождалась журчанием нисходящих потоков резвой речушки. Ночь была тёплая, благовонная, и, вопреки рьяному желанию поскорей добраться до нового пригородного домика с оранжевой двускатной крышей, родители изредка останавливались у обочины, дабы насладиться свежестью влажного осеннего дуновения. Я мирно посапывал на заднем сидении автомобиля, улавливая краем уха неустанную трель козодоя и прочую негромкую мелодию не такой уж оживлённой ночной трассы. Изредка вскакивая и всматриваясь в скатившийся причудливой тропинкой по стеклу конденсат, я наблюдал, как постепенно розовеет небо, опоясанное редкой дымкой и позолоченным синевато-багровым градиентом. Ощущения от невиданного прежде края переполняли, побуждая внутреннее детское естество сиять, трепетать и благоговеть пред воплощением неописуемо прекрасного. И не могу я нынче утверждать, что в действительности так страстно терялся в собственном восторге, но, миновав долгие десятилетия, запечатлённая в сознании картинка осталась всё такой же невероятной, как и годы назад.

К полудню, когда в воздухе тянуло ароматом кошеной травы и пожухлых осенних листьев, а мимо нас ритмичной чередой проезжали серые легковушки, я понял, что мы уже на месте.

И вот он — новый дом, новая жизнь, дотоле волнительная и невообразимая. Тут уж начинается и унылая рутина, но какой она станет для меня в действительности? Новый детский сад, новые лица, новые воспитатели. Будут ли мне рады? Покажется ли мне всё здесь таким же чудесным и дурманяще отрадным, как и то, что я лицезрел по дороге?

По правде говоря, не помню, как приживался в непривычных условиях, однако точно знаю, что новое место пришлось мне по душе. Впрочем, это всегда было ясно с рассказов родителей, что неустанно твердили о том, как мне полюбились эти мелкие перемены.

Наверное, подобно большинству маленьких детей, я крайне недолюбливал детский сад. И даже новое частное заведение с небольшой группой и заботливыми (по-настоящему заботливыми) воспитателями не привносили почти никаких тёплых оттенков в общую удручающую картинку. И, как бы то ни было смешно, переступая порог садика, я порой даже плакал, не желая ни на миг отпускать мамину руку. После, конечно, меня успокаивали и я, уже не такой сердитый и загруженный, принимался за игру или — что было крайне редко — за чтение.

Апогеем моей нелюбви к садику был тихий час, пережить который временами казалось настоящим подвигом. О-о-о, спать днём я просто ненавидел! Ибо в самом деле тяжело сомкнуть глаз, когда по ту сторону запятнанного окошка мигающей рябью играют солнечные блики, а высоко в знойном последождевом небе в дружном хороводе кружат желтопузые синички. И даже в канун октября, когда, казалось бы, прибрежный городок уже вот-вот должны настигнуть первые лёгкие заморозки, снаружи оставалось тепло, хоть и довольно сыро. И никогда я не забуду той вяжущей, несколько пряной отдушки — смеси опавших прелых листьев и сырой затхлости, что заполонила собой близлежащие дворики и немногочисленные палисадники.

Позабыв обо всём, ты лежишь так, раскинув руки по обе стороны и уперев рассеянный взгляд в белёсый потолок, водишь зрачками туда-сюда, вырисовывая затейливые узоры на безликой штукатурке, пока, наконец, не натыкаешься на небольшую и, по всей видимости, сокрытую от нежелательных дотошных глаз квадратную чердачную дверцу с крохотным округлым рычажком вместо ручки...

Рассказать эту историю меня побудил незапланированный визит к родителям, обоснованный тяжёлым состоянием отца. Да, нынче я редко посещаю город, где рос и учился, однако некоторые воспоминания остаются чёткими и неизменными. Хотя что уж... Память — дурная вещь, амбивалентная, неподвластная однозначной трактовке. Что-то, в силу нашей склонности к грёзам, мы запечатляем так, как хотели бы это видеть, а через десятилетия не можем разобрать, что из наших домыслов есть истина и что есть ложь.

И вчера, стоя напротив знакомого здания, я восстанавливал давно утраченные кадры: крики, споры, весёлые возгласы, эмалированные горшки, возня на детской площадке, захватывающие игры и, конечно же, полдник с тем самым пенистым молоком, аромат которого всегда так явственно доносился с кухни, пока все мы, за исключением одного меня, тихо спали в оштукатуренной комнатке с распахнутыми окнами. И вспомнил я об одном случае, по вине которого мои детские истерики, сопровождаемые истошными криками и непрестанным плачем, разительно участились, а походы в детский сад прекратились вовсе...

Зацепил я однажды взглядом выступ на белом потолке — дверцу с крошечной округлой рукоятью. Рукоять эта вдруг внезапно повернулась, сделав, казалось, оборота три, а после из образовавшегося чёрного проёма гармошкой вывалилась деревянная верёвочная лесенка. В зиявшем тёмном пространстве показалась коротенькая поджарая конечность. Песочно-пепельная кожа, грязная, испещрённая мелкой морщинкой, и длинные костлявые пальцы с заострёнными коготками, что непринуждённым волнистым жестом подзывали меня, манили к себе, наверх.

В тот миг я ничуточки не испугался, ибо трусом никогда не был. Отнюдь — меня охватили непонятный восторг, азарт и исследовательское озарение. Забавляло, что остальные ребята сладко дрыхнут и только я один вижу... это.

С опаской озираясь, я неспешно приподнялся в кровати, сторонясь полупрозрачных комнатных стёкол, непроизвольно вздрагивая от каждого половичного скрипа, боясь лишь одного — быть ненароком услышанным воспитательницей. Квадратная дверца была практически надо мной, а лесенка, покачиваясь, свисала очень близко. У меня и мысли не возникло разбудить посапывающего рядом Вовку. В неуловимый момент весь окружающий мир перестал иметь хоть какое-то зримое значение: он расплылся, рассыпался, растворился, будто бы его и не было, будто всё есть причудливый фантазийный сон. В помещении остались только я, свисающая с потолка лестница и манящая в чердачный полумрак рука. Я оказался героем странной сказки, оканчивающейся невесть чем.

И я принялся карабкаться наверх, глядя в гнетущую чёрную пустоту, на эту серую, подобную старческой конечность. И да — повторюсь, что чуждо до поры мне было бремя страха, однако, сам того не замечая, я робко трясся. Подрагивали и мои ноги, когда ступал я выше. И, вероятней всего, смущала меня лишь солидная высота, но явно не само обстоятельство, подвигшее меня на ней оказаться. И взбирался я так минуту-две, пока не заныли от напряжения руки. Я обернулся, кинул встревоженный взгляд на крохотную спаленку, отдалившуюся на запредельное расстояние. Потолок казался бесконечно далёким, недостижимым, а мне претила одна лишь мысль спускаться обратно в этот унылый дремлющий мир. И в секунду, когда я от усталости чуть было не сорвался в пропасть, под плечи меня подхватили худосочные морщинистые ручонки и потянули за собой.

Я протёр глаза, оказавшись в тускло освещённой кладовой, рядом с ним...

Моему помутнённому взору тут же открылся вид на несметные скопления каких-то заплесневелых ящиков, треснутых пищевых контейнеров, разбросанной по углам кухонной утвари и сантиметрового слоя пыли, щедро крывшего всё это «доброе изобилие».

Предо мной, притаившись за мрачной теневой вуалью, стоял низенький субтильный человечек, укутанный в какие-то рваные лохмотья, что лишь отдалённо напоминали майку и короткие шортики. Его кожа действительно походила на скомканную папиру, и, хоть этот — как мне тогда померещилось — старичок не мог похвастаться выдающейся рослостью, телосложение в нём карлика не выдавало: силуэтом он был ближе к простому худенькому мальчишке моего возраста...

— К-кто т-ты? — дрожащим голосом прошептал я, смерив странного человечка тревожным, недоверчивым взглядом.

— Я — Старый Детка, — пискляво, несколько звеняще ответил он, — не бойся меня!

— Дедка? А чей ты дедка?

— Не деДка, а деТка, — назидательно поправил он.

Было до жути темно, однако я готов поспорить, что на лице его проступил ехидный оскал.

— А ч-что ты тут делаешь? — боязливо справился я.

— Где?.. А-а-а, здесь? — осмотрелся он по сторонам. — А я тут живу!

— Прямо на чердаке?

— Да! И ты тоже сможешь здесь жить! — ответил он писклявым роботизированным тоном. — Вот, присаживайся, — лениво кивнул он на табуретку, опрокинутую позади меня, — в ногах правды нет!

Я оглянулся и, чуть сощурившись, брезгливо повёл носом: в здешних стенах веяло несусветной старостью и гнусным подспудным притворством — меня воротило от одной только идеи наклоняться за безобразным табуретом.

— Не стесняйся! Вместе нам будет ве-е-есело!

— Нет! — замотал я головой. — Не будет! Тут темно и сыро! Паутина везде, а ещё воняет!..

Мой жуткий собеседник расплылся в насмешливой ухмылке:

— Это ведь только прихожая! За мной, — махнул он костлявой ладошкой, — я покажу тебе гостиную! У меня там много игрушек, самых разных. Ты же хочешь посмотреть?

Я впал в ступор: страх быть наказанным воспитателем за непослушание претил, но интерес, как то часто случается, пересиливал смятение.

— Д-да, х-хочу... н-наверное...

— Так пойдём же! Вот увидишь: у меня о-о-очень много игрушек. Там и конструктор, и «бакуганы», и солдатики, и...

— Трансформеры? — перебил я его.

— Точно! Трансформеры! Много!

И двинулись мы вперёд по длиннющему коридору, шаркая о треснувшее ламинированное покрытие. Стены, усеянные чередой детских портретов, сдавливали и настораживали, угрожая. Габариты помещения казались непропорциональными: местами — слишком крошечными, местами — чересчур исполинскими. Тёмный силуэт семенил спереди, в то время как я не спеша плёлся позади.

Почему его руки такие длинные?

— А чьи это картины? — поинтересовался я.

— Эти? — ткнул человечек пальцем в стену. — Это все мои. И картины эти, и игрушки. Они только мои.

— Нет... к-кто на них? Что за дети?

— А-а, это мои друзья! У меня их много. И игрушек, и картин, и друзей. Они мои! — Старый Детка на миг остановился и, склонив голову набок, обратился ко мне:
— И ты тоже скоро станешь моим... другом!

Не успел я выказать и капли смущения, как засиял поодаль от нас яркий свет. И обнаружил я себя внезапно стоящим посреди просторного золочёного холла, величественно простирающегося под медово-оранжевой купольной крышей.

Полки шкафов, выставленных в порядке «домино», упирались в подпотолочный карниз и до отказу были завалены цветастыми книжными обложками и раскрасками. К рядам были учтиво придвинуты высокие дубовые стремянки, вскарабкаться по которым, казалось, вполне возможно даже на миниатюрный небоскрёб.

По длине всего округлого помещения проходила железная дорога с крутыми подъёмами и пологими спусками. Вдали виднелся и крохотный паровозик-локомотив, тянущий вслед за собой хвост из забавных лакированных вагонеток. А вверху, у самого купола, нарезал плавные дуги, ловко маневрируя среди полок книжного леса, оловянный самолётик с голубым пропеллером.

Снизу по нумерованным ящичкам были рассортированы игрушки самых разнообразных величин и цветов.

— Ничего себе! — воскликнул я восторженно, подбежав ближе и став нагло рыться в бездонных пластиковых контейнерах.

— Это ещё что! — отмахнулся Старый Детка. — Ты лучше посмотри сюда! Ты ведь об этом всегда мечтал?

Его звонкий глас гулким набатом доносился отовсюду.

Из-за непроглядной темени, что ещё минуту назад всецело окутывала меня, высунулись сморщенные серые ручонки, протягивая красную пожарную машинку со сверкающей мигалкой. Я сдержанно хохотнул и, давя широкую улыбку, подбежал к проёму.

Бурлящими дымными клубьями, точно плотная завеса, непроницаемый морок укрывал стоящего напротив, не давая распознать и малейших его черт. Видны были лишь протянутые руки, демонстрирующие новенькую игрушку. Мне вдруг стало не по себе. Я отстранился.

— Чего же ты ждёшь? — вкрадчиво прошептал он. — Держи, она твоя. Давай же! Мы с тобой поиграем!

С большой неохотой я шагнул вперёд и коснулся холодной пластмассы.

— Возьми же... — нетерпеливо процедил он.

Машинку намертво сдавили, словно человечек не намеревался отдавать её так просто. Он держал её крепко, подобно взрослому, дразнящему малое дитя, запускал острые коготки в щёлки, никоим образом не поддаваясь.
— Отдай! — крикнул я.

Вцепившись в игрушку двумя руками, я всем своим весом наваливал назад, упираясь ступнями в пол.

— Отдай же!

И тут он, злобно хихикнув, послушно ослабил мёртвый хват, а я, держа в руках заветную награду, кубарем полетел куда-то в сторону.

— Ай! Что ты делаешь?!

Прижимая добычу к груди и потирая ушибленный затылок, я боязливо вглядывался в рассеивающуюся дымку. Тогда-то он и показался. Тогда-то я впервые увидел его — Старого Детку.

Босые длинные ноги, когтистые пальцы, испещрённое шрамами и рваными ссадинами ребристое туловище и свисающие до самых лодыжек тонюсенькие руки. А голова... эта непропорционально большая голова... круглая, с редкой волосяной копной, с широкой, до отвратительного широкой пастью, похожей на жабью, усеянной рядами остреньких зубов. Глаза — две малюсенькие чёрные бусинки, отливающие ядрёным жёлтым. Серый заморыш в давно истлевших, обношенных за десятилетия лохмотьях, такой горбатый, склизкий, с хищным оскалом и животным взглядом, в коем читается желание убить...

Не знаю, что я делал дальше, но точно помню, что, минуя монстра, опрометью ринулся обратно к чердачной дверце. И бежал я в ужасе очень долго, кричал и плакал, звал на помощь. Только на обратном пути я осознал, что никаких картин в коридоре и в помине не было... Это были окна, ведущие наружу. Или... не знаю куда... И улавливал я позади клацанье коготков и топот маленьких босых ножек, проминающих деревянные половицы.

Её там не было. В том самом углу, увешанном лоскутами столетней паутины, где ещё совсем недавно выступала глянцевая рукоять, никакой дверцы не оказалось.

— Зачем же ты убегаешь? — пробубнил вымученный, до отвращения неестественный голосок, силившийся передать хотя бы малость правдоподобные нотки обиды.

— Я хочу домой! К маме! Пусти меня домой!

— Уже совсем поздно, малыш, — сердобольно проговорил он, — мама забыла про тебя, оставила здесь, не забрала...

— Ты врёшь! Сейчас только тихий час! Он закончится, и меня найдут! Мама никогда бы не забыла забрать меня из садика!

— О чём ты говоришь? — мерзко улыбнулся Детка. — Уже глубокая ночь!

Я обернулся. Лунный свет нехотя пробивался сквозь замызганное круглое окошко.

— Нет! Это сон! Я сплю!

— Твоя мама бросила тебя, как и моя бросила меня когда-то! Она тебе не нужна! Оставайся со мной! У нас будет всё! Мы будем играть вечно, заманивая сюда всё больше непослушных детей!

— Нет! Нет! Это твоя мама тебя бросила! А моя меня заберёт! Вот увидишь, заберёт! Ты был ненужным! А я нужен! Меня найдут и заберут!

В нос ударило сырой затхлостью и пожухлыми листьями. Снаружи затрещали козодои. За окном медленно розовело; небо заволакивало синевато-багровым градиентом.

Существо, что звало себя Старым Деткой, приблизилось. Его гнилые когти вонзились в мои плечи, жабья морда вытянулась, а пасть раскрылась, обнажив десятки заострённых клыков, прораставших прямиком из глотки.

— Мы с тобой хорошо поладим, — утробно прохрипело нечто, сомкнув на мне свои лезвийные тиски.

Тогда я ощутил страшнейшую боль и... проснулся.

Я распахнул глаза, сидя в своей кроватке. За плечи меня трясла воспитательница и хлопотливо успокаивала. Я ревел.

— Тише! Тише! Всё хорошо, всё хорошо! Это просто сон, просто сон! Сейчас тебе валерьяночки принесу! Сейчас-сейчас!

Спустя несколько минут я уже понемногу приходил в себя, ибо потолок спальни был чист и пуст. Перепуганные тётеньки бегали подле меня, справляясь о моём самочувствии и предлагая различные яства к горячему чаю. Другие ребята, по-видимому, ушли на вечернюю прогулку.

Ворочаясь в постели и размышляя о привидевшемся, я лбом вдруг наткнулся на что-то твёрдое. Прощупав содержимое, я обомлел. Под подушкой лежала красная пожарная машинка, а из-под кровати послышался насмешливый голосок:

— И всё же мама тебя не заберёт сегодня...

Припадок мой длился больше суток. Очнулся я на руках у матери. Одни её ласковые, лелеющие поглаживания дарили мне временное успокоение, но хватало мне лишь перевести мечущийся взгляд на валявшуюся неподалёку злосчастную пожарную машинку, как я вновь заливался в истерике. С того дня я перестал ходить в группу. На этом посещение мною детского сада завершилось...

Память — странная штука, неподвластная восприятию и дающая стабильные сбои. Некоторые события, в силу нашей склонности к фантазированию и коверканью фактов, искажаются до неузнаваемости, а через время и гадать бессмысленно, что из надуманного есть сущая правда, а что есть пустой вымысел. И даже сейчас, прокручивая в голове все запечатлённые моменты, связанные с этим удивительным дошкольным этапом, я никак не могу прийти к конечному умозаключению.

Только недавно, изучая историю этого обыкновенного на вид городка, я наткнулся на древнюю во всех смыслах статью, гласящую о реставрации здания, некогда являвшегося не самым благополучным сиротским приютом. Именно здесь, на его основании ныне располагается хорошо знакомый мне детский сад, который, к слову, в ближайшие месяцы собираются закрыть на очередной капитальный ремонт...

В месте, где я созерцал те жуткие кошмары, никогда не было чердака как такового — лишь два этажа и плоская крыша. Но почему сейчас, стоя аккурат напротив, я наблюдаю блестящий на солнце оранжевый купол?

В осеннем воздухе отчётливо запахло прелыми листьями, а в небе заверещал писклявый козодой. На детской площадке среди разбросанных формочек и песка лежала красная пожарная машинка...