11 ГЛАВА
Егор.
Дать Александровне пару дней на то, чтобы принять факт неизбежности моего постоянного присутствия в ее жизни, пожалуй, было самым идиотским моим решением за все прожитые на этом свете восемнадцать лет. Потому что нифига я, оказывается, не джентльмен и совести у меня все-таки нет. Три дня, три долбанных дня я на стену лез, и не прикольно играть в хорошего мальчика.
И что в результате мы имеем на сегодняшний день? Я без собственного жилья, потому что дебил и не озаботился столь серьезным вопросом, моя гордость, не позволившая мне даже за вещами заскочить, одна ночь в машине, опять же потому что дебил и смотрим пункт первый, офигевший в прямом смысле от моего воскресного вида дед, к которому я, хоть и позвонил предварительно, но все же завалился незваным тюленем в квартиру.
Спустя пять минут в шоке уже я, потому что дед мой все же с сюрпризом и в прошлый раз мой внутренний Шерлок был прав: у деда появилась женщина. Таким идиотом я себя еще не чувствовал, ведь своим появлением явно нарушил планы деда, но он тоже хорош, мог меня и послать по телефону.
В общем миленькую до нельзя женщину, явно моложе моего деда лет так на пятнадцать, я точно поставил в неловкое положение, выводы столь неутешительные я сделал из ее спешных сборов и отчаливания из квартиры.
Дальше мы имеем бездомного меня, временно приютившего меня деда, не упускающего момента подколоть и побурчать, три дня без Ксюши и два прогула, потому что ни черта бы я не смог держаться от нее в стороне и обязательно зажал бы в какой-нибудь аудитории.
— Егор, ну где ты опять витаешь?
И еще один пункт — благотворительные, ядрена вошь, вечер. И на кой хрен я только согласился? Вот с самого начала же понимал, что плохая это идея, очень плохая. Настолько, что вот уже почти час я стою и стараюсь дышать, потому что чертова удавка на моей шее, завязанная в хрен знает какой моднячий узел, по словам маман, опять же, явно сдавливает сонную артерию. Точно сдавливает, иначе почему меня клонит в сон?
— Егор, — щелчок тонкими пальцами перед глазами, привлекает внимание.
Выныриваю из собственных мыслей, вспоминая, что вроде как поддерживал диалог.
— Да, Алин, извини, что ты говорила?
— Я говорю, что ты какой-то странный.
Алина надувает ярко накрашенные губы, ресницами хлопает, даже сопит обиженно.
И угораздило же меня вообще согласиться сюда прийти. Но отказать маман все равно, что стать на пути у бронепоезда. Столько интересного о себе услышишь, что записывать можно, вдруг чего интересного пропустишь. В общем я оказался слишком слаб и позорно пал в словесном бою с этой несносной женщиной, дай Бог ей здоровья, но как только отец с ней столько лет прожил. Мать я, конечно, люблю, но у отца все же железная выдержка, кремень, а не мужик. Другой бы уже крышей поехал за столько лет, а этот ничего — держится.
— Чего это я странный? — усмехаюсь.
Алину я сто дет не видел. Если быть точнее, ровно два года, с тех самых пор, как она в столицу нашей необъятной свинтила. Островская вообще не в восторге от нашего города была, при первой же возможности свалила в какой-то охрененно крутой и не менее охрененно дорогой лицей, и в родном городе не появлялась совсем. Так что присутствие Альки (сокрощенно) в нашем «Мухосранске», как она любила его величать, меня сильно так удивило.
А потом разозлило.Я же не тупой и не слепой, и прекрасно вижу, как папаня мой, чтоб ему подавиться, в своей голове светлой, планы выстраивает. И я бы понял, если бы идея маман принадлежала, но нет, тут только папаша исхитрился.
Благотворитель херов, в сводники заделался. С Островским наверняка планы уже совместные на будущее строят, родственные связи, так сказать, налаживают. Вон какой счастливый стоит, и не скажешь, что только вчера из больницы выписался и в животе три дырки.
Никогда не думал, даже предположить не мог, что папаша мой до подобных махинаций опустится. Знал черт, наверняка знал, что с Алькой мы были весьма близки в определенной плоскости.
— Ты явно меня не слушаешь, только лыбишься глупо, я между прочим и обидеться могу, найду себе более заинтересованного собеседника, Кораблин.
— Это, конечно, будет огромной потерей, Аль, как я это переживу, не знаю даже, — усмехаюсь, нависая над Островской.
Была стервой, такой и осталась. По глазам вижу, что отношение ей мое пренебрежительное явно не по вкусу, не привыкла девочка-получаю все что хочу, к такому отношению. Ее это и раньше бесило, но тогда мы типа даже встречались. В ее, конечно, представлении.
— Твоему отцу это не понравится, кораблик.
— Тогда тем более не стоит тебя отпускать, да?
По-хорошему послать бы ее, но мне банально скучно, а она вроде как и за шута сойдет. Заняться все равно нечем, физиономией я своей перед кем надо отсветил, перед прессой помелькал, даже для фото попозировал, а вести светские беседы я не способен, не потому что тупой, а потому что неинтересно.
Алька — единственное толковое развлечение. Можно, правда, напиться, но маман не оценит моего порыва.
— Ты не меняешься, Кораблин.
— Зато ты изменилась, сиськи увеличила?
— Ты охренел? Они свои!
— Ой ладно тебе, Островская, а то я не помню, какие у тебя свои. Еще скажи, капусты объелась, и они выросли.
— Хамло ты. Вот чего ты такой злой? — она зачем-то меня трогает, а потом расплывается в какой-то хитрой улыбке и глазками стреляет. — Может уйдем?
— Уйдем?
— Ну да, все равно никто не заметит, — пожимает плечами, словно невзначай.
— И куда же мы пойдем? — продолжаю зачем-то этот спектакль.
— Егор не тупи, мы в отеле.
— И что ты предлагаешь?
Она снова тянется ко мне, поправляет ворот пиджака, проводит ладонями по плечам.
— Егор, ну ты же большой мальчик, хватит придуриваться.
Улыбаюсь, смотрю на нее, еще неделю назад я бы не задумываясь воспользовался ее предложением. Несмотря на всю свою природную стервозность, Алька не дура и не уродина. Красивая, даже очень. Глаза большие, медовые, длинные, густые волосы, грудь, раньше двоечка была, теперь, стало быть, троечка, ноги от ушей, задница зачетная. Набор, что надо. Только есть одна маленькая загвоздочка, неделю назад в моей жизни не было долгое время Александровны, а теперь она есть и на других у меня как-то не торкает, проще говоря не стоит и не хочется. Глухо, как в танке.
— Нет, Алин, мне и тут хорошо. Люди интересные, музыка приятная.
— Ты сейчас себе цену набиваешь? Все еще не можешь простить, что я тебя тогда бросила?
И вот на этой ноте я подвисаю.
Бросила?
Она?
Меня?
Едва сдерживаюсь, чтобы не заржать в голос. Нет, серьезно? Она реально это так видела?
— Ты с дуба что ли рухнула, Аль? — продолжаю давить лыбу, чтобы в лицо не заржать.Некрасиво все же. Люди не поймут. — Мы с тобой просто трахались, было прикольно.
Она сверлит меня взглядом, смотрит пристально и начинает улыбаться, продолжая поправлять мой пиджак.
— Говнюк ты, Кораблин, был и остаешься. Но даже ты не можешь не понимать, что я ведь не просто так приехала и папочка мой с твоим не просто так сейчас болтают. Ты же умный мальчик, Егор.
Собираюсь уже ответить, даже рот открываю, но что-то меня отвлекает, что-то необъяснимо притягивает взгляд в сторону. Поворачиваю голову и, да, ядрена вошь, быть этого не может.
Да не бывает так в жизни, только в мелодрамах сопливых и, откровенно говоря, туповатых.
В нескольких метрах от меня стоит Александровна. Моя Александровна. Красивая до помутнения рассудка.
И я глаз от нее оторвать не могу.
— Кораблин, прием, — Аля проводит пальцем по моим губам, и я себя последним кретином чувствую.
Доигрался.
А Александровна тем временем продолжает сверлить меня взглядом. И я готов просто на этом месте провалиться, потому что даже на таком расстоянии я вижу ее глаза, и нездоровый блеск в их уголках. И чувствую себя козлом последним, потому что взгляд на меня направленный, выбивает почву из-под ног, вышибает воздух из легких. Столько боли в синих глазах моей Александровны, столько разочарования, что мне выть охота, а я стою и смотрю на нее, как идиот конченный.
— Ксюша, — все, что могу произнести.
Получается громко. Она улыбается, качает головой, а потом срывается с места и бежит в сторону выхода...
— Ты куда…
— Извини.
Собираюсь уже рвануть за Александровной, но чувствую жесткую хватку на плече.
— Егор, — отец.
Слышал. И понял.
— Отпусти.
— Не смей меня позорить, — цедит сквозь зубы.
Как только успел так быстро оказаться рядом. Ведь на приличном расстоянии от меня находился.
— Отпусти, пап, — стараюсь сохранять спокойствие, лишь потому что он все же мой отец и после операции.
— Я сказал, успокойся и не позорь меня.
— А я сказал, убери руки.
— Егор.
— Отвали, пап.
Не получается у меня по-хорошему, вырываюсь и, наплевав на обращенные на меня несколько пар глаз, бегу к выходу.
Только бы догнать, только догнать.
Идиот долбанный. Она же… черт.
Я же ей три дня назад в трусы лез ей, в верности практически клялся. Она же не понимает ничего совершенно, не знает. И со стороны это все, должно быть, выглядит пипец как не так, как на самом деле.
Выбегаю из зала, осматриваюсь, в коридоре пусто, благо путь только один.
Александровну нагоняю почти у самого выхода в холл.
Хватаю грубо за предплечье и тяну на себя.
— Пусти, пусти меня, слышишь, — она вырывается, колотит меня свободной рукой, не разбирая куда бьет. И мне больно, правда больно, только не от ударов ее маленького кулачка, а от слез ее, из глаз льющихся. Меня просто корежит от вида ее беспомощного, от того, как смотрит на меня, от разочарования в синих глазах.
— Перестань, успокойся, Ксюш, это не то, слышишь, это не то, что ты подумала.
— Я ничего не думала, Кораблин, просто отпусти меня, — она снова пытается вырвать руку, голову отворачивает, я ведь в глазах ее тот еще подонок.
Притягиваю ее к себе, обнимаю так крепко, как только могу, не позволяю отстраниться. От нее пахнет фруктами, и я в очередной раз теряю связь с реальность от одного лишь запаха своей Александровны.
— Отпусти меня, — шипит моя злючка и в следующее мгновение я готов выть от боли.
И это не метафора. Мне действительно больно, потому что Александровна, зараза такая, вполне себе реально меня укусила. За грудь, мать его, она укусила меня за грудь.
Это вообще, как называется?
— Фиг с ним, на первый раз прощаю, — шепчу ей на ухо, — второй раз проделаю тоже самое с тобой.
Перемещаю обе руки на ее талию, сжимаю с силой ладони.
— Пусти! Я тебе не…
Затыкаю ей рот поцелуем. Скот я все-таки. Ведь нужно поговорить, объяснить, а я язык ей в рот проталкиваю и кайфую, потому что она опять не может мне сопротивляться. Одной рукой зарываюсь в ее волосы, надавливаю на затылок, не давая никаких шансов на то, чтобы отстраниться. Рискую, сильно рискую, потому что как показала практика, зараза моя, вполне себе зубастая.
Но она не кусается, со стоном каким-то обреченным, включается в поцелуй.
Черт. А мне от нее башню сносит, я же прямо здесь ее, прямо сейчас, в этом коридоре залюблю.
С трудом отрываюсь от ее губ, хватаю за руку и тащу в сторону стойки регистрации.
Сердце стучит так, словно сейчас из груди выскочит.
— Кораблин.
— Помолчи, Ксюш, просто помолчи.
Она, видимо, все еще в каком-то шоке, потому что и правда молчит. И даже когда я, едва сдерживаясь, беру карту от номера и расплачиваюсь, продолжает молчать. Из ступора выходит лишь когда мы из лифта на нужном этаже выходим, и я ее в номер тащу, не обращая внимания на протесты.
— Егор, отпусти меня, слышишь, я не пойду, не хочу, — она тормозит, вырывается.
— Ксюша, — останавливаюсь у нужного номера, беру ее за подбородок, заставляю смотреть в глаза.
— Не надо, — она отворачивается, — я не хочу. Возвращайся к своей спутнице, — говорит почти неслышно. А я понимаю, насколько сложно даются ей слова и какой я все-таки идиот.Что я творю?
— Ксюша, — притягиваю ее к себе, — она не моя, свое у меня с собой, — улыбаюсь, целую уголки ее губ, опускаюсь к шее.
Не могу просто, умом тронусь.
— Не надо всего этого, Егор, ты слышишь. Все это ошибка и …
— Заткнись, Ксюш, просто помолчи.
Прикладываю карту к электронному замку, открываю и втаскиваю в номер свою Александровну. Закрываю дверь и прижимаю малышка к деревянной поверхности.
— Есть только ты, понимаешь, только ты и никого больше.
— Никого? — выплевывает злобно. — Видела я твое шикарное «никого», с ногами от ушей и мило поправляющими твою одежду, наманикюренными ручками.
Кажется, она сама от себя этого не ожидала. А я улыбаюсь, как дурак.
— Это, конечно, прекрасно,что ты меня ревнуешь, но нет, Ксюша, мое сейчас при мне. А то так, чужое.
— Не делай из меня дуру, Кораблин, я прекрасно знаю эти женские штучки, я не слепая, так не трогают чужих мужчин.
— Не трогают, — соглашаюсь, — это в прошлом, Ксюш.
— То есть все-таки что-то есть?
— Было.
— Отпусти.
— Ксюш, ну хватит. Я же правду тебе говорю, ну было и было. Сто лет назад.
— Тебе только восемнадцать!
— И чего? Я, по-твоему, девственником быть должен? Извини, Ксюш, не получится, я уже года три как живу вполне себе здоровой половой жизнью. Да-да, детки нынче шустрые, — шучу и провожу пальцем по ее губам. — Не ревнуй, Ксюш, не надо, я же твой весь, с потрохами, неужели не видишь? Я тебя хочу, Александровна, только тебя.
Веду ладонью вдоль ее бедра. Красивое на ней платья и разрез на бедре то, что надо. Она вздрагивает от прикосновения к голой коже, дышит шумно. Вывожу круги, цепляю резинку чулка.
— Чулки...я сейчас сдохну, просто сдохну.
Она дрожит. Снова дрожит. Уже не от страха и не от обиды. И я готов орать от восторга, потому что ее также на мне клинит, даже если не осознает, себе признаться боится, а хочет меня. И убедиться в этом мне труда не составляет, веду ладонью выше, Ксюша сжимается, сводит ноги.
— Не делай так, малыш, не надо.
Просовываю руку меж напряженных бедер, касаюсь тонкой полоски трусиков. Влажная. Моя нереальная девочка, влажная.
— Егор.
Выдыхает тихо, практически капитулируя.
А я понимаю, что тронусь просто, если не попробую ее, если не сделаю с ней это.
Опускаюсь перед ней на колени, запрокидываю голову, цепляю ее поплывший взгляд.
— Ты…ты чего…
— Тшш, тебе понравится, Ксюш.
•
Актив=глава
_______________
Ставь ⭐ пиши комментарии ❤️🔥