Это не Я

30 Апреля

Я выбираюсь в школу раз в месяц — только чтобы сдать контрольные. Всё остальное давно перешло в режим «сама разберусь». Надеваю капюшон, наушники, замираю на остановке. Как тень.

Но у моей тени теперь есть своя тень.

Ян ждёт меня, как часовой. На той самой лавке. Весь в сером, помятый, с припухшими глазами, как будто неделю не спал. Я стараюсь его не замечать — но он всё равно идёт за мной. Не навязчиво. Просто держится на расстоянии.

Как будто он собака, которую я когда-то приютила, а теперь выгнала — и она всё ещё ждёт, когда позову обратно.

Он даже едет в моём автобусе. Стоит недалеко, покачивается в такт движению, не смотрит прямо. Но я чувствую его взгляд затылком.

Мне всё равно.

Правда... всё равно.

Контрольная по математике. В классе тихо, только скрип ручек и редкое покашливание. Я сижу за первой партой, как просила завуч, чтобы «не отвлекалась». Хотя кого я могу отвлечь в своём нынешнем состоянии?

Сзади — Ян. Мы делим один класс, один воздух, один день. Но не делим больше ничего.

Он молчит. Пишет. И я знаю, что он смотрит. Даже не вижу — просто чувствую, как взгляд прожигает затылок. Но не поворачиваюсь. Не даю ни единого шанса. Он потерял право.

Я вывожу ответ, перечёркиваю, снова пишу.

Вдруг слышу, как он сдавленно выдыхает. Ручка царапает бумагу, будто он что-то выводит со злостью. Или с болью. Кто знает.

Я сдаю тетрадь первой. И выхожу, не оборачиваясь.

Коридор после контрольной — как в аквариуме. Всё будто плывёт: голоса, шаги, хлопки дверей. Я иду быстро, с рюкзаком на одном плече. Знаю, что Илья где-то рядом — чувствую его пульс, даже через стены. Но он не подойдёт. Не после того, как я прошлась по нему, как катком.

И правильно. Не должен. Не обязан вытаскивать меня снова.

Я сворачиваю за спортзал, туда, где почти всегда пусто. Хочу просто посидеть, чтоб никто не смотрел, не дышал в затылок, не страдал рядом.

Но, конечно же, я не одна.

Элина. Стоит, облокотившись о стену, с телефоном в руках. Волосы закручены в небрежный хвост, ногти идеальны. И это раздражает.

Мы встречаемся взглядами. Она не вздрагивает. Даже не удивляется. Только делает шаг вперёд, ухмыляясь.

— О, а я уж думала, ты совсем растворилась, девственница-недотрога. Хотя... уже не девственница, да?

Я стою, не дышу. Внутри всё рвётся, но снаружи — кукла.

— Что, Элина, хочешь добить? Попробуй. Я уже в полуразложенном состоянии, должно быть проще.

Она прищуривается:

— Не, я просто люблю смотреть, как ты гниёшь. Это красиво. Особенно когда ты думала, что ты «особенная». Ян тебя трахнул — и сразу всё стало на свои места.

— А тебя он тоже трахал? — спрашиваю холодно.

Мгновение — и в её глазах вспыхивает что-то живое. Не ярость. Боль. Но она быстро её прячет. Я только хмыкаю, теперь вижу их всех насквозь. Гребаные детишки.

— Неважно, — бросает она. — Я хотя бы не строила из себя святую, чтобы потом валяться на полу в собственном стыде.

Я киваю. Говорю тихо:

— Спасибо, Элина. Теперь мне действительно стало легче. Ты — напоминание, кем я не хочу быть. Никогда.

Я уже почти прохожу мимо, когда Элина лениво, с усмешкой, бросает напоследок:

— Кстати... Тебя всё тогда интересовало, чьи это были духи, да? В его комнате. Я знаю, что ты пыталась разузнать.

Я замираю. Резко. Будто кто-то бросил осколки под ноги.

— Это я оставила их у Яна, когда... ну, ты понимаешь. Когда мы занимались любовью! Хм... это было как раз тогда, когда он стал «твоим парнем». Очень трогательно, кстати.

Я медленно оборачиваюсь. Внутри что-то рвётся. Не сердце — оно уже мёртвое. Не грусть — её давно вытеснила пустота.

— Значит, всё-таки твои, — говорю я. Голос спокойный, но внутри — что-то тлеет. — А я, дурочка, тогда подумала, что мне показалось. Что, может, это просто его какой-то гость забыл.

Элина хмыкает:

— Ну, не совсем гость... его любовь!

Пламя, что тлело, начало разгораться. Это не ревность — это понимание, что, кроме всего прочего, мне ещё и изменяли. Ещё одно унижение и ложь.

Пламя охватывает всё — от позвоночника до кончиков пальцев. Я делаю шаг к ней.

— Знаешь, что самое смешное, Элина? — шепчу я, не отводя взгляда. — Ты всё ещё думаешь, что выиграла.

Она моргает. Только сейчас понимает: перед ней не та девочка, что боялась сигарет и стыда. Перед ней — та, кому больше нечего терять.

— Но ты проиграла. Потому что, в отличие от тебя, я чувствовала. Любила. А ты — просто товар с полки, который он схватил в темноте. Никакая это не любовь!

Её губы дрогнули. Отлично.

— Ты меня не знаешь. А вот я тебя — знаю насквозь, — шипит Элина, делая шаг ближе. — Ты просто подстилка. Не представляю, как у него вообще встал на такую, как ты. Мамочке с папочкой уже рассказала о своих достижениях?

...

Раз. Во мне вспыхивает новый огонь — не тепло, не жар. Адское пламя, вырвавшееся из самых глубин преисподней. Оно не греет — оно жжёт. Испепеляет.

Два. Всё тело сжимается в стальную пружину. Ад во мне взывает к правосудию. И она — цель.

Три. Я бросаюсь на неё, как хищник, вырвавшийся из клетки. Без раздумий. Без тормозов.

Крик разрывает коридор. Мы падаем на пол, и начинается бойня. Это не драка — это очищение огнём. Я бью её с яростью, которая давно зрела во мне. За всё. За Яна. За себя. За то, что выжила.

С каждым ударом я чувствую, как её гламур тает в моих руках. Её надменность, её холод — всё плавится под моими пальцами, как в пасти Ада. Её лицо — больше не маска. Её взгляд — больше не сверху вниз. Я рву её и знаю: она уже не соберёт себя обратно.

Когда нас разнимают — если это можно так назвать — я вся в крови и огне. На мне ожоги, на ней — следы возмездия.

И впервые за долгое время я чувствую себя живой.

Я вдыхаю ярость, как кислород. Пыхчу, как бык после боя, готовая сорваться снова, если кто-то только подаст сигнал. Во мне пульсирует энергия, сладкая, липкая, как сгущёнка на язычке у дьявола.

Элина визжит, вытирает лицо, шипит проклятия, угрожает — и всё это звучит для меня как симфония. Ян что-то шепчет ей, пытается удержать, поддержать — и её жалкий, размазанный вид маслом скользит по моей душе. Мягко, с шелестом. Как нож по маслу. Как по тосту. Хрусть.

Илья держит меня, оттягивает — крепко, но бережно. Я дёргаюсь пару раз, скорее для формы, чем от ярости. Мне уже не нужно биться. Всё случилось. Всё вышло идеально.

Я просто стою и смотрю на Элину. Смотрю, как на результат труда. Моё творение. Моё полотно. Моя месть — тёплая, пульсирующая, злая и прекрасная.

Я чувствую жизнь, с головы до пят. Она снова во мне. Я хочу ещё.

Оп — и мы уже у директора. Кабинет пахнет скукой и старым ковролином. Директор разводит руками, качает головой, вещает о дисциплине, морали и репутации. Я слушаю, как фон. Скучаю, как будто это лекция по алгебре на восьмом уроке.

Семья Элины, конечно, спросит с меня по полной. Сдерёт последнюю шкуру, выжмет слёзы, устроит суд линча. Но мне плевать. Я не думаю об этом. Не сейчас.

Я знаю, что Ян всё уладит. Он убаюкивал Элину в медпункте. Ещё видел кровь. Видел меня. Его лицо было тем самым "я-облажался-и-знаю-это". Он сделает всё — замнёт, заплатит, уговорит, подпишет. Козёл с чувством вины — это полезная вещь.

В уборной холодный кафель давит в копчик. Я облокачиваюсь на умывальник, тяжело дышу. Илья рядом. Он не говорит ни слова — просто берёт салфетки, вытирает мне лицо, аккуратно моет мои руки, прячет взгляд, когда видит кровь. Расчёсывает мои волосы, не спрашивая разрешения.

Я молчу. Потому что внутри одна мысль: хочу курить. Сигарету. Прямо сейчас. Прямо в лицо этой вашей системе.

Мы не говорим с ним. Но он, как всегда, — предан и рядом.

1 Мая

— С Первомаем, дорогая! — папа приобнимает маму, смачно целует в щёку. Она фыркает, как кошка, вертит хвостом, будто лиса в весеннем лесу. Но довольная, румяная!

Щёки папы тоже розовеют, он сияет, как довольный кот. Протягивает ей букет — не по поводу, просто так, «для настроения».

Я сижу за столом, наблюдаю. Улыбаюсь. Искренне.

Но внутри уже всё иначе. Раньше я бы растаяла, захотела того же. Теперь — нет. Теперь я знаю: любовь — это не лепестки и поцелуи. Это кровь под ногтями, ревущий голод и вкус победы на языке.

Во мне горит жизнь, да. Но не та, что была. Эта — темнее, яростнее. Я питаюсь не романтикой. Я питаюсь гневом, обидой, жаждой вернуть себя через разрушение.

И знаете что? Мне даже это нравится.

Ян сидит под окном, словно привязанный ко мне невидимой нитью, которую сам же и испачкал. Он не поднимает глаз, курит одну за другой, будто пытается выкурить из себя совесть. И да, как я и думала — всё уладил. Деньги, связи, извинения, слезливый рассказ про «психо-девочку с травмой» — сработали. Директор больше не смотрит на меня как на угрозу, а как на проблему, с которой нужно просто аккуратно дожить до выпуска. Семья Элины тоже не имеет претензий.

Первая кровь врага дала мне ахуенную тягу к жизни. И я поняла, чего я по-настоящему хочу. Расплаты! Никаких больше лезвий в ванной, обещаю тебе, моя огненная малышка!

Я стою у окна, всё ещё наблюдаю за Яном. И во мне что-то зреет. Как яичная скорлупа, внутри которой уже шевелится змея.

Я не чувствую благодарности. Я не чувствую ни вины, ни тепла. Но чувствую пульс. Чувствую, как мысль проклёвывается в голове, как капля чернил расползается по белому листу. Это даже не месть. Это — порядок. Баланс. Право на перезапуск.

Ян, ты сам вывел меня на этот уровень. Так что теперь — играем по моим правилам.

Надеваю перед зеркалом маску «мне очень жаль». Проверяю уголки губ, взгляд — чуть растерянный, но тёплый. Иду вниз. Сердце бьётся ровно. Никаких сомнений. Только план.

Он сидит, как всегда — уставший, оборванный, воняет табаком и прошлым.

— Привет, — говорю мягко, как будто это не он сжёг мне внутренности, не он ловил ключи от машины над моим телом.

Я присаживаюсь рядом. Ян поднимает голову, смотрит, будто не верит. Молчит.

— Я думала... может, поговорим?

Голос у меня дрожит — я ведь репетировала это дрожание.

Он будто сжимается. Ловит воздух. Не смеётся. Не радуется. Просто смотрит — как утопающий.

— Яна больше нет, — говорит он хрипло. — Есть только то, что от него осталось. Но если ты... если хочешь — я выслушаю. Всё, что ты скажешь. Всё сделаю.

Склоняю голову, чуть касаюсь его плеча.

Я смотрю на него, как будто только сейчас замечаю, как сильно он похудел. Как руки дрожат от сигарет и нервов.

— Спасибо тебе... — говорю мягко, будто не с упрёком, а с благодарностью. — За то, что уладил всё с директором. С Элиной. С её родителями.

Он моргает, будто не сразу понял, что я всерьёз.

— Я... должен был. Я во всём этом виноват. Я не мог просто...

— Ты мог, — перебиваю, но голос у меня тихий. — Ты мог бросить меня. Мог сказать, что это всё мои проблемы. Но ты не бросил.

Я наклоняюсь ближе, будто говорю секрет.

— Это... важно.

Его горло сдавливает. Он сглатывает, не зная, куда деть руки. И я чувствую, как он снова падает в мою орбиту — без сопротивления.

Ведь если он снова мне верит — я смогу сделать всё, что захочу.

— Но ты всё же сделал мне больно, — говорю тихо, почти безэмоционально. В этих словах — нож. Медленный и точный.

Он будто сжимается, не физически — лицом, взглядом, даже дыханием. Как будто всё вспомнил. И это — хорошо.

— Я знаю, — хрипло отвечает. — Знаю, Эва...

— Мой психолог говорит, что я должна отпустить, — продолжаю, не давая ему времени на раскаяние. — Понимаешь? Я не могу больше жить в этой боли. Она как ржавчина. Разъедает.

Он кивает, но выглядит потерянно. Идеально. Он не понимает, что именно я собираюсь отпустить. Или кого.

— Поэтому я подумала... если ты правда хочешь всё вернуть, мы можем попробовать. Медленно. По-новому.

Я улыбаюсь — мягко, спокойно.

— Но без Марата это невозможно... — говорю тихо, почти шепчу, будто между прочим. Однако смотрю на него внимательно.

У Яна на лице будто что-то сдвигается. Он замирает, напрягается. Понимает, о чём я. Или догадывается.

— Он всё разрушил. Между нами. И внутри меня тоже, — продолжаю спокойно, сдержанно. — Я не могу притворяться, что ничего не было. Что ничего не болит. Это... незакрытая рана. Я не прошу чудес. Просто... помочь её зашить.

Он не отвечает сразу. Просто смотрит. Я делаю вид, что опускаю глаза.

— Мне нужно посмотреть ему в глаза. Мне нужно, чтобы ты был рядом. Просто рядом. Поддержал. Не как "Ян-победитель", не как парень... Просто как человек, которому не плевать.

Пауза. Я медленно выдыхаю и добавляю, почти ласково:

— Ты ведь ради меня сделаешь всё. Да?

Ян отворачивается на секунду, будто хочет скрыть выражение лица, но я вижу — его сжало. Челюсть, пальцы, даже плечи.

— Я сделал тебе больно, — глухо говорит он. — И Марат... да, он тоже. Я должен был тогда остановить. Всех. Себя. Его.

Он смотрит на меня. В глазах снова этот взгляд — тот самый, которым он смотрел на меня после поцелуя, перед тем как всё сломать.

— Если тебе нужно — да! Я сделаю. Всё. Любое дерьмо. Лишь бы ты смогла... дышать.

Он выдыхает медленно. Его голос — почти сдавленный:

— Что именно ты хочешь?

Я поднимаю на него глаза и слегка улыбаюсь. Чуть-чуть, тонко, почти по-дружески:

— Всего лишь...разговор. Один вечер. Только ты, я и Марат. Ничего больше. Просто... закрыть гештальт.

Внутри всё пульсирует. Мой план — как раскалённый уголь под языком. Но на лице — только благодарность. Спокойствие.

Он соглашается. Слишком быстро. Настолько, что в груди на миг что-то ёкает: а неужели правда готов? И я этого хочу?

— Хорошо, — говорит Ян, даже не моргнув. — Если это тебе нужно. Сделаю всё, как скажешь.

Организовать проще всего всё в том же отеле. Я слёзно прошу Яна заняться и этим. Прошу тот же номер, но уже попроще — без лепестков роз и дизайнерских решений. Может, разве что вина, для расслабления души. Тут будут совсем другие декорации, шампанское не подойдёт.

Марат? Он — моё главное условие. Ян сам всё ему передаст. А если нужно — заставит явиться. Я знаю: он пойдёт на это. Я этого хочу ещё и потому, что именно Ян — его слабое место. Его стыд. Его яд.

И он согласился.

Мы расходимся, чтобы встретиться уже на месте.

Номер 913 встречает нас пустотой. Всё так же чисто, так же дорого, но теперь — без театра. Холодные стены, белые простыни, стеклянный столик, где раньше стояло шампанское.

Теперь только зеркала. И воздух, натянутый, как струна.

Ян молчит. Заходит следом за мной, закрывает дверь. Нервный. Такой же, как я помню себя в ту ночь. Только он такой — не от предвкушения.

Он спрашивает:

— Точно хочешь... это? Вернее, здесь?..

Я киваю.

Когда является второй виновник торжества, я наливаю себе вино, усаживаюсь в кресло. На мне наряд мести — платье, которое Ян купил мне в тот день, когда я согласилась лишиться девственности с ним.

Платье мести — чёрное, обтягивающее, с глубоким вырезом на спине и разрезом до бедра. Холодный сатин блестит, как лезвие. Ни капли нежности — только власть, ярость и контроль.

Ян сидит на краю «нашей» кровати. Марат устроился у стены, облокотился, видимо лениво желая «промотать» момент.

Я начинаю спокойно, почти шепотом, но каждое слово — как лезвие.

— Ты знаешь, Ян, я думала, что никогда не смогу даже смотреть на тебя без желания разорвать на части. А теперь смотрю... и не чувствую ничего.

Я улыбаюсь.

— Но я решила тебя простить.

Он поднимает взгляд. В нём — растерянность, надежда, боль.

— Только есть цена. — Я делаю паузу. — Очень простая. Примитивная даже.

Подхожу ближе к цели, делаю глоток вина. Марат уже чувствует, что-то не так, но молчит.

— Ты сам разрушил меня. Превратил в дым, в пустоту. А теперь я хочу, чтобы ты тоже почувствовал, как это — быть объектом. Не героем. Не хозяином. А... вещью.

Я скольжу пальцем по краю бокала.

— Это будет твоя плата. За мой крик. За мою кровь. За то, что я поверила. Сделай это. И, может быть, я снова посмотрю на тебя как на человека.

— Всё что угодно... — говорит он тихо.

Я бросаю взгляд на кровать. Конечно, следы моей крови и любви давно убрали. На ней свежие простыни — такие же скользкие и мягкие, как тогда.

— Займись сексом с Маратом, — произношу спокойно, глядя прямо ему в глаза.

Марат сначала хмыкает, но улавливает суть раньше сказанного дальше. Он резко меняется в лице.

Глаза Яна расширяются от удивления. И я не даю ему времени отдышаться.

— Только теперь наоборот, — добавляю тихо, почти ласково. — Ты будешь снизу.

Марат сразу отсекает — с чего бы это он дал собой помыкать? На его лице нет желания, там шок. Наверное, больше от того, как реагирует Ян на всю эту ситуацию. ЕГО Звезда! Хозяин.

Смотрю на Яна. И вижу в его глазах всё по очереди: шок. Размышление. Горечь. И — принятие.

Ян поворачивается к нему. Только взгляд. Приказ. Молча.

Марат машет головой. Но, видя его измождённый взгляд, сдаётся. Подчиняется. Как всегда.

Вот и всё. Он понял. Не сразу. Не легко. Но — принял.

Я чувствую, как внутри них что-то ломается. Рушится. Между ними больше нет власти, нет рангов. Нет ничего «королевского». И никогда уже не будет. И это... чертовски красиво.

Я просто сижу. Наслаждаюсь красным полусладким. Спокойная. Целая.

Впервые я ощущаю власть. Не в его прикосновениях, не в его обещаниях. А в себе. Моё условие. Мой выбор. Моё прощение — за цену, которую он не забудет.

Он сказал: «всё что угодно». Пусть теперь поймёт, каково — быть сломленным. Обнажённым не телом, а гордостью.

Я велю раздеться. Без прелюдий. Механически. Указываю Яну — на колени. Или — раком. Марат подчиняется мне автоматически. Словно по инерции. Как раньше Яну.

Единственное, что бесит — как Ян выглядит. Он надломленный Бог. Даже в самых унизительных позах остаётся красивым. От этого во мне всё выворачивается. Я кривлюсь. Злюсь.

Марат входит в него жёстко. Без смазки. Только мерзкий плевок на ладонь — по моему приказу. Смазка — символ жалости, а жалости здесь не будет.

Ян вскрикивает. Морщится. Выгибается от боли. Грубые толчки. Влажные полувсхлипы. Полуматы.

Я наблюдаю с холодным упоением. Опять секс. В МОЕМ номере. Но теперь — уничтожают не меня.

Я — режиссёр. Я диктую всё. Как вставить. Как двигаться. В каком темпе. Без нежности. Только грязь. Только унижение. Чтобы дошло до костей.

Марату — ни малейшего шанса смягчить. Ни прикосновений. Ни слов. Только действие. Как в дешёвом порно. Только хуже. Потому что с душой. Моей душой. Которую они мне сожгли.

Я растекаюсь в кресле. С сигаретой в зубах. Смотрю, как сгорают те, кто сжёг меня.

Всё расплывается. Сбивчивое дыхание. Влажные глаза. Сперма, кровь, пот, табак. Ад вперемешку. И где-то в этой вони — аромат утоленной жажды.

Ян валяется на полу недолго. С бёдрами в кровавых разводах доползает до душа. Будто хочет смыть не только грязь. Всё. Всё, что внутри.

Марат, наоборот, спешит уйти. Словно сбежал с поля боя. И я его не держу.

В его глазах — отвращение. Стыд. Но когда он бросает взгляд на Яна... я замечаю нечто новое. Не жалость. Не злость. А что-то... странное. Тяжёлое. Как будто звезда в его небе потухла. И он изуродовал её собственными руками.

Пока он натягивает одежду, я стараюсь сохранять невозмутимость. Но взгляд цепляется за кровавые разводы на простынях. На полу. Они будто шевелятся. Ползут ко мне. Шепчут.

Что-то внутри выворачивается. Буря поднимается. Срывает маску равнодушия.

И тут из душа выходит Ян.

Свежий. Как новый. Ни следа боли. Ни вины. Только холод. Будто смыл не грязь — а себя. Глаза... не человеческие. Ледяные. Я замираю. Инстинкт самосохранения взвывает.

— Ян... я... — Марат впервые будто осознаёт, что только что сделал.

Но Ян — как мрамор. Как статуя. Собрался. Вернулся.

Я поднимаюсь с кресла. Медленно.

— Уходи, — бросает он, не глядя.

Марат замирает.

— Ян...

— Я сказал: уходи, — голос его хрустит, как лёд. За трещиной — бездна.

Марат делает шаг. Ян резко поворачивается. Лицо перекошено.

— Ты даже не попытался. Ни слова. Ни «нет». Ты просто сделал. Как...

Он осекается.

— Но ты же сам... — лепечет Марат.

— Я приказал. А ты подчинился. Как всегда. Ни взгляда. Ни сомнения. Ни уважения. Тряпка. Ты хотел, чтобы я тебя возненавидел? Поздравляю.

Он делает шаг вперёд. Марат отступает.

— Никогда. Больше. Не подходи ко мне. Ты — ничто. Ты позволил сломать нас обоих.

Марат опускает глаза. И уходит.

Ян смотрит ему в спину. Как ножом.

Когда за Маратом захлопнулась дверь, тишина осела, как пыль на раскалённое железо. Ян всё ещё стоял в середине комнаты, напряжённый, как струна. Я выпрямилась. Сердце стучало неуверенно, но я собрала остатки ярости, ту, что жгла меня последние несколько часов.

— А теперь моя очередь, — говорю спокойно, будто не дрожу изнутри.

Он смотрит на меня. Усталый, но злой. Но я не даю себе слабины.

— Посмотри на меня, Ян. Хорошо посмотри. Я не девочка, которую можно было соблазнить и бросить. Не тень в твоей игре. Я — та, кто поставил тебя на колени. И это ещё не финал.

Он не двигается. Но в нём — что-то нечеловеческое. Демоническое.

— Спасибо, что разбудила меня, Эва! — он хлопает в ладоши с ядовитой усмешкой. Каждый хлопок — как пощёчина.

— Ян, я... ты сделал...

— Я?! — голос резко взлетает. — Да, я! И я сам себя за это закопал, Эва! А ты... ты вкусила каплю власти — и посмотри, во что превратилась! Я думал, ты не такая. Ты — другая. Светлая... — он зло усмехается. — Но ты хуже. Намного хуже, чем я.

Сердце сжалось. Эти слова обожгли больнее, чем любое проклятие. Я закусываю губу, стараясь не заплакать. Не здесь. Не сейчас.

— Мне всё ясно, Эва, — он кидает взгляд на кровать, в его глазах снова тот мёртвый холод. — Благодари судьбу за каждую минуту после этой сцены...

Пауза. А потом голос становится шершавым, как ржавый металл:

— ...и молись, чтобы наши пути больше никогда не пересеклись.

Выдыхаю... Это точно.

Дома я смываю с себя всё — предательство, обиду, пустоту, злость, жажду мести. Они стекают по телу, исчезают в водостоке, как старые слои краски, наложенные один на другой за месяцы боли, радости, злости, страданий и любви.

Я всё ещё чувствую вину. Но прощаю себе этот грех. Он сделал со мной нечто хуже. И получил ту же монету, с тем же номиналом.

Что, думал — я прощу его за жалкие посиделки под моим окном? Нет, Ян. Так не бывает.

Мы оба испачкали руки. И разрушили всё самое светлое, что могло быть между двумя влюблёнными.