...
В моей спальне кровать с узковатым упругим матрасом стоит напротив деревянного скрипучего шкафа. Поздними вечерами я долго ворочаюсь под одеялом, безуспешно стараясь поймать неуловимую нить сна. Стоит свету в комнате погаснуть, страх проворной змейкой проползает мне под кожу, сжимая своими кольцами тревожно бьющееся сердце. Каждый день происходит одно и то же — я слышу скрип и шуршание со стороны шкафа и с накатывающим волной ужасом наблюдаю дергано движущиеся во тьме тени. Деревянная дверца медленно, будто нехотя приоткрывается, а из темноты в повисшей гнетущей тишине на меня из пасти мрака смотрит мужчина. Он приходит по ночам, бесшумно следит за моими тщетными попытками уснуть. Оцепенев, я неотрывно гляжу на этого странного мужчину и боюсь закричать. У меня не получается прогнать его. Что ни придумываю — безрезультатно. Утром, просыпаясь, я не нахожу в спальне ни единого намека на присутствие чужака.
А он возвращается. Возвращается, как только моя голова касается подушки и туманится рассудок. Мужчина смотрит и не улыбается. Иногда плачет. Однажды он даже вытащил из шкафа свои тощие ноги, цепляясь костлявыми пальцами за его дверь. Мужчина из шкафа никогда не разговаривает.
Я не знаю, кто он такой и что ему нужно. Днем в спальне светло и уютно, ночью скверно: я не чувствую себя в безопасности. Он убьет меня? Неужели он хочет убить меня?
Родители твердят, что мужчина из шкафа — плод моего воображения. Что у меня просто-напросто богатая фантазия. Как говорит отец, многие маленькие ублюдки любят представлять, что у них в шкафу и под кроватями водятся всякие страшилы, которые хотят их сожрать. Дети стремятся таким образом привлечь к себе внимание, как говорит мать. Они хотят, чтобы у родителей было больше забот и поводов для беспокойств. Но я не хочу создавать хлопоты и никогда не хотел. Я понимаю, как неубедительно звучат мои рассказы о жутком мужчине, однако знаю — я действительно знаю, — что он обитает в шкафу и наблюдает за мной по ночам. Что он слушает мои мысли. Никто не видит его — даже собака Лида, пронзительно громкое создание, лающее на всех и все. Почему никто не видит его? Может, никто на самом деле не хочет видеть? Не хочет верить, что это взаправду?
Родители постоянно ругаются после моих откровений о «Бугимене». Зачастую ругаются просто так, мужчина из шкафа становится лишь удачно подвернувшимся поводом для очередной ссоры. По вечерам папа разочарованно упрекает меня, называя проблемным ребенком. По утрам мама бьет меня по лицу из-за намоченной постели, клеймя одержимым. До позднего часа в кухне гремит посуда и слышатся родительские крики, которые смешиваются с раздражающим лаяньем собаки Лиды в пресную возню, а я лежу в кровати, укрывшись одеялом, и жду, когда из шкафа вылезет мой личный страшила.
Меня считают обузой, спрашивают в церкви людей в длинных одеждах, что со мной не так. Меня считают дурным: «Мальчики одиннадцати лет не мочатся в постель». Меня считают неправильным. За это я сердцем и душой ненавижу своего страшилу. Я молю Бога, о котором беснуется мать, чтобы он забрал этого мужчину и чтобы тот никогда больше не появлялся в нашем доме. Каждая бессонная ночь становится целым испытанием. Слышать днями напролет гудение бурной жизни, терпеть пререкания мамы и отца, выносить лай Лиды, этой шерстяной твари, чтобы неизменно встречать в поздний час неизведанное существо из собственного шкафа для одежды.
Сегодня я снова готовлюсь ко сну, который меня вряд ли настигнет. Лежа на спине под покрывалом, смотрю перед собой, прямиком на деревянную дверь, на которой пляшут грозные тени. Мать и отец спорят, негодуют, но в скором времени затихают и разбредаются по отдельным комнатам, и я делаюсь свидетелем постепенно наступающего затишья. Минует час, второй, а разум продолжает пребывать на тонкой грани между сознательным и бессознательным, воспоминания о гадком дне неспешно покидают. И будто бы я уже засыпаю, но раздавшийся в безмолвии скрип рассеивает обступившую меня дымку дремы.
Распахивая глаза, вижу свой шкаф. Его дверь аккуратно приоткрывается, и из тьмы высовываются костлявые пальцы жуткого мужчины. Я смотрю на это, и в голове мимолетно проносится мысль, что после подошедшего к концу дня встречать своего страшилу мне гораздо приятней, чем вечно недовольного отца, презрительно взирающую на меня мать или визжащую Лиду. Мужчина в шкафу молчалив, он не кричит и не ругается. При нем в спальне тихо, в то время как появление родителей значит звенящий в ушах гул упреков.
В этот раз дверь податливо открывается гораздо шире, чем обычно. Но я не зацикливаюсь на этом. Или не хочу. Мужчина со скрипом сломанной игрушки встает в полный рост. Он высок. Правда высок. Когда он наполовину высовывается из шкафа, взирая на меня черными пустыми глазницами, и на его вытянутое лицо падает бледный лунный свет, я вижу паутинистые морщины и сухие складки. Лицо мужчины словно состоит из них. Как помятая непропорциональная пластилиновая рожица, которые мне нравится лепить время от времени. Кажется, он даже похож на одно из моих пластилиновых созданий, а может, и на двух. Его облик разнообразно пуст, чем удивительным образом вдруг восхищает.
Подавленный за сегодняшний день кучей гадких событий страх наконец вгрызается в горло изнутри, отчего то саднит. Обжигает веки и тянет мышцы щек. Я хочу закричать, вскочить и убежать. Но не могу. Не получается. Тело становится нестерпимо тяжелым, и мне с трудом удается дышать. А мужчина из шкафа подходит к моей кровати, нависая надо мной длинной жуткой фигурой. Мои губы дергаются. Я лишь всматриваюсь в море чернил из-под его век и каким-то немыслимым образом улавливаю в нем бултыхающееся переживание. Не понимаю, ничего не понимаю. Спина не чувствует мокрой от пота простыни, словно тело воспарило над кроватью, полом, и я не могу увидеть, так ли оно на самом деле. Передо мной мой личный Бугимен, от черноты в глазах которого не спрятаться. Мои губы продолжают дергаться, и неожиданно для себя я чувствую на них надламывающуюся улыбку, тогда как вместо нее должна была быть перекошенная гримаса ужаса.
Кричу, но не слышу этого. Слышу лишь собственное учащенное дыхание и приглушенный чем-то визг собачонки Лиды. Не знаю, сколько я «парил» где-то, но когда очнулся, мужчины рядом не было, а была Лида со сломанной шеей.
В тот же миг в комнате возникли родители, и от стен отразился пронзительный мамин визг.
У меня спрашивают о мужчине из шкафа люди все чаще. Отныне никому не плевать на моего личного страшилу, а мне отныне все меньше хочется говорить о нем. Ведь он мой. Ничей больше. Врачи, люди из церкви, к которым мама водит меня. Все говорят неприятное о мужчине из шкафа.
«Он пугает тебя?»
«Теперь нет».
«Чего он хочет?»
Я не замечаю, как содрогаюсь. Губы вновь дергаются в сомнительной эмоции.
«Он хочет убить тебя?» — миролюбиво спрашивает меня доктор с забавной бородкой.
Что? Нет, вовсе нет. Мужчина из шкафа не желает мне зла. Но он по-прежнему вспоминает распростертую по полу неживую Лиду.
И мне думается с каждым днем все очевидней: он просто хочет убить.