Глава 3
— Собака?
Собачья мантра Янковского сильно подействовала на терапевта. Мех на шубе встал дыбом, ощутив на себе неподвижный внимательный взгляд зверя, который стоял по ту сторону хвойной преграды и тяжело дышал.
— Сара, прекрати так тяжело дышать. Тебе плохо? — обратилась Лиза к закрытой двери в комнату с настенной живописью. — Сар?
Никаких Сар в квартире не было. Взмыленная девушка добежала до поста охраны, волоча за собой самокат.
— Здравствуйте. Вы к кому? — осведомился секьюрити.
— Лех, ты чего? — одернул его коллега. — Видишь, она хочет выйти, а не зайти. Значит она не к кому, а от кого.
— А, точняк. Виноват. Здравствуйте. Вы от кого?
— Лех, ты чего? Мы такие вещи не спрашиваем.
— А, точняк. Не спрашиваем. Погодь! Как так? Нам же надо знать, у кого она была.
— Лех, ты чего? Она же сейчас выходит. Значит, раньше заходила. Когда заходила, мы ее спрашивали.
— А, точняк. Спрашивали. Погодь. О чем конкретно спрашивали?
— Лех, ты чего? По форме спрашивали. Вы к кому.
— А, точняк. Погодь. Что она нам тогда ответила?
— Лех,..
Сара уже успела дождаться такси и умчаться по адресу, которое услужливо нашептало ее бессознательное. Выскочив из машины, она юркнула в приоткрытую калитку, вспомнила про самокат и устремилась по аллее. Возмущенно мяукая, из-под колес пушистыми снарядами разлетались потревоженные кошаки. Крошащиеся ступеньки, тяжелая дверь, широкий лист картона вместо коврика, просторный холл с высокими потолками, ресепшн.
— Здрасьте. К Игнатию.
— Gute Nacht, meine Teure, — администратор слегка поклонился. — К сожалению, наши специалисты не принимают по ночам.
— Сейчас ночь? Точно... Я что-то зарисовалась. Но мне срочно!
— Не волнуйтесь. Сейчас мы вызовем вашего терапевта. Однократный экстренный прием входит в стоимость лечения. Он же так мечтает быть первым, поэтому и аркан его открывает колоду. Кудесник недоделанный. Могу ли я поинтересоваться, как протекает ваше творчество?
— Норм, — отмахнулась Сара. — А можно?..
— Чай, кофе, чистый спирт?
— Воды.
После запойного творчества алые пески Сарратога перекочевали в ротовую полость девушки.
Администратор больницы понимающе кивнул и водрузил на стойку прямоугольный бирдекель с запотевшим стаканом талой воды. Подставка для сосуда была не керамической, а картонной. На плотном листе с цифрой XII внутри гигантской клепсидры вниз головой висела Сара.
Завороженно вглядываясь в аркан, Соколова поднесла стакан к губам. Вода пахла горьким миндалем и цветущими розами.
Внезапный шум вертолетных винтов вывел девушку из нави. Оглядевшись, она поняла, что находится не совсем в центре психологической помощи. Бетонные колонны, торчащие арматуры, строительный мусор, израненная потопами и перепадами температур кирпичная кладка. Треугольные бритвенно острые зубы администратора.
Пронзительно завизжав, Сара запустила стаканом в зубастое существо, и рванула к выходу. Бежать, бежать, бежать. Без оглядки. В спину несостоявшейся пациентке били насмешливые раскаты грома.
Раскат грома отвлек Озерскую от перестрелки взглядами с неизвестным зверем. Гроза? Зимой? Столичный микроклимат не перестает удивлять. Пелена тишина рухнула, обнажая еще один источник звука. Кто-то торопливо поднимал в воздух массу снега и швырял с небольшой высоты с хорошим горизонтальным ускорением. Звук показался Светлане очень знакомым.
Она уже решилась выйти на дорожку, чтобы увидеть сразу двух зайцев. В смысле оленей. И ни одного не поймать. Как только к шороху и тяжелому дыханию прибавился прокуренный кашель, последние иллюзии о великой охоте разбились вдребезги. Семён Леонтьевич, почётный смотритель парка, предавался своему любимому пенсионному занятию: чистил снег и хрипло напевал себе под нос "от Севильи до Гренады".
Но произошло немыслимое. Семен Леонтьевич, всегда по-отечески трепетно относившийся к лесопарковой живности, позволил себе жест в высшей степени варварский. Светлана пробиралась между елок, когда мимо нее неандертальским копьем просвистела лопата.
Темный силуэт взмыл над немытой головой психотерапевта, играючи перемахнул через частокол елок и растаял во мраке. Нетрудно понять взбесившегося оленя. Гром среди зимы и покушение с помощью лопаты кого угодно заставят скакать.
— Семен Леонтьевич! Как это понимать?
— Ты врач, Светка, так и понимай. Альцгеймер ко мне пришёл.
— Не наговаривайте на себя, Семён Леонтьевич. Вы нас тут всех и переживете, и перехитрите. Только оленей не обижайте.
— Голубушка, это и не олень вовсе.
— А кто?
— Если расскажу, обещаешь диагнозами не бросаться?
Света сначала подумала, что смотритель шутит в своей привычной манере, но старик смотрел на неё с мрачной мольбой. Серьезная проблема. Пациенты не потерпят человека с нестабильной психикой, если это не лечащий врача. Беспокойство пенсионера за свое место работы было очевидным. Но никаких душевных проблем у энергичного и остроумного старика ранее не наблюдалось. Впрочем, вопрос лишь в том, кто и как наблюдает.
— Обещаю. Никаких диагнозов. У меня самой от них в глазах темнеет.
Половина фонарей погасла.
— Дым мне в Крым! Диверсия!
— Спокойно, Семен Леонтьевич, это всего лишь олени.
— Какие еще олени?
Ответом стал топот множества копыт.
— Вот эти.
По аллее, прямо на незадачливых следопытов неслось стадо обезумевших животных.
— Ложись!
Смотритель вытолкнул Светлану с аллеи, куда она с таким трудом пробиралась. Врач растянулась поперек свежей цепочки круглых следов. Рядом более удачно приземлился шустрый дедок и поспешил на помощь.
— Дремучий корень! Тяжелая ты, Светка. Хоть на врагов сбрасывай.
— Всегда мечтала служить в стратегической авиации. Яма там.
— Так вот где собака порылась, — старик светил фонарем на пучок порванных проводов.
— Да какая собака? Это олень, — теперь-то ей хотелось верить, что это был олень. — Повредился копытами и умом, выдолбил в снегу ямку, добрался до кабеля. Теперь понятно, почему следы такие странные.
— Следы имеются?
— В избытке. Вы на них стоите.
Смотритель посмотрел себе под ноги.
С противоположной стороны аллеи раздался треск, и вторая половина фонарей погасла.
— Слава те господи. Я-то думал, что маразм подкрался, — груз сомнений в своем душевном здоровье с грохотом свалился со старых плеч, чтобы вызвать лавину паники совершенно иного рода. Дедок достал рацию, — Срочно. На территории посторонний. Перекрыть периметр. Прочесать территорию.
Озёрская искренне радовалась внезапному приключению и веской причине не покидать свою обитель. Общество болтливого марксиста и серой мышки-стажёрки более приятно и жизненно, чем до приторности марципановый семейный уют.
Семен Леонтьевич заповедовал лесом еще с середины двадцатого века. Небывалое явление для советского строя — формально не занимая никакой должности, решать все проблемы местной экосистемы. Научные исследования, туристические маршруты, посадка деревьев, безопасность — не посоветовавшись с этим хитрым, харизматичным, идейным и бескорыстным гражданином, исполком не мог принять ни одного решения касательно леса.
Света понимала, что ни о какой субсидиарности речи не шло. Семен Леонтьевич служил в соответствующих органах. Недаром в дебрях лесопарка и по сию пору находят хорошо замаскированные заваренные люки, ведущие невесть куда. Да и современная элита не доверит штатскому территорию, прилегающую к их психической гробнице Лазаря.
— Страж гробницы Лазаря, старый чекист. Бывший, каких не бывает, — хозяин Ховринской больницы посмотрел на девятый аркан, на отшельника с фонарем, в старой офицерской форме и деревянной лопатой через плечо. — Ты самый опасный из всех. Принципиальный. Честный. Фанатично верующий в учение того, кто жив, но брошен в красный склеп. У тебя есть верные архаровцы. У тебя есть идеология. Ты мог бы в любой момент возглавить революцию. Но не станешь. Тихое уединение тебе дороже. И учение твое запечатано, и число высечено на той печати, и число то 1991.
Шум вертолетных винтов над самой крышей прервал размышления демонолога.
Размышления были прерваны внезапным появлением замерзшего озера. Светлана могла поклясться, что смотритель выбрал другой поворот, чтобы избежать встречи с водоемом.
— И здесь темень.
— Слушай мою команду! — старик схватил Свету за рукав шубы. — Сейчас мы быстро, не разговаривая, самой короткой дорогой двигаемся к главному зданию. Ты идешь впереди и смотришь внимательно. Увидишь любое движение — останавливайся. Я тебя прикрою. Если на меня нападут сзади или я просто споткнусь. Неважно. Если я начну отставать по любой непонятной причине, беги и не оглядывайся. Выполнять!
Светлана молча подчинилась.
Маршрут был выбран наикратчайшим, через дремучую неухоженную чащу. Тьма. Только яркий луч фонаря и безупречное топографическое чутье Семена Леонтьевича давали надежду выбраться из лесопаркового лабиринта.
Смотритель был на грани срыва. Вот сейчас нервы его не выдержат и, внезапно узнав в Светлане врага народа, он выстрелит ей в спину. Страх за собственную шкуру не мог не радовать — значит, жить всё ещё хочется.
Хоть бы одна ветка хрустнула под ногами! Нет. Путников сопровождала только тишина. Света не чувствовала даже чужого взгляда. И смысл так красться, если всё равно никому ты не нужен?! Но спорить с вооруженным стариком она не решилась. Может, он тоже захотел почувствовать себя живым и молодым? Собственно, чем отличается игра в жертву от игры в охотника?
Спустя двадцать зависших во тьме минут лес остался позади. Вот и здание центра, оцепленное оленями. Ошалелые животные бездумно бродили по дорожкам и клумбам. Множество глаз поблескивали серебристой пленкой.
У самых дверей Света обернулась. Знакомый холм, не правда ли? Не правда, не правда. Правда! Час назад сама стояла там, среди кустарников, рассматривала следы. И на этом холме сейчас были новые следы — следы двух спешащих через лес людей. Двух хозяев парка, превратившихся в гостей, как только парк сменился лесом.
Смотритель испугался зверя, но сам же повёл Свету звериной тропой. Спеша к свету, они нырнули глубоко в лесную тьму, хотя было множество путей обхода. Неужели неведомый ужас может не просто сбить с пути, но и открыть нам свой, особый, путь? О таком лучше не думать, не учиться стезям безумия, не смотреть на бруствер кустарника. Но как не смотреть, если оттуда, сквозь ветви, кто-то смотрит на тебя? Нельзя не смотреть. Нельзя оторвать взгляд. Надо подойти поближе, сделать шаг навстречу зверю, вернуться к первобытным истокам, раствориться в ночном безмолвии.
— Почему мы ушли от истоков и променяли безмолвную красоту ночи на искусственный свет и безвкусную музыку? Только ночью идет караван, груженый сокровищами и древними свитками. Только ночью в окно постучится странник с благой вестью. Только ночью можно столкнуться с неведомым. Столкнуться и не сойти с ума. Милосердный мрак — наша защита от безумных откровений, от невыносимой ясности. Человек отверг дар блаженного неведения.
Вихрь, посланный вертолетными винтами, раздул алые паруса белого пиджака с кровавым подкладом.
— Человек заключил энергию вращающихся магнитов в вакуумный цоколь электрической лампочки, превратив ночь в день. Но страх темноты не пожелал растворяться в искусственном свете. Человек приручил диких животных, вывел миллионы полезных пород, создал для себя кормильцев, охранников и компаньонов. Но образ черного козла, свободно расхаживающего на задних ногах, по-прежнему внушает первобытный ужас.
Вертолет завис над оратором, тщетно пытаясь заглушить монолог, проникающий прямо в сознание пилота.
— Человек изучил свойства и состав целебных трав, построил больницы, поставил на поток производство лекарств, снизил детскую смертность до минимума. Но за окном все еще маячит ухмылка кикиморы, готовой украсть младенца из колыбели.
Вертолет нашел место для посадки и начал снижение.
— Человек сплел глобальную паутину, населил ее форумами, социальными сетями, тематическим ресурсами и электронными энциклопедиями. Но тут же, словно в насмешку над своим творением, придумал легенду о темном интернете, смертельных файлах, синих китах и кибердемонах.
Вертолет передумал снижаться.
— Человек вывел производство видеороликов и селфи на промышленный уровень, извлекая прибыль из собственной шаблонности. Но всегда есть риск обнаружить на фотографии картонный человекоподобный силуэт или странное существо, похожее на большую черную лохматую собаку.
— Человек сделал все, чтобы избавиться от своих страхов и суеверий. Но суеверия и страхи лишь множатся. Имя им — Легион.
Вертолет удирал прочь так, что только винты сверкали.
Штурм Ховринской твердыни не состоялся.
— Джиннов ошибочно называют рабами лампы, но разве не человек прикован оковами страха к источнику света? Как будто свет остановит ночных гостей. Не остановит. Они придут, когда им захочется и куда захочется. Свет навредит только нам самим. Свет даст слишком много ответов, которые наш разум не сможет вместить. Поэтому милосердны те ночные гости, которые сами лишают нас света.
— Света, не дури!
Смотритель за шиворот втащил потерявшую самоконтроль Озерскую внутрь здания и запер дверь. Света молча кивнула в сторону лестницы.
На втором этаже находилась комната отдыха персонала, негласно переименованная в Чайную. Светлана часто устраивала для чаепития. Молодое поколение специалистов в слух зачитывало неприличные анекдоты из пошлых пабликов. Старое поколение подобную развлекательную программу одобряло. Главный секрет заключался, конечно же, не в содержании анекдотах, а в правильно заваренном чае.
— Дремучий корень, крепкий чаек-то! — закашлялся смотритель.
Секрет местного зеленого чая был прост. Света добавляла туда виски. Правильную пропорцию знала только она.
— Тебя в университетах научили такое пойло готовить?
— Единственное полезное знание из психологии.
— Ну, за психологов! — дедок выдохнул и осушил чашку.
Мощный фонарь, размещенный под столом, был единственным источником света в обесточенном здании. Никто не обратил внимания на темный холм, притаившийся в углу.
Смотритель долго собирался с мыслями, потом начал торопливо излагать, активно жестикулируя.
— Спасибо тебе, Светка, что ты по следу пошла. Я уж было решил, что умом тронулся. Рассказываю, как все было. Собрался я вздремнуть, как в окно сторожки постучали. Тук.
— Тук-тук?
— Нет. Какой там тук-тук? Там окно высоко. Кто-то подпрыгнул и в прыжке стукнул один раз. Я выхожу. Никого. Ну ладно, сон все равно не идет, дай думаю хоть снег почищу. Иду себе, снег чищу, и как-то вокруг тускло стало. Отдышался. Последнее время часто в глазах темнеет.
— Может, вам более современную снегоуборочную...
— Не начинай. Дачу я давно детям подарил, а лопатой где-то орудовать надо. Да и шумная она, техника-то, а ты у нас с нервами обожженными, тишину ценишь.
— Ценю.
— Ну, за тишину!
Мешок в углу зашевелился и подполз ближе.
— Чищу снег и чувствую: следит за мной кто-то, спину прожигает взглядом, но не злым. Задумчивым.
Бесформенная громада доползла до границы светового конуса.
— Иду дальше, лопатой дурные мысли отгоняю. Тут, батюшки, под снегом нашел дохлого зайца со сломанным хребтом. Потом еще одного. Всего около десятка тушек. Я уж по наивности грешил на твоих пациентов. Мало ли...
— Семен Леонтьевич, полно вам. Они у меня смирные, почти ручные.
— Ну, за пациентов!
— Что мы имеем в сухом остатке? — Озерская встряхнула чайник и обновила сухой остаток заварки. — По парку носится олень, убивает зайцев и использует копыты как отбойный молоток.
— Я тебе удивляюсь, Светка. Ты энтого оленя живьем видела?
— Мельком. Он ускакал, когда вы в него лопатой кинули.
— Ускакал?
— Перепрыгнул через елочки.
— Душа моя! Елочки там высотой под два метра, не меньше.
— Для оленя проблема?
— Не проблема, если есть место для разгона. Зверь сиганул с места. И сдались тебе эти олени! Олени по-другому прыгают.
Озёрская призадумалась. Прыжок оленя похож на полёт серебряной стрелы. Олень взлетает под углом тридцать градусов к горизонту, тремолируя в воздухе напряженным до предела телом, гордо вскинув увенчанную ветвистыми рогами голову.
Ничего подобного там, на аллее, Света не видела. Полет стрелы?! Нет! Пьяный мельник наспех набил камнями чёрный мешок, крякнул, раскрутил над головой, да и швырнул подальше. Через ёлки перемахнула непропорциональная бесформенная туша. Озёрская никак не могла вспомнить, что именно показалось ей таким неприятным, неприемлемым для природы. Что-то лишнее? Может, демонические крылья? Но нет. У зверя не было никаких необычных частей тела. Скорее чего-то не хватало. Виски в чайнике не хватало, вот чего.
— Не-не-не, Светка, мне хватит. Тебе тоже. Пойду я. Настраивайся завтра на выходной.
— Это еще почему?
— Ты меня удивляешь, голубушка! Любая угроза пациентам трактуется как государственная измена. Закроют нас надолго и не на обед. Территорию нужно изолировать и прочесать вдоль и поперек.
— Так прочесывайте. До утра еще далеко. На что вам целый отряд архаровцев?
— Молодые они еще, Светка. Верят в буржуйскую технику. Не понимают, что хоть два раза колючей проволокой обвешайся, хоть на три метра бетона вглубь залей, хоть на каждом углу датчики движения поставь — главный все равно человек. Был главным, пока не пришел наш зверь.
— Тем более это всего лишь зверь. Не террорист, не эко-активист, не иностранный журналист, не борец с коррупцией. Поставьте малое оцепление вокруг главного здания. Можете снайпера на крышу засадить. Я не буду переносить завтрашних пациентов из-за какого обезумевшего оленя или ожившего мешка с костями.
— Ох не знаю, Света, не знаю. Не доводи до психического Чернобыля. Или ты забыла, какая чертовщина здесь творилась во время прошлого сезона дождей? Забыла, почему нам пришлось территорию бетонной крепостной стеной огораживать?
— Тогда все обошлось.
— Конечно обошлось! Старая гвардия за безопасность отвечала. А сейчас эти нестреляные, непуганые. Как твоя новенькая, все время пялятся в компьютеры и мониторы. Надо в корень, в корень зрить!
— В дремучий? — под облагороженный чай ворчание старика звучало убедительно.
— Дремучий корень! Светка! Не сбивай старика. Смотреть надо внимательно, чтобы не только заметить, но и увидеть. И быстро сообразить, кого именно именно увидел. Сделают эти охламоны обход на отпишись, посмотрят через тепловизор на лесную чащу, дрон запустят, как будто им в детстве вертолетиков радиоуправляемых не додали. И что? Кого они будут искать?! Нарушителя. Наш зверь пришёл не как нарушитель, а как хозяин. Думаю, он и не прячется вовсе. Просто никто не хочет его заметить. Он никуда не торопится, не просит ни о чем, не должен никому. Спокойный зверь, мечтательный.
— Неужто вы, Семен Леонтьевич, его характер поняли?
— Кажись, понял. Да только не бывает так, чтобы человек зверя понимал, как себя. Зверь, хоть дикий, хоть ручной, он на то и зверь. Что душа у него чистая, без этих наших поисков...
— Счастья?
— Да хотя бы и счастья. Смысла, выгоды, развлечений. Тут кому что.
— А как это, интересно, без выгоды собаку научить трюки выполнять?
Черт дернул Озёрскую поднять собачью тему! Страх ведь уже совсем ушёл, уступая место философскому спору обо всём и ни о чём. И спор бы растянулся до самого утра. И снопы солнечных лучей, отраженных от чистых сугробов, не оставили бы от ночного фантома и клочьев шерсти. Нет же! Света взяла да спросила про собаку: и порыв ледяного одичавшего ветра заставил оконные стекла взвыть. Но не было сил реагировать на эти дешевые фокусы матушки-ночи. Семен Леонтьевич закончил свою мысль, словно не было за стенами ни мрака, ни ветра, ни стада перепуганных оленей, ни неведомого зверя.
— Дрессура — это одно. Живность не ищет выгоды, она просто выучивает, что за такое-то движение дают столько-то еды. И не одна животина не будет бегать по городу и искать себе вакансию в цирке. Наш зверь ищет.
— Может, он просто хотел нас напугать?
— Если хотел, то у него получилось. Я чуть вслед вперед оленей на тот свет не отправился. Мне теперь этот черный мешок везде мерещится. Уй, — Выходя из-за стола, Семен Леонтьевич споткнулся о притаившуюся в засаде мешкообразную галлюцинацию. — Муштруй твою рать! Что за дичь?
— Спокойно. Дичь наша, домашняя. Ты почему спишь, где попало? — строго спросила Озерская.
— Вы сами разрешили мне остаться, — раздался голос Леры из недр скрученного в огромный кокон одеяла.
— Хорошо. Но почему здесь?
— Вы сами говорили, что это комната отдыха.
— Персонала!
— Вы сами меня на работу взяли.
— Действительно, — Озерская заглянула в чайник и приняла волевое решение о прекращении чаепития. — Но давай ты в следующий раз будешь спать на первом этаже.
— Я там и спала. Просто у меня сон какой-то реальный получился.
— И что же тебе снилось? Надеюсь, не компания психотерапевтов-алкоголиков?
— Стук в окно.
— Тебя разбудил стук?
— Не знаю. Я же говорю, сон затянулся. Мне снилось, что я сплю в кабинете на первом этаже.
— Ты там и спала!
— Да, но я видела себя как бы со стороны. Лежала, не могла пошевелиться и слушала тишину. Потом вдруг в полной тишине: тук...
Неуместная пауза.
— Тук-тук? — подсказала Света.
— Нет. Это был один тук. Мягкий такой, едва слышный. Но мне так страшно стало от этого тук. Я тоже ждала продолжения. Чтобы это было тук, тук-тук.
Лера сладко зевнула. Издевается? Им тут не до тибетских загадок. Пусть еще скажет, что ей приснился хлопок одной ладони.
— Как хорошо, что вы тоже здесь.
— Что уж тут хорошего? Ночью торчать в центре. Это я про себя, конечно же! — чтобы в очередной раз не раздражаться на стажерку, врач сфокусировала весь свой сарказм на ни в чем не повинном виски. Напитку пришлось быть весьма осторожным, чтобы представить себя в нужной концентрации и заслужить снисхождение. — Семен Леонтьевич, вы фонарь забыли.
— Хе-хе, — дедок достал рацию. — Второй, пятый, встретьте старика у главного здания да фонарь запасной прихватите. Конец связи. А этот себе оставьте. Все, девчонки, не скучайте.
Голем, собранный из двух теплых одеял, попытался встать и незаметно прошмыгнуть к выходу вслед за смотрителем. Не получилось.
— Стоять, — Озерская наступила на край одеяла. — Раз уж ты здесь, напомни. Что я говорила о бессознательном на сегодняшнем семинаре?
Лера таки выпрямилась во весь рост и принялась задумчиво раскачиваться, балансируя на пороге, перенося назад-вперед накинутый на плечи вес двух тяжелых мешков с пухом.
— Бессознательное подобно лабиринту. По темным углам накидано всякого мусора. Психотерапевт — это гибрид метлы и фонаря. Темные углы осветить, мусор вымести.
— А если в лабиринте кто-то живет?
— Кто? — заинтригованная Лера подалась навстречу Светлане.
— Большая, черная, лохматая, — врач перешла на шепот, вынуждая стажерку еще сильнее отклониться от неустойчивого равновесия. Дождавшись, когда сохранение баланса превратится в практически невыполнимую задачу, Озерская нарочито громко прохрипела. — Собака!
Лера свалилась и принялась панически кататься по полу, еще сильнее запутываясь в одеялах. Вскоре у ног довольной Светланы лежал хаотический аттрактор, скрученный из кассетного фазового пространства. Озерская хотела пнуть кокон, но сдержалась.
— Если в лабиринтах бессознательного бродит собака. Что тогда должен делать психотерапевт? Лера?
Озерская склонилась над коконом, но недооценила степени перемешивания хаотических траекторий. Стажерка высунулась из укрытия с противоположной стороны.
— Найти эту собаку. Накормить. Приручить. Убить.
Светлана развернулась и буревестником нависла над стажеркой.
— Нет. Единственная задачи врача: следить, чтобы собака не нашла выход из лабиринта.
Лера ойкнула, спряталась под одеяло и не показывалась из укрытия до самого утра. Озерская походкой победителя перешагнула через перепуганную ученицу и направилась в свой кабинет, чтобы немного вздремнуть.
Вздремнуть попытался и хозяин Ховринской твердыни. Ему вновь приснилась Австрия, оккупированная нацистами, и истекающий кровью великий канцлер. На веер картонных арканов падали слезы, черные и маслянистые, как аравийская нефть. Больше остальных досталось императрице, скрывающей лицо под мраморной маской. Троном ей служил бульдозерный ковш. На мантию спадали медные с проседью волосы. Вместо скипетра — детский позвоночник.
— Елена Ерофеева, — австриец отогнал остатки кошмара звуком собственного голоса. — Ты возводишь заводы, рабочие поселки, жилые дома, торговые порты, офисные кластеры, экспериментальные школы, больницы. Именно возводишь, а не строишь. В самых суровых условиях, в наиболее отдаленных участках твоей необъятной Родины, вопреки всем экономическим невзгодам. И ни объекта недвижимости, ни гектара земли за рубежом. Нет ни одного нацпроекта, где бы не трудились твои строители и прорабы, непривычно славянской наружности и возмутительно трезвые. Они и сюда пытались наведаться. Прости, что пришлось лишить тебя кадрового резерва. Но знаешь, я с удивлением обнаружил среди их снаряжения винтовки, саперные лопатки, противопехотные мины и еще много чего интересного. Стройбаты, значит. Нет, я все понимаю. Суровые условия, суровое население, суровое время. Но вместо реконструкции моей больницы устраивать штурм? Ты же знаешь, по чьей воле я здесь поселился. Не можешь не знать. Что пугает тебя больше: карающий меч или направляющая его длань? Неважно. Ты боишься. Я чувствую твой страх. Он пахнет, как синие венгерские розы и
горький миндаль. Светлана чихнула. Что за напасть? Она прошлась по коридору. Аромат исчез. Вернулась в кабинет. Появился. Прошлась по кабинету. Исчез. Вышла. Появился. Пару шагов от порога. Исчез. Не поняла. Двери стали мироточить? Кстати, вариант. Нужно попросить Семена Леонтьевича сбросить давление на автономной котельной. В интерьере активно использовалось дерево хвойных пород, которое вполне могло отреагировать на перегрев выделением смол. Светлана направилась в главный холл. Но смола пахнет по-другому. Не так бьет по рецепторам. Бац.
— Лера! Лучшего места для сна не нашла? И вообще, почему ты еще не на рабочем месте?
— Я тут, Светлана Александровна, — помаха стажерка из-за стойки.
Озерская посмотрела на ту, о которую только что самым наглым спотыкнулась.
— А это тогда кто?
— Пациентка. Прибыла ближе к рассвету, в эмоционально нестабильном состоянии. Я так поняла, ее кто-то преследует. Вот и поделилась одеялом. Через час ее примет Аннушкин. И у вас на двенадцать запись: первичная консультация, женщина с ребенком.
Мелированные кудряшки, выглядывающие из спального убежища, не оставили сомнений. Под ногами Светланы мирно посапывал тот самый уникальный клинический случай, обещавший вернуть гипноз в ранг полноценных научных методов.
— Устроили тут лагерь беженцев, — проворчала психотерапевт и вернулась в кабинет, морально готовиться к до омерзения банальным чужим семейным разборкам.
Стажерка вернулась к чтению Ференци. "Взрослый, не способный себя контролировать, превращает ребенка в психиатра" — вещал венгерский психоаналитик. Информация не лезла в голову. Периодически вибрировал смартфон, требуя отчетов о проделанной работе. И еще эта погода: то вьюга, то ледяной ливень с грозой, то чистейшее небо. Январь издевался над метеозависимыми москвичами со сладострастным зверством инквизитора, только что вернувшегося из отпуска. Была ли в инквизиции система отпусков? А профсоюзы? А бонусы для наиболее оскорбленных верующих? Поток скучающего сознания способен унести человека в дебри, непроходимые для самого опытного психоаналитика. Шаг влево — и Лера озаботится наследованием короны у императорских пингвинов. Шаг вправо — и пингвины примут христианство. И им придется создавать свою инквизицию. И там тоже будут профсоюзы. Сдохнуть хочется. Мысль пошла на новый вираж, но была сбита недавно выработанным профессиональным рефлексом.
— Добро пожаловать в Озеро. Специалист вас ждет. Следуйте за мной.
Проводив новых пациентов, серая мышка юркнула обратно за стойку. У нее был целый час, чтобы определиться с бонусами для эффективных инквизиторов и ответить на требовательные вибрации смартфона. Новое сообщение. Отправитель: Он. Как трогательно.
В этом Лера была похожа на свою начальницу. Никаких имен. Никаких подробностей. Никакой информации о клиентах в электронном расписании. Никакого расписания. Но Елену Ерофееву узнает любой, кто смотрел западные репортажи про фрау Альтберг, объявленной агентом Москвы. Никакого уважения ни к почтенному возрасту, ни к тридцати трем годам безупречной политической карьере. Объективные журналисты приводили простой аргумент: у старушенции, надоевшей европейским левакам, есть две очери; обе имеют российское гражданство и курируют строительство важных объектов в экстремальных природных условиях.
И что дальше? Где государственная тайна? Никто ничего не скрывал. Альтберг не скрывала, что ее дочери живут в России. Дочери не скрывали своей главной роли в застройке самых непролазных, холодных, отдаленных уголков России — и только России! Ни одного объекта недвижимости за рубежом, ни одного международного контракта у сестер Ерофеевых не было. Попыток влиять на европейскую политику женщины не предпринимали. Они и с матерью-то общались крайне редко и неохотно. Фрау Альтберг платила им взаимностью. Но журналистов не интересовали эти глупые доводы. Дали отмашку мочить. Будем мочить.
Простые граждане Германии, откуда Альтберг была позорно изгнана, смотрели сенсационные разоблачения ее дочерей скорее с сочувствием и интересом. Особенной популярностью пользовалась старшая невольная каменщица. Фотографии Елены разошлись на мемы и комиксы двусмысленного содержания.
Что такого было в Ерофеевой, кроме статной фигуры и пронзительного взгляда? Волосы. Грива расплавленной меди, легированной серебром. При каждом шаге седые пятна хаотично перемещались по темно-ржавому полотну, образуя такие узоры, что Герман Роршах удавился бы от зависти. Француженки и итальянки массово бросились перекрашиваться в Colore di Helena, доводя левых политиков до нервного тика.
За женщиной послушно следовал мальчик лет семи, названный Дмитрием в честь деда по материнской линии. Линия отцовская была убрана из воспитательного процесса, семейной хроники и вообще из списка вещей, достойных упоминания. Кроме этих двух линий было еще множество таких, которые не поддаются стиранию: оставленные в уголках глаз следы вселенской усталости, одиночества и отчаяния. Елене стоило бросить бизнес и пойти в дизайнеры, чтобы потрясти свет новым брендом. Веницианскими масками из тонкого фарфора, испещренного сетью легких морщин. И видеоблог вести. Под ником ЕЕ.
— Мама, а ты расскажешь доктору про чучелку? — поинтересовался мальчик.
Ерофеева вздохнула и взялась за дверную ручку. Ей показалось, что на кожу попало холодное эфирное масло, запахло горьким миндалем, но аромат и ощущение быстро улетучились, как улетучивается эфир. Проигнорировав вопрос сынишки, Елена переступила порог.
За столом сидела дама постбальзаковского возраста в белом накрахмаленном халате и с прической, как у Мирей Матье. Для полноты сходство от великой французской певице потребовалось бы неделю не мыть голову.
Облик терапевта произвел на Ерофееву терапевтический эффект. Приятно встретить человека, еще сильнее затюканного хорошей жизнью, чем ты. Твои собственные невзгоды кажутся уже не стаей свирепых грифов, а слегка назойливой шумной толпой пингвинов.
"Пингвины шумную толпой...", — подумала Лера и вернулась на ресепшн. Подслушивать у порога не было смысла. Во-первых, палево. Во-вторых, в кабинетах отличная звукоизоляция. В-третьих, уста ребенка уже сообщили достаточно. Всей необходимой информацией для заказчика девушка располагала.
— Располагайтесь!
Не верилось, что настолько уставшая от самой себя женщина может генерировать такие приятные голосовые волны. Вероятно, ее голосовой генератор работает на каком-то древнем дизельном топливе из расплавленного бархата.
Ерофеева наугад выбрала один из стульев, расставленных в разных точках кабинета. Дима, обычно погруженный в свой мир и плохо переносивший присутствие посторонних, вдруг сам подошел к Озерской.
— А вы маму лечить будете или меня? — с некоторой мольбой в голосе спросил он, доверчиво глядя Светлане прямо в глаза.
— Ну... а если никого лечить не нужно? — она ласково улыбнулась.
— Так не бывает! — возразил мальчик. — Вы же доктор. Значит, должны кого-то лечить. Другие доктора меня лечили.
— Может, это были неправильные доктора? Они много говорили и мало слушали?
Мальчик закивал.
— Тогда твоя очередь говорить. Расскажи о себе. Все, что считаешь интересным.
Мальчик повеселел, когда понял, что сегодня все обойдется. Никто не будет стучать молоточком под коленкой, светить в глаз фонариком. И не заставит искать лишнюю картинку! Диме не нравились такие задания. Каждая из четырех картинок как-то отличалась, и мальчик торопился рассказать врачам обо всех отличиях. Но те только печально качали головой и что-то записывали в блокнот.
Тетя Света никуда ничего не записывала, картинки не показывала и глупых вопросов не задавала. Она просто слушала, как Дима, усевшись на кушетку и болтая ногами, рассказывает о своем мире, построенном на фундаменте из множества взахлеб прочитанных книг... И даже мама стала улыбаться, видя, что ее дорогой мальчик снова такой же жизнерадостный и беззаботный, как раньше.
— Это прекрасно, что ты любишь читать! — Светлана Александровна искренне и с интересом слушала рассказ Дима. — Кто же твой любимый герой?
— Капитан Немо! — не задумываясь выпалил Дима. — Я тоже хочу, чтобы у меня была подводная лодка.
— У маман дома хорошая библиотека. Два этажа книг, — проснулась Елена. — Мне последние пару месяцев приходится скрываться от озверевших оппозиционных активистов и так называемых журналистов. У властей последние зубы выпали. Нет бы посадить парочку горлопанов, остальные разбегутся... Да вы, наверное, все сами знаете. Вот Диму и пришлось по старому русскому обычаю буквально отправить к бабушке на зиму. Там мой мальчик до книг и добрался. Теперь за уши не оттянешь!
Казалось, еще более довольной Светлану сделать трудно. Чем дальше мальчик рассказывал, тем сильнее были исходящие от доктора волны тепла и одобрения. Искренняя радость за чужого ребенка искрилась в умных грустных глазах, отскакивала от мягко постукивающих по столу подушечек пальцев, приподнимала давно отяжелевшие уголки губ.
Непринужденная беседа длилась минут двадцать, и все это время никто не вспомнил о причинах визита. Мальчик рассказывал о большом бабушкином особняке, полном интересных книг. О реке, которая протекает неподалеку, но в которой нельзя купаться. О том, как он любит собак и овец из бабушкиного питомника.
Светлана Александровна слушала, растворяясь в рассказе юного пациента. Его реальность становилась ее реальностью. Его время — ее временем. Было трудно, ведь дети еще не успели по-настоящему познакомиться с Хроносом. Вчерашний день бесконечно далек от них, завтрашний непременно обещает быть полным сюрпризов.
Дима на удивление хорошо ориентировался во времени. Слишком хорошо. Словно он хотел изучить своего врага и спрятаться от темпорального течения, нырнув на дно. На это указывали герои его любимых книг. Капитан Немо, живущий в подводной лодке. Таинственная владычица озера, лишь однажды поднявшаяся из глубин, чтобы подарить Артуру экскалибур. Циклоп, притаившийся в пещере. Рыцарский замок, обнесенный широким рвом. Омут. Жажда безвременья.
— Тебе бы хотелось отправиться вместе с капитаном Немо в глубины океана? — вернулась к началу разговора Светлана.
— Конечно! — воскликнул мальчик. — В подводной лодке никто меня не найдет!
— А кто тебя хочет найти?
Вместо ответа юный пациент погрустнел и уставился в пол. Светлана вопросительно посмотрела на маму Димы.
— Светлана Александровна, это очень больная тема. Из-за рассказов Димочки нам обоим предлагали срочную госпитализацию.
— Кто предлагал, интересно уточнить? — Озерская почувствовала укол профессионального негодования.
— Смирнов.
— Смирнов?! Старый черт, до детей добрался!
— Мне Ерванд Оганезович показался очень грамотным врачом. Столько тестов провел: и для Димы, и... и для меня тоже. Зачем-то.
— Тесты! Больше ничего он не умеет. Я никогда не стала бы обсуждать своих коллег, но он мне даже не коллега. Смирнов никакой не психиатр.
— А кто?! — недоверчиво уточнила Ерофеева.
— Будете смеяться. Театральный режиссер. Хобби у него такое: психиатрия. Он набрал труппу из душевнобольных и ставит спектакли для политической элиты.
— Теперь понятно, как он получил должность главврача Ховринки.
— Ховринской больницы?! — Светлана ахнула. — Когда ее успели достроить?
— Она существует на бумаге, — фыркнула Елена. — Государственная психиатрическая клиника самого современного уровня. Под ее знаменем уже объединили несколько десятков переполненных лечебниц. Врачей сократили, пациентов перевели за Урал. Оптимизация! Мы с сестрой выиграла тендер на реконструкцию здания. Трижды. Но каждый раз строители в страхе бежали, куда глаза глядят. Кто еще мог бежать.
— Ну вот видите! Какие глупые бывают врачи! Даже собственную клинику построить не могут, — услышав это, Дима встрепенулся и с воскресшей надеждой уставился на психотерапевта. — У меня в кабинете никто ни о каких больницах не говорит. И я прекрасно понимаю капитана Немо. Так хочется на недельку взять отпуск, залезть в подводную лодку и погрузиться поглубже в озеро ото всех проблем. Там меня не найдут ни генералы ФСБ, ни назойливые коллеги, ни...
— Ни чучелка! — радостно подхватил мальчик.
— Чучелка?
— И стою я, как чучело, пялюсь на его острые зубы. Потом короче смотрю в глаза, а они прикиньте ваще чернющие.
Игнатий знал, что эксперимент когда-нибудь выйдет из-под контроля, но почему так быстро и в такой неподходящий момент? Была же положительная динамика!
— Я хотел бы выслушать вашу версию произошедшего.
— Да какая тут версия? Меня опять заглючило.
— То есть ваш визит в Ховринскую больницу был исключительно плодом воображения?
— Не, ну была я там в реале, ясень-дуб. А зубастый точно привиделся.
Пациентка критически относится к своим галлюцинациям. Хороший знак.
— Я его раньше видела. Дважды. Он охотился за моим караваном, ну там, в этом самом.
— В гипноидном фантазме.
— Точняк. И еще в Аргентине.
— Он был реален?
— По самую тыкву. Короче дело было так. Пыталась сама раздуплиться в каббале. Заработала взрыв мозга и стала искать поблизости живого каббалиста. И нашла. Совершенно случайно. Он сам подсел в кафешке. Да так резко, что я его с перепугу текилой облила. У него зрачки были, как у конченого укурка. Но он адекватный оказался. Дал пару бесплатных уроков. Объяснил, что я уже на самом деле все знаю. Надо просто выпустить тайное знание из ящика какой‑то тетки. Доры, кажется. Про психоанализ что-то втирал.
– Так прямо по Фрейду и втирал?
– Не‑не, он про другого говорил, про Фройда. И еще одного чувака. Как же там было... Нам. Нам. Амен... Матер‑фатер... Нивеа фор мен...
– Namens des Vaters? – наугад бросил Игнатий.
– Точняк! Да вы шарите! – Сара впервые посмотрела на Аннушкина с уважением. – А шо это такое?
– Имена отца. И это не совсем психоанализ. Это Жак Лакан, французский... в общем, не важно. Важнее, какой смысл ваш аргентинский наставник в это вкладывал.
– Да какой он наставник?! Так, пару раз позанимались каббалистикой. Даже не переспали. А что он там вкладывал, я не помню. Похоже, он просто любил ругаться по‑немецки.
Не просто. Игнатий знал цену всем этим околодуховным гуру. Они чувствуют психотиков и «пограничников» за версту. А если еще и теоретически подкованные. Похоже, в Аргентине девушка напоролась на такого вот продвинутого учителя.
Самые тяжелые пациенты штампуются на стыке бульварного оккультизма и психологических тренингов. Крыша съезжает к праматери, когда к ней лезут с проповедями про НЛО, второе пришествие, третий Рейх, четвертый Рим и пятую колонну.
Французский аналитик Лакан связывал паранойю с символическими именами отца. Если структура этой группы символов разваливается, то психика ставит на место отцовской фигуры произвольный внешний объект, который моментально превращается в преследователя и карателя, наделенного мистическими силами. Прибавим к этому смерть реального отца Сары. Неудивительно, что рассерженное распутной жизнью хозяйки Сверх‑Я начало мстить, создав красного ангела.
– А какие глаза у вашего красного ангела?
— Да какие‑какие? Черные и бездонные, как у этого фашиста из Аргентины. Ой... Зараза. Я‑то думала, чего он от денег отказывался. Говорил, что потом сочтемся. Что у него в команде не хватает пряморукого художника‑дизайнера. Ну я ему покажу рисуночки! Вот что, доктор! Уничтожьте эту тварь своим гипнозом!
— Я борюсь со злом по мере моих скромных сил, но выступать против самого прародителя зла было бы несколько самонадеянно с моей стороны...
— Тогда сделайте так, чтобы я могла к нему прикоснуться.
– Зачем?
– Морду расцарапать. Ну и там как пойдет. Я хочу его почувствовать. И вообще, хочу.
— О чём вы меня, собственно, просите?
– Да что тут непонятного?! Хочу. Я хочу этого острозубого ублюдка!
Хотеть не вредно, но не в этой ситуации. Удивительное переплетение психоза и невроза. Сверх-Я призвало в свои ряды красного ангела, Оно ответило включением аргентинского проходимца в галлюцинаторный сюжет. Вместо быстрой победы над низменными инстинктами психика получила затяжную войну между Оно и Сверх-Я. Почти всегда такой расклад ведет к медленному, но уверенному распаду разума. Караван будет вечно бродить по алой пустыни, унося от Сары не только опасное знание, но и базовые навыки, логику, связную речь, память о себе и других, мотивацию. Человек в белом начнет мерещиться на каждому углу, вызывая приступы паники или агрессии.
Соколовой повезло. Девица представляла собой тот уникальный случай, когда заклятые враги — идеалы и первобытные влечения — заключили союз, разделив сферы влияния. Сверх‑Я воплотилось в слуховых галлюцинациях, Оно получило право визуализировать чувственные порывы.
– Доктор, шо вы молчите?!
Действительно, чего ты притих? Боишься? Прячешься за псевдонаучными спекуляциями от осознания собственного бессилия? Давай, экспериментируй дальше, умножая свои ошибки, первый аркан. Приближай неизбежное, сопротивляясь ему. Погружайся на дно безумия вместе со своей подзащитной. Плыви против потока, наблюдая, как остатки разума уплывают вниз по течению.
— Я от нее уплыву на подводной лодки. Вниз, на самое дно. Там она меня не достанет.
— Чучелка не умеет плавать? — спрашивать, что это за существо такое, Светлана не спешила. Дело не в профессиональной привычке обходить острые вопросы, дожидаясь внезапных откровений со стороны пациента. Интуиция и банальное чувство самосохранения. Бессознательное подсказывало: открывшаяся истина сделает из психотерапевта фигуру жалкую и беспомощную.
— Нет! Она даже из дома не выходит и людей боится. Живет в своем темном углу!
— А тебя она тоже боится?
— Нет...
— Почему?
— Потому что это я ее боюсь. Из-за чучелки меня хотели положить в больницу. Я залезаю под кровать, когда она приходит.
— А когда она приходит?
— Ночью, когда мама с бабушкой ругаются. И я залезаю под кровать. А там холодно! Чучелка может до самого утра по комнате прыгать...
— Шумно прыгает?
— Очень шумно! И страшно.
— А кто-то еще слышал, как чучелка прыгает по комнате?
— Бабушка.
— И что она сделала? — помедлив, спросила Светлана.
— Она пришла и сказала, что это я сам прыгаю. — А чучелка успела спрятаться.
Маленький Дима насупился и посерьезнел. Первоначальной веселости как не бывало. Напротив Светланы сидел испуганный ребенок, умный не по годам, все прекрасно понимающий, но вынужденный скрывать свое понимание от мамы и бабушки.
Привычная веселость и агрессивный запал Соколовой испарились. На Игнатия смотрела серьезная и мудрая не по годам девушка, вынужденная прятать тайное знание от родственников, коллег, друзей. От самой себя.
Ее психике грозила серьезная опасность. Надо бы провести тщательную дифференциальную диагностику, назначить необходимые медикаменты. Проводить очередной сеанс гипноза будет верхом самонадеянности и злостным нарушением врачебной этики. А, к черту этику! На горизонте замаячил огненнокрылый призрак революционной методики, нового слова в гипнотерапии. У Игнатия появился план.
– Ангел сотворен вашим разумом, а не моим. Я помогу вам осознать власть над созданным образом. Согласен, трудно управлять безликим голосом. Попробуйте наделить ангела плотью. Пофантазируйте. Как он выглядит?
– Не могу описать. Тьма между двух огненных стен. Бездна. Птица из стали и пепла. Стокрылый. Солнце восходит на его крыльях.
– Сейчас вы вернетесь в ваш мир, где действуют ваши законы. Ангел обязан играть по вашим правилам, у него нет выбора.
— А у меня выбор есть?
Игнатий не нашелся, что ответить. Он только-только начал осознавать всю мощь оккультной галлюцинации. Ангел не был продуктом голодной совести или извращенного воображения. Завеса алого пламени скрывала игру архетипов, древнее знание, бездну ужасных открытий. Аннушкин отшатнулся от собственных догадок. Нет. Это всего лишь легкое безумие. Сейчас он все исправит. Сейчас‑сейчас.
– Ну так шо? – Сарочка уже перебралась на кушетку. Игнатий сам едва не погрузился в транс от ее голоса у себя за спиной.
Гений гипнотерапии сейчас тратил всю свою гениальность на элементарное самоуспокоение. Единственная разумная мысль сотрясала набаты разума: спрятать правду. От себя, от Сары. Ото всех. Восстановить целостность завесы неведения. Хотя это так же нелепо, как рефлорация.
Затолкать ангела на безопасную глубину бессознательного можно только на время. Есть другой путь. Поменять модальность галлюцинации со слуховой на визуальную и молиться, что либидо Сары окажется достаточно горячим, чтобы навсегда расплавить сотканный сознанием образ. Неоправданный риск. Но Игнатий не рисковал. Он блефовал, имея на руках пару шестерок и постоянно повышая ставки. Надеясь, что стокрылое безумие сбросит карты. И плевать на третьего игрока, спрятавшегося за клубами сигарного дыма, готового выложить на стол полный дом арканов. Плевать. Эксперимент должен продолжаться. Не к шарлатану Смирнову же за советом обращаться.
— После этого я и обратилась к почтенному доктору Смирнову за советом! — вмешалась Елена. — Мы с маман были сильно обеспокоены. Раньше Димочка ничего подобного не придумывал.
— А еще мне грустно, потому что мне нравится в большом доме, а чучелка там поселилась и мне мешает спать! — мальчик подвел печальный итог своим злоключениям.
— Когда чучелка впервые пришла?
— На новый год! — уверенно сказал Дима.
— Да, это было в начале января! — подтвердила Елена, пошуршав страницами ежедневника. — Маман вернулась в Россию чуть раньше, под католическое рождество. Ей пришлось сбежать из Европы, когда за нее взялись линкеры. Леваки по-нашему. Зверье. Маман буквально затравили. Ну нет худа без добра. Особняк на Барвихе вновь ожил. Я наконец-то познакомила сына с бабушкой.
— Как себя чувствует Роза Соломоновна? — поинтересовалась Света.
— Вы знакомы? — Ерофеева всегда подозревала психотерапевтов в телепатии, поэтому старалась лишний раз не думать в их присутствии.
Розалию Соломоновну Альтберг, Ерофееву по советскому паспорту, Озерская знала очень хорошо. Трудно не знать главного спонсора и основателя твоего места работы.
Политическая карьера пожилой фрау переживала очередной ренессанс. О выходе на заслуженный отдых речи не шло. Ее люди занимали ключевые посты в службах безопасности и министерствах безопасности всех европейских стран.
Как назло, под занавес прошлого года в ЕС разразился тотальный парламентский кризис. Вездесущая комиссия по этике шерстила всех несогласных с леволиберальной повесткой дня, пытаясь схватить невидимую руку Кремля. За неимением улик, за руку схватили не Кремль, а мимо проходившую Розу. Когда-то она была почетной диссиденткой, и ее на все лады превозносила немецкая пресса. Но что может быть загадочней западной толерантности? Розе пришлось срочно бежать в Аргентину. Там она не задержалась, почти сразу прилетев в Россию, замкнув круг политической эмиграции длиною в жизнь.
Впрочем, фрау Альтберг появлялась в России гораздо чаще, чем думали ее родственники. В резиденции на Барвихе регулярно проходили тайные встречи пожилой дамы с ведущими политиками и финансистами. Когда визит на Родину совпадал с субботним вечером, то интриги отправлялись ждать за дверью. Роза устраивала небольшое чаепитие для друзей. Ее другом в единственном экземпляре была Света. То ли потому, что они очень давно и доверительно общались. То ли потому, что Озерская умела правильно заваривать чай.
Елене знать обо всем этом было необязательно.
— Фрау Альтберг очень многое сделала и для российской психиатрии, и для Озера, и для меня лично. Я думала, что она и посоветовала вам прийти сюда.
— Что? — нервно рассмеялась Лена, ее зрачки чуть сузились. — Вот глупость-то. Вас мне порекомендовал Янковский, когда в очередной раз посещал командорский питомник. Стас залечивает душевные царапины в собачьем обществе. Что до маман... О, она категорически против любого лечения Димы!
— Это была ваша инициатива, — утвердительным тоном спросила Света.
— Я просто проявила бдительность. Димочка у меня очень впечатлительный. И очень хороший рассказчик. Пока мы тут сидим, маман в особняке пытается выследить чучелку. Включилась в детскую игру и заигралась.
"Прямо смена караула" — подумала Светлана.
Вроде все было ясно, мозаика должна была вот-вот сложиться. Ребенок лишен внимания матери, малознакомая бабушка не может компенсировать этот пробел. Зимнее одиночество в коттеджном поселке, бурная фантазия... Но что послужило спусковым крючком? Когда зародился этот образ? Что это за чучелка такая? Времени оставалось минут пятнадцать, а вопросов было еще так много.
— А ты не боишься, что чучелка придет сюда? — осторожно поинтересовалась Светлана.
— Нет! — храбро ответил мальчик и пояснил. — Что ей здесь делать? Она живет в своем темном углу, выходит оттуда ночью, прыгает по комнате. Вот если чучелок бы стало две, то было бы страшно. Две чучелки означает смерть.
Какое многозначительное заявление! Понять бы его смысл. Одна чучелка, стало быть, еще не предел? Откуда бы взяться второй?
— А тебя чучелка пытается найти?
— Нет. Наверное, нет. Зачем ей это?
— Я думала, что ты знаешь! — искренне удивилась врач. — Раз она к тебе приходит, значит ей что-то нужно. Может, ты боишься, что чучелка тебя съест.
Конечно, так давить на детские страхи было категорически нельзя. Но тут был особый случай. Страх мальчика перед чучелкой не имел конкретных причин. Это и не страх в привычном смысле. Скорее, смесь раздражения и брезгливости. «Вот придет баба-яга, украдет и съест» — такие сказки не для Димы, он в них попросту не поверит. Даже если сам выдумает подобный сюжет, то не найдет повода бояться.
— Я же говорю, — с терпением, достойным взрослого, пояснил Дмитрий. — Чучелка вылазит из своего темного угла, бродит по комнате, прыгает. Больше ничего не делает. Она просто страшная... Да. Вот так. Я ее боюсь, потому что она страшная!
— Поэтому ты прячешься под кровать?
— Поэтому я просто лежу под кроватью! — возразил мальчик. — Это не прятки. Я не прячусь. Она не ищет.
— То есть, Дмитрий, тебе все равно: заметит она тебя или не заметит? Просто на нее неприятно смотреть?
— Да! — энергично закивал Дима. — Просто она страшная, и я ее боюсь. А зачем она приходит, я не знаю. Она непонятная и поэтому страшная. Еще я очень-очень боюсь, что их вдруг станет две.
Вот дела! Уже ни в какие рамки такой ответ не лезет. Дети в таком возрасте обычно очень детально описывают свои страхи. Буквально регламентируют. У детских фантазий есть внутренняя логика и свои законы. Пусть на первый взгляд это незаметно, и страх перед «злым дядей» совершенно иррационален.
Стоит только выслушать ребенка, и он выдаст целый свод правил, которым подчиняется его страх. Иначе и быть не может. Психика обязана контролировать чудищ, которых сама же сотворила. Поэтому мы знаем о своих страхах все, пусть и на бессознательном уровне. Родители могли бы гораздо лучше понимать своих детей, если бы за каждым глупым страхом видели мощный психический труд.
А здесь?! Чучелка в рассказах мальчика ведет себя как самостоятельное существо, наделенное какими-то скрытыми мотивами. Скрытыми не только от врача, но и от юного пациента.
Возможно, у Димы просто очень сильная фантазия. Но тогда темноты он боялся бы гораздо больше и давно бы населил свою реальность множеством страхов.
Есть сценарий серьезнее. Психическое расстройство, распад разума. Какая-то область фантазирования отправилась в долгое путешествие, оторвалась от основной личности. Чтобы отсечь самое худшее, Озерская обратилась к святому источнику психиатрических знаний: к детскому творчеству.
— Дмитрий, ты любишь рисовать? — мальчик кивнул. — Вот тебе альбом, карандаши. Садись за тот столик и нарисуй свою комнату в бабушкином доме, — дождавшись, когда ребенок начнет увлеченно перебирать карандаши и наносить первые штрихи, Светлана повернулась к Елене. — У Димы хорошее воображение и нестандартное мышление. Это безусловно радует. Вам следует больше времени проводить с ребенком, как бы банально это ни звучало.
— Да знаю я! Но последние события меня уничтожили. Эти бесконечные забастовки и протесты, информационные атаки на всех фронтах. Все рушится. Средний класс помешался на своем центризме. Мне страшно. Никаких мужей в запасе у меня нет. Кинулась к знакомым из администрации. И знаете что? В Кремле говорят, что к ним приехал какой-то там демонолог из Австрии и скоро он все разрулит. Нет, они издеваются надо мной! С самым серьезным видом пересказывать бульварные сплетни! Демонолог! Разрулит!
Никто ничего не разрулит, пока эти идиоты продолжат все портить своими полумерами. Демонолог прекрасно понимал все бессилие российских, но чувство долга заставляло его продолжать расклад Таро. Арканы упрямились, демонстрируя вероломство, трусость, скупость, уныние, гордыню и другие необходимые для политического успеха качества. Лишь одна карта выбивалась из общего тренда. Мчащийся на белом танке-колеснице навстречу смертельной опасности шкафообразный офицер с рыжими усищами. Далеко не умчится. Добрые люди подрезали у танка шасси и гусеницы, обломали пушку, продали боекомплект, разбили триплекс, вырвали рацию, контузили наводчика, запугали механика, даже шоколадку сожрали.
— Герр майор, вы всю жизнь и здоровье положили, чтобы защищать равно вассалов и сеньоров, карать за преступления равно вассалов и сеньоров. Вас заставляли исполнить свой долг лишь наполовину: защищать сеньоров и карать вассалов. Вы отказались. Система ломала вас об колено, но лишь закалила ваш дух. Они боятся вас. Вам доверили должность, которую занимают только полковники. Руки вам не развязали, но и не оторвали. Вам позволили сохранить честь офицера, взамен лишив всякого шанса на повышение. Пожизненный майор. Бесстрашный, но поумнее многих своих сослуживцев. Принципиальный настолько, что видите мир в черно-белых красках, поэтому ваш аркан лишен красок. Только контур. И вы сами лишь силуэт, молчаливое укоризненное напоминание о тех временах, когда мундир что-то значил. Вы сражаетесь с революцией низов, прекрасно осознавая, что ее источник спрятался где-то в верхах. И с собой вы тоже сражаетесь. С желанием кинуть боевой клич, на который тут же откликнутся все силовики, мечтающие о реванше офицерской части. Как долго вы сможете бороться с собой, пасынок режима?
— Вот ведь тебя торкнуло. Крепкие значит сигары. Завязывай со своими проповедями, а то в психушку упекут.
— А мы, по-вашему, где? По документам Ховринская твердыня является единственной психиатрической лечебницей вашего хаупштадта. Выкладывайте, зачем пришли. Желательно, пошнеллее. Мне нужно поймать одну хитроаршную синайскую львицу.
— Вот школьники значит покемонов ловят и...
— Zum Teufel, опять? Я демонолог, а не криминалист. Позвоните озерной ведьме, пусть составит психологический портрет.
— Вот значит и позвоню!