3. Образ сучки
Нижняя пара глаз проморгалась от неприятных и давно уже забытых ощущений. Толстая чёрная линия прошлась аккуратной стрелкой по веку, подчеркнула прикрытый взгляд, залезла слегка на светло-фиолетовые тени, прервалась.
Столас коротко прошипел от недовольства и окунул кисточку снова, чтоб она вобрала в себя больше подводки — а пока оценил своё творение.
Не то.
Что-то не так: он совсем отвык, похоже, с подростковых лет от этого резкого злого макияжа. Раньше получалось проще и естественней: когда он мог свободно бунтовать и не быть обсмеянным, униженным и посланым нахуй. Ребёнком. Со своим мнением и таким восхитительным максимализмом.
Стелла ненавидела, когда он красил глаза, ненавидела, когда он говорил слишком мягко, ненавидела, когда он плакал, пел, смущался, ворковал и хихикал — ненавидела за всё и сразу. Ненавидела за то, что он является собой, за мягкость и манерность, за неловкие улыбочки и плавные движения руками.
Она ненавидела, что он ведёт себя недостаточно аристократично, заставила сменить весь его гардероб на дорогущие, но совершенно безвкусные шмотки. Заставила избавиться от всей подростковой готики, которая «ещё до её рождения вышла из всякой моды», и всучила ему что-то своё, что, по её мнению, должно было придать муженьку статусности и строгости. Именно тогда Столас стал носить меха и такой банальный для королевских одежд красный вместо привычных чёрных и фиолетовых оттенков — не помогло. Она всё так же была недовольна.
Ей нужен был другой — он понял спустя пару месяцев в браке. Её готовили к другому, она ждала другого — и осталась разочарованной: в жизни, в постели, в быту.
Стелла хотела жёсткости.
Стелла устроила её сама.
— Что если... чёрные тени? — тихо пробормотал Столас, советуясь с отражением в зеркале. — Да, думаю, так будет лучше.
И он мог вести список вещей, что её не устраивали, мог пытаться подстроиться и что-то исправить — но ради семи колец Ада, их было чересчур многовато. Начиная с того, что он ботан и заучка, и заканчивая тем, что он худой, как осина, и слабый физически — её не устраивало ни внутреннее, ни внешнее. Она возненавидела всю его чёртову сущность.
«Жалкое подобие мужчины!»
И вроде сама она была красивой. Вроде как даже довольно сексуальной — но то ли её скверный характер, то ли её острые предпочтения в сексе не позволяли Столасу иметь с ней хоть какую-то интимную связь. У них чудом появилась дочь — и Стелла распиздела каждому второму, что ради этого пришлось глотать Виагру и чуть ли не седлать его, делать всё самой.
Какой позор.
Какой это позор.
Однако были и плюсы. На фоне такого ужасного опыта первый раз с Блитцем вознёс его куда-то в сторону Рая: с кольца Гордости всё равно недалеко. Его горячий шёпот между укусами, командный строгий тон, отточенные движения и рваный жёсткий темп — кажется, всего этого Стелла ждала от Столаса, и в этот ёбаный день он смог осознать, почему. Он извивался от каждого толчка, он молил о продолжении, он задыхался и кричал — а Блитц злобно затыкал ему рот и казался так ещё более желанным. Ещё больше охуенным.
«Овладей мной»
Блитцу хотелось отдаться без остатка, он затронул что-то глубоко спрятанное, скрытое принцем от своих и посторонних глаз — и в этом «что-то», кажется, скрывалось всё, чего ему так долго не хватало для счастья.
Столас впервые был таким жадным.
Впервые позволил себе такую честность.
Впервые оголил свои «хочу».
Поистине волшебная ночь, после которой он наконец-то смог приказать жене убираться из его жизни. И сделать самый правильный выбор из всех.
— Он не обидится, надеюсь. Всё равно, наверное, про них уже забыл, — Столас достал с верхней полочки небольшую палетку, украшенную золотыми вензелями. Так обычно и выглядела дешёвая косметика, которую пытаются выставить за люкс: к сожалению только, пигментация всё равно подводила, выдавая полупрозрачное недоразумение вместо стойкого яркого цвета. Так и из этих шести оттенков чёрного (и чёрного с разноцветными блёстками) Блитц пользовался только одним: практически закончившимся в ноль и единственным, что мог перекрывать его красную кожу. Ну, для пробы пойдёт и такая.
Он никогда не забудет свою реакцию на то, что Блитц тоже пользуется косметикой. В тот день его мир перевернулся с ног на голову, и, выражаясь простым языком, заставил охуеть от жизни.
— А что ты ожидал? Меня с детства гримом мазали, ещё бы я не продолжил этим заниматься до сих пор! — усмехнулся тот, наблюдая как округлились у принца глаза от шока.
— Ты просто такой... ну... как бы...
«Мужественный» — не смог сказать Столас, замявшись. Из-за слов Стеллы и того, что он редко обращал внимание на окружающих его аристократов, в его голове укрепилось тождество «макияж равно баба».
Бабой быть непозволительно и стыдно, если у тебя есть член между ног. Да ещё такой большой, как у Блитца. И это разорвало все его шаблоны к хуям собачьим.
— Какая нахуй разница, какой. Это просто тени. Просто макияж. У меня и без того глазищи чёрные, но с подводкой и тенями выглядит ещё пизже, как будто три дня не спал и злющий из-за этого, как псина. Знаешь, как работнички мои ссатся, когда я крашусь?..
Нет. Он много тогда ещё не знал.
Не знал, что Блитц универсал, и его самого неплохо так расплавляет от командного тона и посторонних предметов в заднице. Не знал, что в узких кругах своих старых знакомых из цирка он носит гордое звание маминого сыночка и любителя второсортных мюзиклов.
Не знал, что так можно. Можно быть таким и производить впечатление уверенного в себе. Можно быть таким и вызывать у окружающих не усмешку, а тихое принятие и уважение.
Он тогда даже понятия не имел, что положение человека в обществе ограничивается лишь его фантазиейцитата из фильма «Величайший шоумен"(2017). Но Блитц сказал ему. И доказал.
Так что когда пришло время для финального похода в суд, они оба были готовы. Оба вырядились в чёрные костюмы, драматично подвели глаза и закрыли их солнцезащитными очками. Столас откопал где-то шляпу флоппи, что дополнило его траурный образ на удивление уж слишком хорошо.
И когда Октавия самым саркастичным и уставшим голосом из всех спросила: «На чьи, блять, похороны вы собрались?», он, переглянувшись со своим любимым бесом, просиял: «Моей женитьбы».
— Итак, — протянул, чуть не мурча, Блитц в тот день, наполняя два бокала полусладким красным вином. Он без стеснения восседал на обеденном столе с ногами и довольно крутил хвостом, не боясь задеть им бутылки, каждая из которых стоила, как четыре его зарплаты, пока Столас ходил вокруг, пританцовывая в такт музыке и светясь от счастья. — Суд отклонил заявку на моральную компенсацию, лишил нашу дорогую лебёдушку титула принцессы и права наследства и запретил ей участвовать в жизни дочери из-за доказательств по поводу домашнего насилия и неоднократных попыток тебя ёбнуть. Столас, я считаю, мы сорвали куш. Добро пожаловать в холостяцкую команду!
Принц принял протянутый ему бокал и нарочито печально вздохнул.
— Я не холостяк, милый. Я разведёнка.
«С прицепом», — дополнили они одновременно после секундной паузы.
Столас захихикал, мысленно радуясь, что его дорогая звёздочка всё же осталась с ним, несмотря на все попытки её матери отбить её в зале суда. Но зал суда в ответ отбил ей по ебалу, ведь Блитц не зря несколько месяцев по всем углам скрёб доказательства, что именно Стелла заказала киллера по душу своего мужа.
Легче всего было бы, конечно, привести туда самого Страйкера, но его, по совершенно странному, однозначно не зависищему от I.M.P. и Блитца стечению обстоятельств, в живых уже давно никто не видел. Зато половина Гнева имела честь лицезреть, как тот вёз Столаса на коне в своё логово, чтобы после там его и прикончить.
А выбиванием показаний ему заниматься совсем не впервой и совсем не влом.
— Кстати, про твой прицеп. Где Вия?
— Ушла. Сказала, что оставит нас порадоваться нашей большой-маленькой победе вдвоём. Это же торжество нашей прекрасной непобедимой любви над моим бывшим браком, — он пожал плечами, а потом дополнил. — Ну, и ещё она сказала, что если мы будем в честь праздника особенно громко трахаться, то она сойдёт с ума и придётся устраивать уже похороны.
Блитц залился громким смехом от такого комментария. Всё этой девчонке не нравится: ни родительские ссоры, ни громкий — зато довольно дружный — секс! Подростки — им не угодишь!
— А что ты не сказал, что мы не собирались трахаться?
— А мы не собирались трахаться? — Столас выдавил расстроенную моську.
— Собирались ещё как, — тут же на лицо принца вернулась довольная улыбочка. — Но не при ней же.
— Она на этот аргумент ответила, что ты и при ней можешь. А то она не знает наши пьянки и чем они кончаются.
— У меня одного ощущение, что я ей не особо нравлюсь?
Столас хихикнул в ответ, закатывая глаза. Да, пока Октавия не сильно привыкла к Блитцу и им ещё предстоит найти общий язык — но это не говорит о том, что всё так однозначно!
Он держался мнения, что им всего-то нужно поговорить — и сейчас, смотря на эту ситуацию в прошлое, можно подтвердить: так оно и было.
— Так, ладно, моя дорогая разведёнка, тост! — бес торжественно поднял руку с бокалом. — Эту злобную суку ты терпел незаслуженно долго, и я не знаю, как тебе хватило нервов не убить её — но это только подтверждает, что ты для неё слишком хорош. Столас, ты теперь свободен, в твоей жизни на одну головную боль меньше и я спешу тебе напомнить, что ты даже неплохо сохранился, так что я не позволю тебе скатиться в жалеющую себя и жрущую под телеком во вселенской депре жабу. Ты всё ещё прекрасный принц, а без этой шаболды рядом станешь ещё прекраснее. И ни одна мразь теперь не посмеет сказать тебе, что ты какой-то не такой — это ты уже можешь на меня оставить, я разберусь. Никаких больше Стелл, никаких истерик, никаких покушений! За твой развод и за счастливый финал вашего очень не счастливого брака!
— За мой развод! — вторил Столас со счастливой улыбкой под звон хрустальных бокалов.
В тот день они целовались и смеялись, танцевали и пели — вели себя, как малые дети, совсем не стесняясь ни прислуги, ни друг друга. С такими искрами в глазах Блитц, кажется, ещё никогда не звал его «мой». Теперь без остановки: мой Столас, мой принц, мой парень, мой совёнок, мой любимый, мой-мой-мой-мой-мой — очень много раз.
«I'm still standing after all this time
Picking up the pieces of my life
without you on my mind!
I'm still standing
Yeah yeah yeah!»
Музыка играла громко, а они не старались петь красиво. Они кричали, что есть силы, отпуская эти ужасные годы, будто их никогда и не было, они кружились, будто в вальсе, пока Блитц сидел на руках Столаса и обнимал его за шею. Они дарили друг другу пьяные поцелуи и продолжали — это начало новой жизни, оно должно быть только таким!
«The Vegas lights
The lies and affectations
Sensation
We're winning 'til
the curtain's coming down!»
Свечи — единственный источник освещения в комнате. Кроме них светились только их глаза и бледно-бледно — звёздная подсветка над головой. Пока они праздновали, дворецкий руководил тем, чтоб со стен сняли все портреты со Стеллой и предали их огню запоздалой справедливости. Последние воспоминания о ней должны быть уничтожены сегодня.
«Parasite
Leeching off my pain, never satisfied
'Til I'm fully drained
You're a parasite
Playing with my name just to stay alive
What a poor pathetic parasite!»
Блитц сам начал кричать строчки не знакомых его парню песен, шля его бывшую жену нахуй так, будто сам с ней развёлся. Где-то к третьему припеву к нему начинал присоединяться Столас, запомнив такие точные и злобные слова и выкрикивая их ещё громче, срывая к чертям свой голос. Да плевать. На связки, на сохранность чьих-то чужих ушей: этот момент — блять — полностью стоит того.
«Say goodbye to your Mr. Nice Guy
You got your wish, he's rotting in Hell
I'm up all night when you think I'm sleeping
People pleasing's never good for your health
SO GO FUCK YOURSELF!»
— Теперь я понял, почему ты такое слушаешь, — стараясь отдышаться, Столас прерывисто усмехнулся и откинулся на спинку стула.
— Наслаждайся, детка, — хихикнул Блитц, похоже, не имеющий с громкими злыми криками на протяжении долгого времени ну совсем никаких проблем, и плеснул ему ещё немного вина. — Сегодня твой день.
— Сегодня наш день, милый, — поправил его принц, приподнимая свой бокал и наклоняясь к столу, куда снова по-хозяйски сел бес, чтобы быть к нему поближе. — Благодаря тебе мне поверил суд, благодаря тебе я туда вообще изначально пошёл и благодаря тебе я сейчас абсолютно счастлив и готов свернуть все горы в Аду. За то, что я теперь официально только твой и за нашу нерушимую охуительную любовь! За нас, Блитц!
— За нас, — пропел бес в ответ, и бокалы снова празднично звякнули. Но после первого же глотка его резко завлекли в поцелуй, от чего он даже пролил вино на рукав, не удержав равновесие, но не предал этому совсем никакого значения. Да похуй, кто-нибудь другой отстирает.
Особенно учитывая, с каким рвением цепкие ручонки Столаса начали стягивать с него чёрную рубашку. С каким рвением в его рот пробрался горячий язык и как его прижали к столу, нависая сверху. Как принц перебрал магию светящимися пальчиками, и дверь сладко щёлкнула замком, убеждая: вот, теперь мы остались одни, Блитци.
— Я надеюсь, Октавия сейчас нигде не икает, — криво усмехнулся бес, плавясь от прикосновений к телу.
— Я надеюсь, ты оправдаешь её уход из дома сегодня громкими праздничными стонами, милый, — терпко прозвучал голос Столаса, наклоняющегося к его ширинке. — Хочу слышать, как тебе хорошо.
— Только если ты меня заставишь.
Блеф, разумеется: заставит ещё как. Блитцу на деле не надо много, особенно в сексе конкретно с этим демоном: Столасу повезло делать всё правильно, чувствовать тот самый темп, подбирать те самые слова, доводить до того самого состояния — и оно всё было настолько то-то-то, что хотелось кричать и рыдать от счастья.
Нашёл себе принца на белом коне без коня.
«Какая Стелла ебанутая», — он думал. Настолько же ебанутая, насколько пиздат Столас.
То, каким взглядом он смотрел, когда проникал внутрь абсолютно любым из способов, то, каким внимательным и терпеливым был вне зависимости от позиции и ситуации, то, каким тоном говорил, в каком темпе дышал — всё было охуенно. Такое только с ним. Это его черты, исключительно.
Как его можно было так задавить?
— Не сдерживайся, Блитци...
Этот ебаный демонический шёпот, который окутывал-облапывал-заполнял его со всех сторон, который появлялся, когда Столас был так близок к разрядке, что бросал контролировать даже внутреннюю аристократию — заставлял вздрогнуть, прижаться ближе, раствориться в его руках, ощущая только глубокие толчки в собственное тело, его сбивчивые вздохи и свои несдержанные стоны.
Этот ёбаный шёпот наговаривал ему грязных приятностей о том, как мокро и узко внутри него, о том, как он горяч и прекрасен — и Блитц плавился в ответ на каждое «люблю».
Этот ёбаный шёпот бежал мурашками по позвоночнику, когда его ласково трогали за хвост и особенно за его основание, забирался в уши, отражался эхом и не пропадал, сводя с ума тем, как его одновременно много и так мало-мало-мало, что приходится напрягать слух и внимать.
Столас был огромный, его для Блитца было много, но в этом и заключался главный смысл.
После Столаса он всегда мелко дрожал и умолял-просил-желал продолжения, но в этом и заключался главный смысл.
После Столаса было охуенно.
И никакого «после Столаса» в его жизни уже точно не случится.
— Алло?! — послышалось из трубки раздражённым скрипучим голосом. Едва ли она не знала, кто звонил. Скорее её интересовало, что от неё вообще могло понадобиться после неудачного сегодняшнего суда.
— СОСИ ХУЙ, СТЕЛЛА!
— ПОШЛА НАХУЙ, ЁБАНАЯ СТЕРВА!
И под совместный злобный ржач звонок тут же оказался сброшен.
Столас осушил половину бокала залпом сквозь смех, забыв уже давно, какой это по счёту. В глазах расплывалось всё окружение, он даже на стуле сидел, пошатываясь, но какое же охуенное это было чувство: он послал её нахуй, он назвал её стервой, а его любимый парень просто в крысу сбросил звонок, не дав Стелле вставить и слова.
От того, насколько это ядовито и по-сучьи, хотелось восторженно визжать. Казалось, каждая разбитая вдребезги тарелка и расцарапанная ухоженными когтями кожа стоили этого момента.
Всё он сделал правильно. Пошла в пизду, Стелла.
— Мы будем звонить Андрэ? — игриво поинтересовался Блитц, уже листающий телефонную книжку в поисках нужного номера, заведомо зная ответ.
— Блитци-и-и, ну что за ужасы ты говоришь... — драматично протянул Столас, приставляя ладонь к клюву, как в дешёвом сериале по телеку. Бес заинтригованно промычал, качая трубкой из стороны в сторону и скалясь в довольной ухмылке. — Конечно, будем. Этот чёрт выебал мне все мозги, защищая свою дорогую сестричку — позвонить ему с посыланием нахуй это меньшее, что мы должны сделать, чтобы заставить его страдать.
— У меня есть ещё кое-что, что может заставить его страдать, — не отвлекаясь от набора номера, Блитц приоткрыл принцу вид на внутреннюю сторону плаща, откуда очень сексуально выглядывала белая рукоять ангельского пистолета.
— Ой, брось, не пачкай свои прекрасные руки его куриной тухлой кровью.
— Жаль, а так хотелось. Я бы этот пистолет предварительно хорошенько смазал и засунул ему прямо в... А? Алло? АНДРЕАЛЬФУС, Я ЕБАЛ ТЕБЯ И ТВОЮ СЕСТРУ!
Столас резко дёрнул на себя трубку.
— ТЕРПИ ЭТУ ЁБАНУЮ СУКУ САМ, НЕ ЗРЯ ВАМ ОТ СУДА НИХУЯ НЕ ДОСТАЛОСЬ, КРОМЕ ВАШЕЙ ЧИСТОЙ ЛЮБВИ И КРЕПЧАЙШЕЙ ДРУЖБЫ!
Блитц дёрнул её обратно, дополнил:
— ДРУЖБА ЭТО ЧУДО, СУЧКА!
И под совместное «ПОШЁЛ НАХУЙ» звонок так же оказался сброшен, а хихикающий бес — заключён в крепкие пьяные объятия.
Как маленькие дети.
Кажется, именно в тот день Столас наконец-то в полной мере ощутил, вспомнил и смог прожить, каково это: быть злобной принцесской-стервочкой. Хотя это была одна из немногих черт его характера, которую Стелле не удалось подавить до исчезновения, он до того часто получал за неё осуждающие комментарии, что начал делать это сам: засовывая острые фразочки поглубже и сияя в улыбке, когда предпочёл бы ответить лишь циничным взглядом свысока.
Его знали как зашоренного призрака в Гоэтии. Как тень громкой и не обременённой хорошими манерами жены. Закрытого, тихого и чахнущего на глазах с каждой новой семейной встречей.
Подойди к нему — отпустит пару будто заученных реплик и незаметно ретируется к столу с выпивкой и закусками.
«Оставьте меня одного»
— Хи-хи, а вот это уже другое дело, — Столас провёл пальцами по волосам, приглаживая их и любуясь собой в зеркало.
Драматичные чёрные тени на глазах переливались сине-фиолетово-зелёными блёстками, подводка с острой длинной стрелкой подчёркивала его надменный ради наилучшего вида взгляд. Добавить немного белой пудры для имитации строгой благородной бледности — и эта сучка готова ебать всех несогласных с ней в рот.
Столас улыбнулся — и с таким боевым раскрасом улыбка эта показалась такой надменной, хитрой, королевской, что самооценка вдруг взлетела в небеса от одного лишь осознания:
«Я могу быть таким»
Не нужно больше прятаться от Стеллы, не нужно натягивать меха на перья и маску согласия на лицо. У него теперь есть право на неприкосновенность и прекрасный парень, которого даже заводит, когда он ведёт себя по-сучьи.
Ведь каждый раз, когда Столас показывал коготочки, Блитц довольно хихикал и говорил, что «безумно гордится своим богатым, пиздатым, а теперь ещё и начавшим уважать себя под конец жизни мужиком». Слова эти, конечно же, были пропитаны беззлобной иронией, но знающий, с кем он встречается, принц был уверен, что произносились они всегда абсолютно искренне.
Кроме части про конец жизни. Они почти ровесники, и даже самому себе Блитц ни за что на свете не позволил бы назвать себя старым.
— А что, если...
Он игриво хихикнул и продолжил полосочки на глазах на верхнее веко (из-за чёрных теней они почти не различались, но это совсем не важно для его эксперимента). А потом, понаклоняв голову влево-вправо и пораздумав: аккуратно нарисовал на лбу большое сердце, очень пытающееся походить на клеймо цирка All-IMP.
Посмотрел на себя в таком виде и рассмеялся. Нет, роль клоуна в цирке его любимого беса явно не пошла б ему к лицу.
Зато это так мило. Теперь они похожи чуть-чуть больше.
Когда Столас вышел наконец из ванной, предварительно смыв с себя весь макияж и следы своих нелепых забав, он обнаружил Блитца уснувшим на кровати за листанием новостной ленты. Он мило поджимал к себе ноги во сне, обнимая кусок одеяла хвостом и руками, будто это был его задержавшийся в душе парень, и недовольно жмурил глаза от горящего в спальне света. Но, видимо, так забегался за день, что не нашёл в себе сил его выключить.
Столас тихонько взял в руки чужой телефон, чтобы переложить его с подушки на прикроватную тумбочку. Экран всё ещё горел (да так ярко, что начинали болеть глаза), значит Блитц уснул меньше получаса назад — он всегда жаловался, что тридцать минут это максимум работы его очередного нового мобильника без ухода в спящий режим. Говорил, что это тупо, ведь он даже ебётся в несколько раз дольше: но, пока телефон был цел, сделать ничего не мог.
«Столас для него слишком хорош», — тут же зацепился взгляд за один из однотипных до безумия комментариев. Блитц, судя по недописанному и не отправленному сообщению, полному орфографических ошибок, хотел ответить: «Так и есть, но почему-то он один хуй выбрал не какого-нибудь тебя, а меня, умник недоделанный. Завидуй молча и соси».
И это «так и есть» убивало.
Блитц не хуже, Блитц другой. Но когда Столас пытался это доказать, он никогда не верил.
Видимо, здесь опять придётся обращаться за подтверждением к «ебаным планетам» и звёздам — им бесёнок верил куда охотнее, чем собственному парню.
«Нет, а вы все прикалываетесь? Принц Столас зашуганный подкаблучник, который и слова нормально выдавить не может. Он жены, блять, своей боится так, будто она его избивает дома — позорище какое-то, серьёзно. А Блитц не идеальный, конечно, но... Вы его видели вообще??? Он моя гей-паника. А ещё он, блять, к тому же, просто мой герой: очень удобно нашёл себе мужика-тряпку с толстым кошельком и живёт припеваючи в его доме. Гений»
О как. Это что-то новенькое.
Обычно Блитц не зачитывал плохие отзывы про Столаса, потому что понимал, чем это кончится: он выйдет из себя, найдёт этих выблядков по IP и грохнет без капли сожаления. А его «мужику-тряпке» потом опять разбираться с последствиями его заёбов.
Нет, он, конечно, разберётся и слова плохого не скажет. Но так некрасиво.
Однако, судя по всему, оградив себя от части комментариев, он создал в своей голове впечатление, что говном считают только его. Хотя на деле как минимум каждый четвёртый из них затрагивал Столаса и то, какие они ёбнутые — оба.
Принц бегло пробежался глазами по строчкам. Все твердили в унисон: «Столас — тряпка, Блитц — мудак».
«Столас — тряпка, Блитц — мудак».
И ни капли правды.
Он всё-таки выключил телефон и положил его на тумбочку, убеждаясь перед этим, что ровно на семь утра включено где-то двадцать будильников на полную громкость. Из-за работы любимого парня пришлось резко переквалифицироваться из совы в жаворонка, и это ощутимо било по всем его биоритмам — но не спать же им от этого в отдельных спальнях! Не переживут.
Затем он осторожно поднял одеяло и отцепил от него Блитца, чтобы уже самому занять место мягкой и тёплой подушки для обнимания и накрыть их сверху. Не имея оперения, спать без одеяла, должно быть, достаточно холодно.
Потом щёлкнул выключатель и задвинулась одна из шторок. Наверное, обладай Блитц такой магией, не мучался бы от некачественного сна под верхним светом. На одну проблему меньше пришлось бы решать, на миллион успокаивающих чашек чая меньше пришлось бы заваривать.
Но идеально проскользнуть всё же не вышло. Блитц, проснувшийся, видимо, от внезапной смены яркости вокруг, что-то промычал, принимая позу поудобнее. Так, что где-то наполовину оказался лежащим на Столасе. Как обычно.
Всё-таки, наверное, надо было спросить, что его так задержало, но пока он был способен лишь на неразборчивые звуки.
— Чшш, спи дальше, мой хороший.
Губы сами собой растянулись в улыбке. От ласкового шёпота он чуть весь не покрылся мурашками — но всё-таки вразрез словам начал негромкий разговор:
— Ты там на кого дрочил так долго?
Столас улыбнулся, поглаживая его по спине.
— С чего ты взял, что я там на кого-то дрочил?
— Мечта поебаться с горячим испанским актёром, которого ты увидел по ящику в очередном тупом сериале — это единственная логичная причина, по которой ты мог зависать полтора часа в ванной, вместо того, чтобы лежать в обнимку со своим любимым парнем и проваливаться в сказочный сон о том, как мы купим лошадь и будем жить с ней долго и счастливо.
Столас ехидно прищурил глазки, прижимая его к себе ещё ближе.
— Я мечтаю ебаться только с одним горячим бесом, Блитци, до конца дней моих. Прости, что заставил сомневаться в моей верности, наверное, торчание в ванной мне напоминает о том, как часто мы с тобой там трахались.
Блитц, с самого начала этой беседы не испытывавший ничего даже отдалённо похожего на сомнение в верности Столаса, тихо рассмеялся. Но не отстал.
— Так правда, ты чего там делал?
Он протянул многозначительное «нуу», не зная, откуда начать.
Объяснять, что наконец-то чувствует себя живым и свободным, было, откровенно говоря, лень, придумывать отмашки бессмысленно и не приведёт ни к чему, кроме увеличения числа вопросов. По правде говоря, он вообще-то планировал устроить сюрприз на манер «смотри, какой я охуенный у тебя теперь — сектор приз, Блитц Баксо!» и делиться своей идеей пока не собирался.
Так что вместо объяснений, он спросил:
— Как думаешь, мне стоит изменить образ?
Блитц, похоже, нахмурился, не совсем осознав, как к делу относится этот вопрос.
— Если хочешь, меняй.
Столас остался неудовлетворён.
— Нет... то есть... что бы ты поменял во мне, если б мог?
Блитц с усилием разлепил глаза, поднял самый недоуменный взгляд из всех и приложил ему ладонь ко лбу. Холодный.
— Ты не заболел, значит, ебанулся. Не повезло: простуду лечить легче, чем болячки на голову. Особенно учитывая, что нам их и без того хватает, — хмыкнул он. Сонливость сняло, как рукой. — Нет, ну если без приколов. Столас, ты в порядке?
— Да..? Я просто хотел знать, каким ты хотел бы меня видеть? Есть ли во мне что-то, что тебе не нравится? И всё?
Блитц ужаснулся ещё сильнее, на этот раз отодвигаясь от него с таким подозрительным ебалом, будто понял, что ему за полтора часа в ванной подменили бойфренда.
Он не понимал, как сильно стоит беспокоиться: особенно учитывая, насколько с нихуя начался этот разговор и насколько глупо прозвучал поток вопросов. Но сам факт, признаться, уже пугал до усрачки.
— Столас, мы об одном и том же тебе говорим? — тот похлопал глазками в ответ, не понимая, что не так. Блитц провалился в ахуй. Он серьёзно. — Ты ёбнулся?! Ты же ебаное ходячее произведение искусства — на тебе половая тряпка с двадцатилетним сроком использования будет смотреться охуительно горячо и сексуально! Ты буквально, блять, то, о чём я мечтать не так давно боялся, потому что кто б узнал, решил бы, что я поехавший — а ты спрашиваешь, что в тебе не так?!
Блитц прекрасно помнил, каким недосягаемым ему казался Столас во времена их полнолунной сделки.
Его идеальная осанка, отточенные движения и мягкие улыбочки одновременно отталкивали чем-то чужеродным и непривычным и притягивали тем, как сказочно и красиво ощущались. Он будто сошёл со страниц детских изрисованных книжек, ведь даже в идиотском мерче Лу-Лу-Ленда вокруг Столаса как будто порхали искры. Одних его жестов и мимики было достаточно, чтобы сказать, что он принц.
То, как перед выполнением сделки, он попивал дорогущее вино, сложив ногу на ногу в выжидающей позе, заводило его с полтычка. Хотя, казалось, у Блитца, в отличие от его на голову поехавшего бати, на деньги как-то не вставал.
На деньги — нет.
На роскошь — да.
Самым роскошным явлением в особняке Столаса был сам его хозяин.
И даже когда он был раздражён или расстроен замашками от Стеллы, даже когда мялся и краснел — он был прекрасен, а Блитц влюблялся, и влюблялся, и влюблялся, и влюблялся...
И как же было страшно это признавать. Столас — чистокровный аристократ с энергией богатого влиятельного папочки и робкого милого паренька с ранимой душой в одном флаконе. Где-то на три ступени выше на иерархической лестнице — так, что его сородичи ссатся даже близко подходить или назвать, случайно оговорившись, «Величество», а не «Высочество». А ему можно трогать. Можно целовать. Можно душить. Можно по имени, можно «сучка». Можно-можно всё: и даже говорить по душам ночами после секса.
Столас так недосягаем, так желаем. До сих пор и навсегда.
И несёт такую хуету.
— Ну не может быть так, что тебе всё нравится.
— Может, — возразил Блитц, всплеснув руками.
— Никто не без греха.
— Кроме тебя.
— Ну Блитц! У тебя же явно есть какое-то представление об идеальном мне. Просто подумай, я уверен, ты сможешь что-то сказать.
Бес глубоко вздохнул и прошёлся по нему раздражённо-изучающим взглядом. Закрыл глаза, размышляя. Открыл. Закрыл. Сверил «идеальную версию» и то, что видит перед собой. Мотнул головой в результате этого анализа и, положив руки на его лицо, приблизился своим.
— Столас, это такой идиотизм, и ты даже не представляешь, насколько. У меня не просто нет твоей идеальной версии в голове, у меня буквально на слове «идеальный» в мозгах всплывает твоё совиное ебало. И я не знаю, что мне сделать, чтобы ты поверил, потому что для меня это мега-очевидно.
Столас натянуто улыбнулся.
— Я верю-верю... Спасибо.
— Блять, за что?! — возмутился бес. — Тебе спасибо, что ты меня любишь и рядом с собой держишь, каким бы сомнительным партнёром я ни был. Ты... Ты блять. Ты придурок, вот твой единственный минус. Ты в себе не уверен, являясь при этом полярной звездой в небе, пятихаткой в кармане зимней куртки и патроном в «русской рулетке».
— Последнее вроде не очень хорошо.
— Смотря, какие у тебя планы, Столас. Но ты не обольщайся, тоже иногда можешь нихуёво мозг вынести по настроению, — принц рассмеялся уже искренне. Шутки Блитца он вообще очень ценил: не важно, что за тему они опять разгоняли в постели вместо походов к психологу. — Короче, прекращай. Ты самый пиздатый мужик из всех, и я не собираюсь брать эти слова назад, даже если с очередного шоппинга ты припрёшься в трусах с волком, который в цирке не выступает.
— Чего?
— Охуеть, ты даже не знаешь, что это такое. Как тебе удаётся обходить всё второсортное говно в жизни, поделись секретом, я тоже хочу таким быть.
Столас хмыкнул.
— Из второсортного говна в моей жизни была моя жена. Мне хватило, дорогой.
Блитц хихикнул на холостяцком. Чмокнул в клюв.
— Как же она тебя не заслужила, — а, подумав добавил: — И я не заслужил. Я не знаю и никогда не пойму, за что ты меня любишь, совёнок, но знай, что в любом случае я никто, чтобы тебе указывать, как выглядеть или вести себя. У меня даже желания нет. У меня есть желание просто жёстко наслаждаться тем, что ты мой на веки вечные, и бла-бла-бла, любовь-морковь. Какой кринж, не заставляй меня так распинаться из-за этой хуеты. А вообще...
Он ехидно ухмыльнулся, выждав театральную паузу. Так случалось каждый раз, когда ему в голову приходила какая-то шаловливая идейка или шуточка — и он настолько заводился, что начинал по-кошачьи мотать хвостом, будто готовясь к нападению на беззащитную жертву.
— Спроси ещё раз, — хитро протянул он.
— Каким ты бы хотел меня видеть, Блитц?
— Счастливым, — ещё один чмок. — Остальное по мелочи со шмотками и стилем ты сам придумаешь, главное, чтоб тебе нравилось, понял? Всё, спокойной ночи, мне на работу завтра.
И нырнул вниз, прижимаясь к его груди, будто ничего не было, и не позволяя никому лицезреть свою смущённо-радостную улыбку от мысли: «Я реально сказал это, ахуеть-ахуеть-ахуеть».
Вот только он не знал, что такое же «он реально сказал это, ахуеть-ахуеть-ахуеть» происходило в голове и у Столаса.
— Спокойной ночи, мой любимый бесёнок, — чмокнул в лоб и тихо-тихо прошептал: — Ты самый-самый лучший. Люблю тебя. Очень сильно тебя люблю.
Но Блитц сделал вид, что уже уснул, пытаясь справиться с букетно-конфетными бабочками в животе и ужасно громким сердцебиением.
Придурок.
«А я тебя сильнее».
***
— Папа, нет.
Притащить с собой на шоппинг Вию с Луной сначала казалось ну просто волшебной идеей. Являясь достаточно близкими подругами и сведущими в молодёжном стиле, они могли неплохо так помочь, а заодно и пообщаться, раз уж теперь они практически одна семья.
Но, увидев отца в чёрной рваной футболке с надписью «memento mori» и нелепым, будто сигаретным, дымом на фоне, Октавия моментально сдалась. Луна за её спиной зашлась громким ржачем и начала снимать на телефон.
— Блитцу отправлю, это разъёб.
— Стой, не надо! Это сюрприз! — тут же запротестовал Столас, размахивая руками. Луна закатила глаза и послушно убрала камеру с мыслью «один хуй оно сохранится у меня в галерее, и однажды Блитц наткнётся на это и умрёт от стыда». Но говорить вслух не стала.
— Папа, это кринж, — критически произнесла Октавия, выгибая бровь, будто не понимая: он серьёзно или очень жёстко рофлит?
Столас в ответ изобразил максимально понимающее выражение лица и осторожно кивнул, покашиваясь то на дочь, то на Луну.
— Это... какое-то плохое слово? — аккуратно уточнил он, переводя озадаченный взгляд на принт на футболке, будто она знала ответ и обязательно могла бы его подсказать. Но футболка помнила о смерти и о том, что стоит, как чья-то девственность, ей было не до их разборок.
— Ты старше Блитца всего на три года и не знаешь, что такое кринж? — гончая снова усмехнулась, на этот раз смотря на него с каким-то даже сочувствием. — Какой ты ботан.
— Милая, я попрошу! Это слово я точно знаю, и оно обидное!
Ой, ну да. В их недосемье всё было поровну: Блитц не понимал половину из того, что Столас говорит о своей работе и родственничках, потому что он использовал всякие заумные словечки и термины, а Столас не понимал, что говорит Блитц, потому что вся его речь была переполнена отсылками на мемы и непонятным молодёжным сленгом.
Между числами тридцать четыре и тридцать семь ещё никогда не чувствовалось такой пропасти. Они были настолько разными в плане прошаренности в интернет-культуре, что бесу иногда казалось, что он общается с отцом, а не с бойфрендом: кто нелепо щурится, читая текст в Синстаграм-шортс, и переспрашивает, правильно ли понял очередной мем.
Он мог бы подшучивать над этим, конечно, как его дочь, но это было бы идиотизмом. Столас не разбирается в тупой херне не потому, что он старый, а потому, что он умный: от его книг по ботанике, философии и эзотерике ломятся пятиметровые полки в его спальне — и каждый раз, листая ленту с мемами, Блитц отвлекался на неё и чувствовал вину за необразованность и тягу наконец-то повзрослеть. Но вместо этого продолжал залипать на видео с конями.
У него, как и у всех циркачей, рождённых непосредственно под покровом шатра, было довольно скудное домашнее образование. Тилла, его мама, учила его писать и читать, рассказывала про историю Ада, что знала, показывала, как работает организм в украденном кем-то учебнике по биологии за восьмой класс. А считать он учился уже у отца: каждый раз, когда от выручки с продажи шариков ему отнимали семьдесят пять процентов прибыли, мол, теперь посмотри, сколько осталось, и поплачь.
Блитц освоил счёт в идеале, чтобы Кэш перестал объёбывать его на деньги. Это была топ-одна вещь, за которую он правда мог сказать отцу спасибо.
И каким же был его ахуй, когда он увидел жизнь наизнанку: где ты не скроллишь днями напролёт ленту, а читаешь умные книжки и ходишь в театры и выставки. Когда он понял, для кого нужно это нелепое слово «тригонометрия» и почему неплохо было бы знать хотя бы самые азы. Когда Столас до того душно и вовлечённо начал рассказывать про свойства каких-то некрасивых цветочков, только-только прорастающих у него на подоконнике, а Блитц не понял нихуя.
И как же его это задело.
Ох, как задело: ещё когда в его жизни был только зануда-но-такой-блять-по-факту-умный-чел Мокси.
Блитц был выше его по должности, Блитц руководил каждым заказом и приказывал, куда идти, в кого стрелять и в каком баре и на какую пони потом сливать все деньги — но был тупее Мокси.
Блитц стебал его за пристрастие к чтению, Блитц называл его святошей, потому что он почти не матерился — но был тупее Мокси.
И Блитц мог хоть в лепёшку об асфальт разбиться. Эта лепёшка будет всё ещё тупее, чем ёбаный Мокси со страпоном в жопе!
И тут даже навык быстрого счёта не поможет, если нет ни малейшего знания о финансовой грамотности. И в этом, сука, Мокси тоже его превосходил.
Сучёнок.
— Это... Столас...
Никогда в жизни Блитц так не мялся. Даже первое его признание в любви было выдавить намного легче этой глупой просьбы. Стыдной просьбы. Стыднее, чем «выеби меня прямо сейчас» — раз в миллион.
Принц отвлёкся от чтения книги, в названии которой золотыми латинскими буквами красовалось бесящее витиеватое «Stella» и что-то там ещё. И космос прикольный на обложке.
— Столас, а... ты не мог бы... ну типа... я, наверное... ну... Блять.
— Ага, это очень интересное предложение, Блитци. Понять бы ещё, что оно означает, — хихикнул Столас в ответ, находя смущение на лице беса безумно забавным и интригующим. Не часто его таким увидишь, прямо carpe diem.
— Слушай... Блять. Клянись не смеяться! — тот поднял руки в жесте «сдаюсь», мол, и в мыслях не было. — Я, короче, тут подумал... Мне, наверное... может... есть какие-то курсы по... ну знаешь, всей вот этой «школьной программе» или типо того... Я типа... ну... АААААА БЛЯТЬ, ПОЧЕМУ ТАК СЛОЖНО?!
Он ударил себя ладонями в лицо, закрывая его от пристального взгляда, будто Столас на него давил и заставлял произнести эти слова под угрозой для жизни. На самом деле он просто ничего не понимал.
— Конечно. Есть репетиторство, если вдруг оно понадобилось, можно натаскать кого угодно. Почему ты спрашиваешь?
«Это для Луны?» — чуть не спросил он, но вовремя прикусил язык, когда до него постепенно дошло, что в этом случае Блитц бы так не мялся. В груди вспыхнул какой-то огонёк очарования от этой мысли: Столас прекрасно осознавал, куда он клонит, но играл дурачка, чтобы бесёнок наконец-то научился использовать рот не только для минета.
Но Блитц на вопрос не отвечал, смотря сквозь щель в пальцах в его глаза и надеясь, что он произнесёт заветные слова сам, а ему останется лишь кивнуть с тихим еле неразборчивым «да».
Итак, они оба просто пялились друг на друга, как идиоты.
До неловкого долго.
— Ну ты же всё понял, Столас... — жалобно протянул бес, чуть ли не хныкая. — Ты же не тупой, в отличие от меня...
— Блитци, ты не ту—
Тут же руки с лица спешно закрыли ему клюв. Блитц, ещё более красный, чем обычно, тряхнул головой, резко выдохнул, как перед шотом, дал себе ещё одну небольшую паузу и выпалил так быстро, как только смог:
— Я хочу получить хотя бы какое-то образование, потому что я и так придурок, а на твоём фоне так вообще какой-то чмошник безнадёжный. Ты тут книжки свои читаешь, а я типа даже по слогам не всегда блять справляюсь, хотя уже половину жизни прожил — это хуйня какая-то ненормальная. Это вообще не из-за тебя, я давно из-за этого комплексую, сколько себя помню, так что сейчас ты можешь мне очень сильно помочь, и тебе не нравится, когда я тебя не прошу, так что сейчас я это делаю, да. Помоги мне, пожалуйста. Всё.
И прижался к его груди, прячась в перьях, за неимением мест для побега. Ответ-то ему всё ещё надо было услышать, но смотреть при этом на весь спектр эмоций на лице Столаса он готов явно не был, понимая, что там сейчас изображена смесь умиления с восхищением, а он так ненавидел быть милым.
В такие моменты начиналась игра «кто хочет стать миллионером», где вместо четырёх вариантов ответа тысяча и нельзя угадать, на какой именно из них бес поймает триггер и убежит в истерике. А вместо выигрыша — спокойное существование под одной крышей без эмоциональных качелей и избегания взгляда друг с другом следующую неделю, пока Блитц не разберётся со своей башкой и тараканами, живущими в ней.
И слава Сатане, они вместе не первый месяц. Потому что теперь Столас знал: протягивать очарованное «оууу, Блитци-и-и» нельзя ни в коем случае, стараться вывести всё в шутку нельзя ни в коем случае, заставлять его сказать что-то ещё нельзя ни в коем случае — остальные варианты, в принципе, доступны с разной степенью эффективности и безопасности.
Отношения с Блитцем — это всё ещё минное поле, но совместными усилиями его получается постепенно-помаленьку разминировать.
— Хорошо, милый, — тихонько сказал Столас, не смея активно эмоционировать. Сейчас важнее усмирить своим спокойствием до безумия стрессующего бесёнка — повосторгаться его решением можно и потом, при первых достижениях особенно. Достижениям Блитц и сам радовался, как ребёнок, и позволял тискать его хоть до посинения: тогда принц всё ему и выскажет о том, как им гордится и как это всё мило и прекрасно. Но не сейчас. Пока не время. — Только я думаю, тебе немножко придётся поменять график. Это очень сложно, учиться и работать полный день, особенно, если ты не хочешь, чтобы всё растянулось очень надолго.
— О нет, я не доверю Мокси свой бизнес, он же его расхуячит, — промычал разочарованно Блитц, слабо обнимая. Почувствовал безопасность. Плюс тысяча очков. Аплодисменты.
— Ты можешь попробовать пока заниматься после работы и на выходных по-маленьку, — Столас обнял его в ответ, откладывая в сторону книгу. — Чтобы привыкнуть и не сильно менять рутину. Я просто правда волнуюсь, что это может быть сложно, милый.
— Ты в меня так сильно не веришь что ли?
Вопрос номер два. Времени на размышление секунд пятнадцать, не более.
— Я хочу, чтобы ты не напрягался, потому что обычно ты большой любитель. И мне важно, чтобы ты был в порядке, потому что я люблю тебя.
Таймер. Столас почти слышал, как в голове мерно постукивает молоточек, а его предыдущие слова небезопасно подсвечиваются жёлтым. Он тихонько гладил беса по голове и спине и вкладывал в свои слова всю до последнего искренность: лишь бы поверил и всё правильно понял, лишь бы не обиделся и не сбежал. Лишь бы научился говорить о своих «хочу», хоть даже на уровне малышки-капризули.
Блитц тихо усмехнулся.
— Спасибо, Столас.
Плюс две тысячи очков, победная музыка.
— Не за что, брось, — и так много слов хотелось сказать. От «я рад, что ты попросил» до «ты сейчас такой хорошенький», но произнеси их — и весь капитал отправится в топку. Не сейчас. Не сейчас. Держись. Он даёт тебе честность, ты даёшь ему тихое понимание — такова ваша новая негласная сделка, что никак нельзя нарушать. — Я присмотрю тебе несколько репетиторов, ты выберешь потом, какой покажется тебе менее занудным и странным. Они все обычно такие, но если заплатить им немного побольше, станут душками.
— А если я им пушку к виску приставлю, они станут душками без лишних затрат.
— Боюсь, их этим не напугаешь. Но идея супер, — он хихикнул. — И...
«Проси у меня помощи», — нет.
«Если тебя будут обижать...» — нет.
«Если ты будешь что-то не понимать...» — нет.
Нет, не так.
— И если что, я всегда рядом. Я всегда с тобой, любимый.
Блитц тихонько промурчал и обнял крепко-крепко: ваш выигрыш составил три миллиона, поздравляем победителя!
Как долго Столас не понимал, что проблема закрытости его беса отчасти кроется в нём же самом: в его острых реакциях, в его снисходительности, в неспособности видеть Блитца себе равным, многосторонним и самостоятельным. Его воспитали с мыслью, что импы это всего лишь прислуга, которая способна только подавать-подносить-подчиняться, и что бы он ни чувствовал на первых порах своей влюблённости, оно было не совсем нормально.
И до этого пришлось дорасти.
Блитц виделся ему маленьким миленьким малышом, который нуждается в том, чтобы быть защищённым и при этом казаться главным в отношениях. С ним хотелось сюсюкаться, хотелось общаться тупым выдавленным голосом и совсем не хотелось слышать «нет» и «нельзя». Столасу снесло башню от влюблённости так, что он даже не замечал, как приставал и домогался, не ставя мнение беса совершенно ни в хуй и очень удивляясь его резкой реакции на это.
А Блитц просто держал границы. Установленные. Блять. Ими же. Границы.
Оттого он и пресекал романтику, хотя испытывал такую же влюблённость, оттого он бегал и прятался — потому что Столас вёл себя, как ебанутый, и не видел этого вплотную, выставляя себя жертвой несчастной любви при любом удобном случае.
Для этого осознания ему пришлось пережить ошпаривающий поток обвинений и посыланий в пизду в лицо на «последнюю полнолунную сделку», для этого пришлось пожить с Блитцем в постоянных стычках и бесконечных выяснениях, как можно, а как нельзя, для этого пришлось порой засовывать свои хотелки поглубже ради компромисса: но оно того стоило.
Любовь Блитца, которую он получил в итоге, окупила всё и даже больше.
И сейчас, вспоминая себя прошлого и анализируя своё ебанутое поведение, Столас испытывал полнейший...
Как его там?
Кринж?
— Мы вроде за крутыми шмотками пришли, чтоб ты стиль поменял. А не вот за таким, — прокомментировала Вия, наблюдая, как отец возвращает футболку на вешалку.
— Да, ты права, прости, — тот неловко хихикнул.
Луна прошлась по Столасу оценивающим взглядом: какая-то узенькая рубашка, красная жилетка поверх и чёрные брюки. Только сейчас она задумалась, что, возможно, такие скованные осторожные движения, присущие ему большую часть времени, это результат странной одежды в обтягон, которая на вид даже немного хоть ради приличия не тянется.
Сама она носила исключительно открытые вещи: футболки и топы с откровенными вырезами, короткие шорты и рваные джинсы. Она не любила быть гончьей, но быть гончьей помогало ей оставаться в своём стиле: она была сильной, что позволяло отбиваться от извращенцев и фриков, и не боялась холода благодаря своей шёрстке. Смотреть на своего уже второго недоотца, одетого, как первоклассник с иголочки, ей было попросту больно.
Из огромной гардеробной у Столаса было всего две-три любимые вещи, которые не стыдно было носить, остальное — замашки от Стеллы.
— Я думаю, Блитцу понравится, если ты наденешь вот это, — она ткнула на пустую вешалку и хохотнула, прикрывая рот рукой. Октавия злобно ткнула её в плечо. — Что? В чём я не права?
— Было бы это всё ради Блитца, милая.
Столас мягко улыбнулся в ответ на её шуточку. Что-то подобное у него самого промелькнуло в голове, и был бы здесь его любимый бес, он бы обязательно не сдержался и сам пошутил — но перед дочками было как-то стыдно.
Радует хотя бы, что Луна реагирует на эту тему проще, чем Октавия. Может, потому что она старше.
— Так, ладно. Судя по твоему характеру, нас интересует что-то в классическом минималистичном стиле, сначала собираем базу, потом играем в выебоны.
— Корсет, — невпопад произнесла Луна.
— Что, прости?
— Корсет, — повторила она. Хихикнула. — И галстук. Только не в одном аутфите, а то мы сбежать не успеем.
Столас и Вия удивлённо переглянулись, пока гончая с самым довольным лицом из всех листала подобранные заранее референсы в телефоне. Больше она никак не прокомментировала своё заявление, лишь изредка посмеиваясь то ли фантазиям, то ли воспоминаниям — и пришлось гадать: либо Блитц сам рассказал ей о своих эстетических предпочтениях, либо она случайно их обнаружила и радовалась необычной находке, либо это вообще не относится к Блитцу, и обе совы просто не поняли какую-то внутреннюю шутку.
Внутренних шуток у этих двоих было пруд пруди — только Луна над ними специально никогда не смеялась.
Как и вообще все: смеяться над шутками Блитца, казалось, табу для всех, кто хоть раз встречался с ним на жизненном пути.
— Так. Тебе самому нравится? — Октавия наклонила голову, оценивая первый собранный в примерочной лук.
Из-за отцовской нерешительности ей пришлось составлять его полностью самой, мол, посмотришь, что понравилось, а что нет, будет хоть от чего отталкиваться — и представлял он из себя что-то не особо отличающееся от того, что он носил обычно. Та же сковывающая, но немного менее сковывающая рубашка с жабо, тот же благородный до тошноты красный, те же формы, подчёркивающие, какой он маленький и дохлый — в целом, он был уверен: дочь старалась. Но, видно, таким его сама и видела. Привыкла.
Этот образ был хотя бы собран со вкусом, хотя бы пытался быть эстетичным, но на Столасе просто не смотрелся правильно. И он не мог понять, в чём дело: это одежда портит его лицо или его лицо портит одежду?
— Ну... это... довольно неплохо...
— Ему не нравится, — категорически отрезала Луна.
Столас активно замахал руками, посмеиваясь от неловкости.
— Нет-нет! Почему сразу «не нравится»? Это чудесный образ, просто, наверное, я ожидал чего-то другого — и мне приятно, конечно, безумно приятно твоё старание, моя звёздочка, но просто...
— Да, ему точно не нравится, — согласилась Октавия, пропуская половину слов отца мимо ушей и снова открывая папку с референсами, тяжело вздыхая. Он всегда таким был. Обходительным, осторожным, боящимся сказать «нет», особенно ей — и это... бесило.
Она не до конца понимала, каково ему жилось последние восемнадцать лет: и особенно первые семнадцать из них, до момента развода с мамой. До появления Блитца они не выносили конфликты на её обозрение так явно, предпочитая орать друг на друга за пределами её видимости — в детстве она вообще не знала, что они ссорятся. Думала, их молчанка это следствие какой-то несерьёзной обиды, типа «твой папа опять забыл убрать плотоядные цветы из нашей спальни, и они сожрали мою помаду, вот он мудак», а не многочасовой ежедневной ругани, пока она тусуется на улице со специально подосланной поиграть с ней прислугой.
Когда папа сидел ночами на кухне после этого с мокрыми дорожками на щеках и держал кусок льда под глазом, она иногда могла его застукать и спросить, в чём дело. Он отвечал, что цветки в его оранжерее совсем посходили с ума и пытались его укусить, а то и сожрать, но только врезали в глаз. Их пришлось срубать, поэтому он плачет. Всё-таки потратил много сил и времени на их выращивание и даже не сможет использовать по назначению. Сейчас он допьёт свой чай и пойдёт спать.
А чай всегда был слишком холодный и слишком светлый для того, что папа обычно заваривал крепко и пил за работой. Так Октавия узнала о том, что такое коньяк.
И чем она становилась старше, тем больше начинала понимать: ведь лет с четырнадцати уже никто не выводил её на улицу. Ей приходилось слушать, какой её отец еблан за ужином — а с появлением Блитца, ещё и за завтраком и обедом.
Блитц сделал хуже. С тех пор, как папа впервые обмолвился о разводе, Стелла вообще потеряла тормоза, уже не жалея ни дочь, ни мужа, ни прислугу. Вся хуйня, что они так долго держали за дверьми и миллионом замков, повалилась на её голову: не спасали даже счастливые семейные фотографии тут и там на стенах. Позже мама стала их срывать и разбивать.
Папа продолжал улыбаться. Она думала, что ему плевать, и он растворился в своей новой любви, забыв про жену и дочь — но как же она оказалась неправа.
Он просто её защищал — закрывая от боли собственным телом.
Может, потому что в нём так много ран, оставленных её мамой, он не мог даже сказать «мне действительно не нравится, давай переделаем»?
— Извини, Октавия, — Столас обнял себя за плечи, ощущая такой груз вины, будто за то, что ему не подошёл первый же собранный на скорую руку аутфит, на него наорут, обидятся и бросят одного.
Луна посмотрела на него с сочувствием. И замялась. Вия не предала робкому извинению никакого значения, уже давно привыкшая к такой коммуникации с отцом, но со стороны это ощущалось так... неправильно как-то.
Хотелось вклиниться и вставить своё никому нахуй не сдавшееся слово — у них с её недоотцом-номер-один это общее.
— Эй, Столас, — начала она, тут же прижимая к голове уши в нерешительности. Её взгляд забегал: слишком поздно она поняла, что правда позвала его и собиралась подбодрить. Блять. Ну хоть Блитца здесь нет — и на том спасибо. — Ты... вроде хотел стиль поменять, чтобы стать поувереннее. А ведёшь ты себя, мягко сказать, очень нелепо. Прости. Но пока ты не начнёшь делать то, что хочешь, от новых шмоток толку не будет. Я типа... ты красивый там, умный, кровь у тебя королевская — чего ты боишься? Того, что кто-то там скажет, что тебе не идёт? Ну так... как бы... похуй! Раз ты решил начинать новую жизнь, нужно действовать уверенно, нет?
Она пересеклась взглядом с Октавией и стало ещё более неловко. Блять. Луна же даже не родная дочь ему, с чего она взяла, что имеет право давать советы?
Они крутились в основном где-то втроём, сама она редко принимала приглашения потусить в особняке Гоэтии и общалась со Столасом раз в пятилетку: он казался ей каким-то слишком возвышенным, чтобы хотеть с ней дружить. Но Блитц любил его до глубины души, так что иногда приходилось делать не самые желанные исключения — и в эти моменты она чувствовала себя такой маленькой и беспомощной рядом с ним и хотела сбежать-сбежать-сбежать, чтобы случайно не оказаться скулящей в его объятиях.
Иногда у них даже выходило поговорить по душам, и это безумие какое-то: как ей хотелось, чтобы такие моменты случались чаще. Приёмному отцу она смогла приоткрыться только спустя несколько лет упорных попыток, а здесь за пару встреч к ней уже проникли в сердце, утешили, успокоили и заставили чувствовать себя хорошо. Их отношения развивались настолько стремительно, что однажды она чуть не ляпнула Столасу «папа» — хорошо хоть успела себя одёрнуть: Блитц бы не пережил такого предательства.
— Ну... ты... — продолжила Луна, не зная, куда себя деть. — Я не знаю, что там у тебя было с твоей... ну, этой... бывшей женой, но сейчас у тебя есть такой шанс показать себя. Какой ты есть на самом деле. Просто... тебя любят. И примут. Ты настоящий твоей семье нужен больше, чем ты идеальный. Наверное... наверное, так.
«Ой, какая ты тупая», — она поморщилась сама от себя, вжимая голову в плечи. На неё плохо влияло общение с Гоэтиями: она начинала вести себя так, будто ей не плевать. И смотрелись её никчёмные попытки — она была уверена — настолько стыдно, что сейчас над ней точно посмеются, скажут идти домой, назовут идиоткой и...
Её внезапно крепко обняли.
— Спасибо огромное, Луна. Ты не представляешь, насколько это ценные слова. Спасибо.
Она вздрогнула. Её руки замерли в воздухе в нерешительности: хотелось, наверное... обнять в ответ? Но она просто тупо зависла. Не смогла пошевелиться.
— Да не за что... ты же тоже типа... ты же тоже мне помогаешь. Правда, не за что.
Столас никогда не делил их с Блитцем дочерей на «свою» и «чужую», и с первого же дня их запоздалого знакомства относился к Луне, как к родной.
Он видел её на заданиях I.M.P., Блитц много рассказывал о ней, закуривая прямо в постели очередную сигарету за ночь — но познакомились они официально лишь спустя месяц с лишним отношений, когда все вчетвером собрались погулять. Это было неловко и странно, это был тяжёлый экспириенс, но под конец вечера хотя бы Луна и Вия нашли общий язык и сдружились. И после этого из дома стали пропадать уже вдвоём на страх и риск своих отцов (в особенности, Столаса).
Луна оказалась безумно похожей на своего приёмного отца. До подозрительного похожей. Несмотря на то, что жила она с ним всего-то с семнадцати лет и за всё это время даже не стала сильно близка, они делили слишком много общих черт. Наверное, думал Столас, поэтому он её и выбрал.
— Я не особо понимаю в любви, — сказала она после одной из первых их ссор, когда вместо своего пропавшего из особняка парня принц обнаружил в офисе I.M.P. пустоту. — Но вам бы проблемы решить. А то так и будете бегать друг от друга и за другом.
Вроде как тогда он слинял в бар. Столаса впустили из вежливости подождать, и он остался сидеть у окна, когда Луна подошла с сигаретой и тихонько закурила.
— Мы стараемся, милая. Просто мы разные, и он закрывается. Можно? — обычно он пиздил сигареты у Блитца, но рядом его как на зло не оказалось. Был бы он немного менее на стрессе, не решился бы просить их у малознакомой дочки своего парня, но в такой ситуации иначе не смог.
Она протянула ему пачку, чем заставила улыбнуться. Те же сигареты курит её отец.
— Ты слишком остро реагируешь, — начала она вполоброта от него. — Блитц не такой закрытый гандон, каким он тебе кажется. Он вообще-то пиздец надоедливым бывает, если только повод дать.
— Дело во мне? — грустно хмыкнул Столас, выдыхая едкий дым.
— Дело в вас обоих. Просто... Блитц скрытный, его нужно понять, чтоб существовать с ним рядом и не огребать вагон пиздюлин за каждое второе слово. Я... мы, наверное... в этом с ним схожи. И я знаю... как себя чувствует такой, как я, человек, когда с ним перегибают палку со своей заботой и приступами умиляющегося долбоёба. Его тоже бывает чересчур. И это неприятно.
Столас покрутил сигарету в руках.
— Мне вообще не реагировать? Я просто правда не понимаю, Луна. Мне непонятно, почему он бежит.
— Нет, не вообще. Реагировать надо, когда это уместно, а не просто потому что ты вдруг решил, что перед тобой сидит милая маленькая хуйня, которая не сбежит, если резко вцепиться в неё объятиями. Столас, — она повернулась, смотря ему в глаза, — он сам придёт к тебе, когда поймёт, что ты теперь нормально относишься. Он сам тебя будет сюсюкать так, что ты задохнёшься, и обсыпать словами о том, какой ты хорошенький и классный. Потому что он сам такой, он любит всю эту хрень. Просто ему нужно чувствовать, что его эту хрень примут спокойно, а не так, будто он ручной зверёк в зоопарке! Он такой же взрослый прошедший через говно мужик, как и ты — и если ты не готов это принять, то лучше расходитесь!
Тут же она помотала головой, понимая, что сказала лишнего. Но не извинилась.
И оказалась права.
В самый первый раз отсутствия умилительных визгов и посыпаний миллиардом поцелуев просто за то, что он прикольно дышит, Блитц нахмурился недоверчиво и спросил: «Ты ок сегодня?»
Столас не смог нормально объяснить, с чем связана эта перемена. Обещал Луне, что её отец (на слове «отец» она скривилась) не узнает, что это она выруливает их отношения из пизды, раз они сами не могут. Видимо, она боялась стать жертвой его любви аж настолько — принц раньше даже представить не мог, что такое бывает.
Он просто сказал, что, кажется, понял, почему Блитцу было некомфортно. Пообещал исправиться — и даже не воспользовался случаем, чтобы пристать к нему. Просто сидел рядом.
Даже когда Блитц, не отрывая подозрительного взгляда, видимо, проверки ради, чмокнул его в щёку. Ноль реакции, только небольшая искренне смущённая улыбочка.
«Ахуеть...» — произнёс бес на выдохе.
«Ахуеть, он меня услышал», — подумал он восхищённо.
Его руки медленно легли на мягкую шею, нежно поднялись вверх. Пальцы погладили белые щёки. Блитц смотрел ему в глаза и ждал, когда же он сломается, не веря своему счастью. Столас покраснел, в его глазах метались белые зрачки, но он не визжал, не вёл себя, как придурок, не тискал и не держал его. Он просто реагировал так, как чувствует, без лишней хуйни — и оказалось, что так можно.
Блитц максимально медленно, максимально мягко прикоснулся губами в поцелуе. Без языка и лишних пошлостей. Поглаживая перья и волосы, прижимаясь ближе всем телом. Целовал так, как никогда до этого не делал — заставляя принца рвано дышать не от возбуждения, а от нежного трепета в груди. Долго-долго, чтобы оба растворились в моменте, чтобы голова закружилась от нереальности этих ощущений.
Блитц его целует.
Блитц сам его целует, просто потому что хочет.
Всё ещё никаких резких действий. Столас глубоко дышал, покорно смотря в его глаза, как только он отстранился. Не завлёк в ещё один поцелуй, не сказал, что это было неожиданно, но приятно, не свёл всё к ебле. Хотя хотел.
Пиздец, как хотел. Но держался.
Блитц ухмыльнулся. Финальная проверка: шёпотом, искренне.
— Я люблю тебя, Столас.
Вот тут он уже никак не смог сдержать восторженный сдавленный писк: его разрывали эмоции. Но осознав, что оказался повержен, он тут же обречённо захныкал, не зная, сочтёт ли бес его реакцию обидной и было ли всё зря. Он зажмурился, прижался к нему в объятиях и тихо протянул: «Ты блять такой жестокий, Блитц», готовясь к худшему исходу.
Но бес в ответ только мягко усмехнулся, поглаживая его по волосам.
— Я не слышу.
— Я тоже тебя люблю, Блитц. Мой милый, мой замечательный. Так сильно люблю, что...
— Перегибаешь, — Столас снова громко протестующе замычал, вызывая своим поведением ещё один смешок. — Так сложно что ли меру соблюдать?
— Ты не представляешь...
Блитц закатил глаза. Но уже не злобно: Столас старается и не делает ему ничего назло. Не говорит непрошенных комплиментов, не тискает — держится, чтоб ему было комфортно.
И это... так приятно. Приятнее, чем миллион признаний в любви.
— У тебя есть одна минута.
Принц усмехнулся.
— Звучишь, как Луна.
— Ну а что поделать. Первое время будем так, чтобы и мне, и тебе. Я думаю, тебе просто надо высказаться за все годы несчастного брака, а потом ты успокоишься, романтик. Действуй, у тебя таймер.
Тут же его радостно повалили на спину и стали покрывать поцелуями, говорить, какой он хороший и чудесный. И Блитц не закрывался, не бежал. Блитц улыбался смущённо-снисходительно и просто принимал всё-всё-всё-всё, пока не закончится отведённое время.
От таймера они впоследствии избавились, правда, не потому что у Столаса кончились слова. Просто он начал видеть, когда ему можно, а когда ему нельзя. Начал чувствовать, когда Блитц сам не против глупо помилашиться. Просто бесёнок сам стал приходить к нему обниматься и лепетать о том, какой он прекрасный и самый лучший.
А Луна после того дня нашла у себя под кроватью небольшой подарок. Вия помогла отцу подобрать ей украшений и маленьких штучек по вкусу, а Столас красивым почерком вывел на самодельной открытке «спасибо за помощь тем, кто вырос, но не повзрослел» и размером поменьше «не говори об этом папе», нарисовал в уголке портретик улыбающейся Луны и положил внутрь несколько крупных купюр.
Так они и подружились.
— Итак! Хорошо! — Столас деловито хлопнул в ладоши с улыбкой на лице. Он прямо загорелся искрой энтузиазма, будто вспомнив, для чего они в принципе этот поход затеяли. — Пока мы ходили, я заприметил здесь неплохой костюм, и если я его не примерю, считайте, что мы пришли сюда зря! Дайте мне минуту, девочки, сегодня мы устроим покушение на весь отдел максимально дорогой и максимально пафосной одежды!
— Тебе надо меньше с Блитцем общаться, — усмехнулась Вия, аристократично прикрывая клювик рукой.
— Ни. За. Что! — он покрутил пальцем в воздухе, нарочито обиженно фыркнул, будто ему папенька запрещает общаться с любимым Ванечкой-дурачком, и ускользнул за шторку, оставляя дочерей переглянуться и закатить глаза. Нашлись придурки по уши влюблённые. Однажды Столас начнёт говорить, как пират, а они не заметят, пока не приедет дурка.
Вия тихонько толкнула Луну кулачком в плечо и прошептала «спасибо, ему стало легче».
Луна смущённо улыбнулась. Может, стоило бы всё-таки тусить с Гоэтиями немного чаще.
***
— Ты уверен, что перед детьми можно? — крикнул Блитц, обращаясь к Столасу, переодевающемуся в новые вещи в другой комнате. Готовился он уже довольно долго. Причём начал ещё до того, как бес и девочки заняли свои места на небольшом диванчике — чем подвесил такую интригу, что ждать уже стало просто невыносимо.
Луна закатила глаза от его реплики.
«Дети»... Блитц был в своём репертуаре, но непонятно: или со своим «мои маленькие хорошенькие девочки-припевочки, утю-тю, первый класс вторая четверть», или с «наши общие недодети в нашей общей недосемье — со мной, нелепым недоотцом, и моим охуенным недомужем». В принципе, она могла поверить в оба сразу: не впервой.
— Мы как бы вместе всё покупали, — заметила Октавия. — Там нет ничего, что нам нельзя видеть.
— Жаль, — хохотнул он в ответ. — Значит, будет унылый модный приговор, и я, его ведущий Комплето Шемо, усну от скуки.
На самом деле Блитц даже не представлял, зачем он здесь. Зная Столаса и некоторую хуйню королевского этикета и дресс-кода, он мог ожидать только всю ту же самую одежду, только другого цвета — поэтому к тому, чтобы как-то реагировать, ему пришлось даже морально готовиться.
Ну типа, что он скажет? «Вау, охуенная позолоченная окантовка у твоего камзола оттенка бисмарк-фуриозо! А какие роскошные септумы в поствикторианском стиле, какой пушистый норковый воротничок — ну просто загляденье, сударь! Ну-с, девицы наши покорпели на славу, и к алтарю не совестно вести!»
Он усмехнулся от этой мысли. Нет, лучше уж промолчать тогда: и без того достаточно хуйни от него исходит по поводу королевских штучек Гоэтии.
И, переговариваясь с девочками о всяких глупостях, он не заметил, как Столас тихонько вошёл в комнату.
— А... оу, — всё, что Блитц сумел произнести.
Это... было неожиданно.
Он вообще не был уверен, не показалось ли ему и на самом ли деле в проходе стоит его парень, а не случайное наваждение. Вроде сегодня даже не пил — а Луна и Вия как-то уж слишком понимающе захихикали над ним, когда он стал переводить на них глупый потерянный взгляд — по очереди.
Так что, это правда он?..
Волнами крупных рюш нежно струилась белая лёгкая блузка, перетекающая в объёмные рукава-фонарики. Они же свисали с кистей широкими длинными лентами — и Блитц невольно представил, как мягко они коснулись бы его груди, если бы Столас захотел погладить его по щеке в поцелуе.
С одного плеча спадала накидка глубокого тёмно-синего цвета, скрывающая под собой почти всю его руку. Она походила на звёздное небо из-за россыпи маленьких камней: будто бы млечный путь случайно разлили на плотную ткань по заказу мудрого и прекрасного демона астрономии.
Тонкую талию затянул кожаный корсет на шнуровке, по которому в хаотичном узоре рассыпались едва заметные золотые линии и камни, оформляя его торс в красивую аккуртаную форму, от которой наконец-то не веяло неблагородным: «Смотрите, я дохлый!» Длинные брюки того же оттенка, что и накидка, так же кончались двумя слоями крупных рюш, отсылаясь на блузку и дополняя нежную гармонию.
На шее бабочкой затянулась чёрная кружевная лента, в сердцевине которой находился красный камень, сочетающийся с глазами принца. На манер серёжек свисали вниз аккуратные золотые украшения, закреплённые невидимками в волосах. А на голове вместо привычной нелепой (а по словам Столаса, крайне модной среди аристократии) шляпы с изображением короны — настоящая небольшая тиара.
И макияж. Чёрный, но такой, блять, яркий макияж, придающий ему каких-то особых черт во взгляде. Причём настолько непривычных, что можно было бы подумать, что он это наколдовал, поменял образ, обманул систему. Но, кажется, нет.
Кажется, это Столас. Его Столас.
— Блитц, приём, — Октавия пощёлкала у него перед лицом пальцами, еле как сдерживая усмешку. Таким охуевше-восхищённо-влюблённым взглядом он до этого смотрел только на лошадок, мирно поедающих травку в интернете — но тогда он хотя бы через силу мог отвлечься. А сейчас никак. Смотрел, почти не дыша, и не отвечал на её слова. — Мы его потеряли, папа. Что ты наделал.
Блитц восторженно неровно выдохнул. В такой ситуации говорят «не знаю, какую эмоцию юзать», потому что не подходит, как назло, и ни одна, и все сразу.
Во время того разговора в постели он даже подумать не мог, насколько другим может стать Столас, если дать ему немного свободы выбора, двух готичных девчонок-подростков в помощь и один день на перемены в стиле. Это было что-то... очень новое.
Его старая одежда пыталась сделать его мужественным, статным. Подчёркивала те черты характера и внешности, которых у него нет и никогда не было: просто потому что вроде бы так надо, вроде это модно и вроде так не стыдно — здесь картина до того другая, что даже противоположная. Эта нежность, лёгкость и при том королевская строгость: кожа и рюши, острые камни и кружево, чёрный драматичный макияж и белая невинная блузка. Противоречия, что так подходили ему, так подчёркивали его прекрасный характер.
Наконец от его фигуры не отдавало болезненной худобой: она превратилась в аристократичную хрупкость, аккуратность. От нового Столаса не создавалось ощущения, что он слабый, от нового Столаса создавалось ощущение, что он изящный, лукавый и далеко не глупый.
Для эстетики не хватало только бокала в его руке и пары шушукающихся Гоэтий неподалёку. Тогда бы он едко хихикнул, подошёл к ним и протянул: «А я тоже знаю один секретик, господа».
Столас мягко посмеялся, отчего, кажется, сердце Блитца пропустило удар, и подошёл, присаживаясь напротив. И тут бес чуть не взвыл: от него ещё и пахнет вкусно. Какими-то сладко-горько-лёгкими духами, от которых хочется и чихнуть, и нюхать без конца, пока не задохнёшься.
Принц медленно наклонился до опасной близости к поцелую и томно прошептал:
— Ничего не говори. У тебя на лице всё написано.
— Ахуеть... — вразрез его словам так же прошептал Блитц. Его взгляд забегал то по лицу Столаса, то вниз на его одежду — и так туда-сюда, туда-сюда, как у котёнка, увидевшего дразнилку. И он вообще много чего хотел сказать, но его мозг это «много чего» выдавать настойчиво отказывался. Девочки посмеивались в стороне. — Ахуеть...
— Ну мы точно его сломали, — продолжила Вия, обнимая подушку для удобства. — А ты не верил, что ему понравится. А я говорила, что... ой!
Тут же подушку из её рук резко выхватили. Блитц уткнулся в неё, издал какой-то странный полусдавленный счастливый писк и, вертя головой, протянул: «Блять, это мой парень, ахуе-е-еть». Спустя пару секунд поднял на Столаса смущённо-радостный взгляд, всё ещё лежа на подушке лицом, убедился, что это не мираж (во второй раз оказалось даже лучше, чем в первый) — и повторил всё снова, на этот раз протягивая только лаконичное «ахуе-е-еть».
Принц рассмеялся, чувствуя, как сам покраснел от такой реакции, и мягко погладил Блитца по макушке. От этого он поднял голову и они снова встретились взглядами.
— Будь моим мужем. Пожалуйста. Умоляю.
— Обязательно, милый. Даже без «пожалуйста» и «умоляю».
— Ты такой красивый.
— Спасибо.
— Нет, правда, ты очень красивый.
— Правда спасибо, — Столас хихикнул и чмокнул беса в губы. Блитц блаженно прикрыл глаза и с пьяной улыбкой еле слышно, но крайне восторженно прошептал: «Я встречаюсь, блять, с принцем, нахуй, вау».
— До тебя только дошло? — вклинилась Луна, подпирающая рукой щёку и снисходительно-пренебрежительно наблюдающая за всей этой романтикой.
— Нет, но я каждый раз в ахуе, как в первый.
И так показ мод продолжался ещё какое-то время: лучшие образы сегодняшнего дня, которые встречались детским восторгом и неозвученной дилеммой: «я хочу быть тобой, я хочу быть с тобой или я хочу быть в тебе?»
Все, кроме одного особенного.
С галстуком.