lip & hip // [yixing ♡ xukun]

ты поймешь, что это любовь, когда сердце затрепещет,
все мои друзья кричат о том, что ты настоящая проблема!
но всё нормально, ведь ты мне по нраву

Сюйкунь знает — он проблемный. Проблемный настолько, что даже мать не решалась снова что-то менять в его поведении. Окружение отчаялось, и он, похоже, тоже. Эти решетки — давний приговор, то, чего он сам неосознанно добивался.

— На выход, — но выхода нет. Ему бы выйти и получить должное. «Должное» — не самое привлекательное, раз Сюйкунь молча предпочитает три месяца ареста в прохладной камере, где бетонный пол оказывается мягче лавки, усеянной занозами.

— На выход! — громче и раздражённее, Цай морщится, мечтая перестать понимать китайский, чтобы у него было хоть какое-то оправдание. Чтобы его смогли простить.
«Мое терпение не вечно», — он помнит, всегда помнит, но почему-то не берёт во внимание в особо острые моменты, крича преследующему хвосту, что с радостью бы нарисовал этот настенный хуй на их лицах.
Что сказать? Что ему жаль? Вранье каждый раз усиливает его гнев. Потому что он сам себе давно уже не верит. Не жаль.
Сюйкунь продрогший, в этой сетчатой футболке, которую ему запретили носить, благо Исин отворачивается, забирая рюкзак, учтиво подаваемый этой будочной крысой. Юноша наконец-то может пошевелиться, приводя в лучшее состояние свою сонную и потрепанную физиономию. Лучше бы он не знал, как выглядит его ночной аутфит, но у тех, кто повесил это зеркало в полный рост, свои цели: оно так успешно открывает вид на самого себя. Сюйкунь где-то в мыслях признается, что с размазанными тенями похож на скверную интердевочку, которую, если не всю ночь, то пару лишних часов точно пускали по кругу.


О-ой, отлично, чокер заел.


Если Исин футболку просто не любил, то чокер... лучше бы он думал, что ему показалось, но то ли у юноши с координацией все плачевно, то ли это просто суждено ему за все нападки на девственно чистые стены. Цай опускает голову, совсем немного, но стыдно.


— Он совершеннолетний? — доносится до его ушей, возгревая в нем возмущение колоссальных размеров. Будь он тут один, его кулачки бы вздернулись прямо в лицо наглеющему надсмотрщику, только Исин лишь спокойно заверяет — да, к сожалению.


« — Куда собрался?
— На блядки! ».


В общем-то, всё, укороченный курс, как сыграть на нервной системе Чжан Исина напоследок: красиво, уверенно, чтобы запомнили. Последнее слово плохое, Исин, он ведь помнит и ему не даст забыть.

Сюйкунь только думает о том, чтобы освободить свое запястье из цепкой руки, но, да, идея тоже какая-то плохая. Они останавливаются на крыльце, прямо у мусорного бака, куда с неподдельной точностью летят пачка сигарет будь она проклята и зажигалка будь она в том же месте. Цай молча благодарит за оставленную смазку, но тут же хмурится, когда исиновские пальцы тянутся к задней части его шеи и рвут застёжку чокера, отправляя несчастного кочевать вместе с прошлыми соучастниками юношеской гулянки.

А кто сказал, что его ожидания будут сбываться? С другой стороны, Исину он тоже ничего не обещал.

Тот вполне по-джентельменски открывает ему дверь в салон, но дальше его любезность заканчивается швырянием рюкзака на задние сиденья. Лучше бы Цая туда швырнул, честное слово, находиться на переднем сидении становится всё менее безопасно.
Исин не изменяет привычкам, накрывая его колено своей ладонью. Сюйкунь почти скулит от того, насколько властен этот жест, насколько сильно его напряженные пальцы упираются в коленную чашечку. Ему кажется, что он вот-вот услышит её хруст. Но шевелиться — себе дороже. Он лишь отворачивает голову к окну, давая себе взгрустнуть под аккомпанемент философских мыслей, удобно устроившихся в его непроспавшейся голове. Озвучить «включи грустную музыку, а я буду драматично смотреть на размытые улицы, потому что гоняешь ты, как не в себе» он также не решается. Потому что Исин действительно не в себе, а от такой правды еще никому не становилось лучше.

Первым звоночком о том, что всё очень плохо, становится Исин, тянущийся заблокировать все двери в салоне; то, что Сюйкунь выбегает раньше всего это дерьма (для которого он определенно стар) — вторым.
Только у Исина даже в его неполные тридцать с физкультурой всё любо-мило, раз он горазд побегать за ним, как в свои девятнадцать. Притворяться шлангом не получается, когда он так очевидно словлен в переходе между прихожей и спальней (идти туда тоже идея была отстой), но он гордо стоит со всем достоинством и дергающимся нижним веком. Похмелье постепенно давало знать и, как весь пиздец, подкралось незаметно.
В руках телефон, который нужно всеми способами отвоевать. Или пихнуть в задний карман, чтоб наверняка.

— Карточки, — Сюйкунь вздрагивает, смотря на протянутую в ожидании руку, и картинно вздыхает, доставая бумажник. Он деловито шарит по карманам, когда на деле даже шариться нечего, но главное не паниковать, отдаст не все, ну и что, останется ведь целая одна, — все, — все так все, Цай давно хотел похудеть, — и телефон.

— Нет! — шатен тут мало в чём мог подчиниться, поэтому нехотя повысил голос, отступив на шаг от Исина. В нахмуренном лице яростная обида за всё несправедливо происходящее — первый раз загребли, а тут и карточку ему, и телефон, и прочие радости жизни. Но он ведь знает — заберёт и не подавится.

Только Чжан Исин не говорит дважды, со страдальческим стоном сталкивая подростка со стеной, с которой Сюйкунь и до этого ознакомиться не желал, но Исин сегодня всегда вовремя.
Цай чувствует себя, как на вчерашнем допросе, когда его перед этим приложили и к капоту мусоровозки, и к стене около камеры, не совсем приятно облапали, что сейчас грех жаловаться, да еще поддали по носу за особо острый язык. В любой другой ситуации Сюйкунь бы попросил добавки, но шлепок по пояснице (а может и ниже, с бодуна он думает лишь о конце этого поучительного МХАТа) напоминает о том, что мысли материальны.

— Мне нельзя говорить «нет», — напоминает Исин прописную истину, точно готовый убивать, и Сюйкунь прогрессивно сдаётся, задыхаясь стиснутым в жалких сантиметрах между стеной и мужчиной. Он чувствует, как сам Исин недолго строит из себя вселенскую злобу, когда осознает всю интимность позы (даже к чёрту его похмелье), скуля такую недолгую жалобу:

— Мне больно!

Исин хоть здесь даёт поблажку, недолго думая, отходит с устрашающе-волнительным:

— Жду тебя в кабинете.

— Ну жди, — трусливо и так же неслышно ворчит Сюйкунь, чтобы не быть пойманным за шкирку снова. Только вот он не совсем дурак — идёт в ванную, а не в кабинет; если есть ещё способы оттянуть время, он воспользуется каждым. Для начала поплещется в безразмерной ванне, жалея о том, что отправил с телефона лишь одно сообщение «Линун, я в пизде», умирая от желания проболтаться, потом будет выбирать шмотье, как на первую свиданку, спустится на кухню, чтобы осушить два фильтра с водой, а после, может быть, зайдет в кабинет, так уж и быть.

А там ад, если ни что-нибудь похуже.

Мужчина через плечо смотрит на юношу, жавшегося к косяку двери, и ядовито хмыкает:

— Иди сюда, — он с намеком стучит кончиками пальцев по поверхности стола, полностью развернувшись к Сюйкуню на кресле. Тот ведёт плечами, тихо захныкав от досады; под футболкой мелькают края боксеров — Цай с протестом подумал, что это мало чем поможет облегчить ощущения. Дрожащие ладони стыдливо упираются в стол, в Сюйкуне маленькая борьба, один из исходов которой — послать всех нахрен. Но Исин не торопит, ведь едва ли он когда-то так послушно робел, склонившись над столом. Юноша оказался не готов к полному смирению, потому зажмурился, подавляя в себе последний дебош, от которого всё стало бы только хуже.
Грудь сталкивается со столом, Сюйкунь, поёжившись от неловкости, сжимает кулачки. Разгоряченная ладонь задирает футболку и ложится на бедро, лизнув холодом украшений разнеженную после душа кожу, а под ней неприятно зудит волнение, раздражающее больше неудобной позы.

Первый удар — самый больной и жалящий, от которого подкосило ноги, который выбил вместе с протяжным стоном и обиду. Второй лишил возмущений и ребяческой спеси делать всё наперекор. Третий оставил без желания когда-либо посмотреть в сторону алко-маркетов. С пятым Исин не сдержал внутренний позыв к поцелую, оставленному на нагретом бедре — Цай запомнил его как самую приятную секунду на фоне бесконечно долгой саднящей пытке для его проблемной задницы, которой он, блять, поклялся больше не доводить Исина никогда. Никогда.

Сюйкунь честно обещал себе считать каждый взмах руки, чтобы не раз удобно упомянуть это, но после седьмого всё стало казаться чем-то далеко невозможным; он предпочёл потеряться в душной комнате, пропитанной его скулежом. Лишь под конец он осознает свою непредусмотрительную ошибку — последний удар оказывается самым невыносимым, а после него, казалось бы, непривычный покой.

— Блять, — шипит Сюйкунь, дернувшись от соприкосновения ткани с кожей; если он не сделает с этим что-нибудь в ближайшее время, то пиши — пропал. Он стонет от еще одного шлепка, перекрывающего все дальнейшие планы выругаться на всю жизнь, — я сам! — гордо отказывается от помощи юноша, захромав к спальне. Исин со смешками наблюдает за удачными попытками обижено распетушиться, однако, то, что он так быстро сдался и дал проход Сюйкуню, ударило по его же самолюбию. Он тут же было хотел остановиться, подвернуть ногу, но понял, что артист из него херовый. Сорванный с работы, Исин усаживается в кресло, расправляя ранее закатанные рукава, и возвращает очки на переносицу.

В доме прискорбно тихо, спальня наполнена недовольным сопением — Сюйкунь не может заснуть, от того дышит надрывно и зло, вошкаясь на простынях. Недолго поворочаясь, он встаёт в надежде найти заветный крем, который облегчил бы его страдания (он на сто процентов уверен, незаслуженные), но смог лишь навести бардак, требующий его милостивой руки.

— Исин-а, — ноет он, когда видит в дверях мужчину, уже лишенного офисного образа. Тот сразу понимает в чем дело, ласково улыбаясь.

— Малыш, если бы ты был более послушным, то крем бы остался, — Сюйкунь снова ворчит, переосиливая себя, отворачивается к стене, но кровать сзади долгожданно (но это секрет) прогибается, он чувствует тепло, от которого поза сразу становится удобней,
— постарайся заснуть, хорошо? — Исин целует его за ухо, на что Сюйкунь не морщится, как обычно, ведь желание выпендриваться пропало еще в участке.

Но заснуть удается только Исину, для Сюйкуня находится занятие поинтересней — найти телефон в недрах исиновского стола, дабы не довести Линуна до смерти от любопытства.