Часть 1. Рассвет
Безумное буйство красок, казалось, наконец отпускает её. Оно, подобно холодному дождю, заливало всю её суть, красным цветом застилало глаза, судорогой сводило тело. Казалось, эта мука длилась бесконечно, и в то же время — всего мгновение. Всего одно жалкое, ничтожное мгновение — и запах крови, прежде сводивший с ума, отступает, и солнце так нежно согревает лицо, пробиваясь сквозь зелень деревьев.Она запрокидывает голову, подставляя лицо навстречу солнечному свету, жмурится и вдыхает запах свежей листвы, словно никогда прежде его не чувствовала, словно никогда больше не почувствует вновь. Лениво трещат колёса деревянной повозки, шаркает лошадь, и некуда деть длинные неказистые ноги. Но так громко щебечут птицы, и её одолевает такое счастье, какое, казалось, могло одолеть только ребёнка. — Вы уж простите за неудобства, попутчиков нечасто катаю, — "возница" обернулся, растягивая губы в виноватой улыбке, — Здесь недалеко, но зато Вам не придётся идти пешком.Северия улыбается и мотает головой, чувствуя, как скользит по спине коса светло-русых волос. Несмотря на тёплую погоду, на ней тёмный плащ, покрытый редкими заплатами и дорожной пылью. Обычно он был наглухо запахнут, но сейчас слегка приоткрывает ноги в высоких мужских сапогах и обмотанные запястья. На худых, чуть угловатых коленях покоится глиняная дудочка, по форме напоминающая скорее яйцо. — Наоборот, это очень мило с Вашей стороны... господин Аман.Улыбка молодого человека стала ещё шире, и до Северии донёсся тихий смешок. Оба понимали, что добровольно связали себя путами бесстыдных любезностей и теперь тянут друг друга навстречу неловкой паузе. Но выглядело всё так, словно утонуть в этой пучине им было вовсе не в тягость, а даже наоборот — девушке казалось, что было в этом что-то притягательное, почти авантюрное.Аман был белокур, имел приятные, совсем юношеские черты лица и что-то настойчиво ей напоминал, с чем-то ассоциировался. Мысль вертелась в голове, совсем рядом, казалось, стоит протянуть руку — и вот, вот же она, трепещется в ладонях, подобно пойманной бабочке. Но нет, ускользала, не давалась. Терялась в буйстве красок.— Вы можете сохранить своё имя в тайне, — прожурил юноша, и Севе заметила, как едва уловимо покачивалась его светлая голова в такт дребезжанию повозки, — Хотя, буду честен, я бы предпочёл узнать имя своей спасительницы.— Северия, — девушка с неловким смешком пожала плечами, — Меня зовут Северия.Аман вновь обернулся, и в его голубых глазах мелькнуло что-то, похожее одновременно и на растерянность, и на крайнюю заинтересованность. Его взгляд задержался на ней, однако сам он пока не решался озвучить свои догадки, вероятно раздумывая, действительно стоит ли произносить их вслух. Хотя Севе уже представляла, какие вопросы вертелись у того на языке. И улыбалась, щуря глаза.— Позвольте, но... уж больно Вы улыбчивая, для такого имени, — заметил жрец Первозданного Света, — Вы... в детстве чем-то очень напугали родителей? Отчего такое решение?Девушка прыснула. Да, что-то такое она и ожидала. Вопросы возникали у многих, причём самые разные: "Тебя в детстве не любили?", "Издевалась над соседскими детьми?", "Мучила беззащитных щенят?". Аман же, стремясь удовлетворить своё любопытство, оказался чуть более тактичным, и Севе в действительности посчитала это милым.Совсем рядом раздался странный свистящий звук, от которого внутри желудок словно свернулся в узел. Северия вздрогнула и вытянулась. Улыбка сползла с её лица, не оставив ни следа, словно её и не было. Только широко распахнутые голубые глаза, взгляд которых беспокойно сновал туда-сюда в поисках источника звука, и напряжённая челюсть.— Мальчишки со стрельбища, — голос Амана успокаивающе коснулся ушей, — Всё в порядке?— Да, просто...Севе встряхнула головой, смаргивая наваждение, и уж открыла было рот, чтобы ответить, мол, да, всё в порядке, но стоило ей наткнуться на взгляд юноши, как с языка сорвался только невразумительный лепет. Что-то в его глазах заставляло чувствовать себя, как на исповеди, настоящей исповеди. Как рыдающая крестьянская дочь, признающаяся во всех своих грехах и порочных секретах, падающая в ноги и выворачивающая душу наизнанку. А в ответ ей — прикосновение к голове, такое мягкое, такое тёплое, несравнимо даже с лаской рук матери. Оно успокаивает. И говорит тебе, что прощает. Прощает все твои грехи, все твои самые страшные тайны, слабости, которые не простила бы сама себе. Прощает всё, что уже совершила, всё, что ещё только предстоит совершить. И так спокойно становится на душе, и больше не трясутся руки, не тянутся к стилету на бедре.— Все жрецы Первозданного Света такие? — спросила Северия, — Или это только Вы? Он не ответил. Лишь едва улыбнулся, словно пристыженно, опустил глаза и вновь отвернулся. Впереди высился шпиль готического храма. Солнце играло, заставляя переливаться и поблескивать его золотой крест. Лучи его резвились и в пшеничных волосах чудотворца из Леонхольда. Казалось, протянешь руку — и вот она, частичка настоящего солнца, в твоих руках. Только она не будет обжигать, не будет причинять тебе боль. Она усмирит все твои страхи, согреет в самый лютый холод, осветит путь в самую тёмную ночь. Воцарившееся между ними молчание не требовало слов. Северия осторожно прижимает глиняную дудочку к губам и, прикрыв глаза светлыми ресницами, извлекает первый звук. В его протяжной и глухой ноте, казалось, звучит сам ветер, устремляется вдаль, прежде чем раствориться в красках солнца вместе с леонхольдским храмом, деревянной повозкой, — и белокурым жрецом.