Угли во мраке

Я пишу эти строки в свете одинокой свечи, находясь на чердаке старого кабака в трущобах Силартиса, хозяин которого по доброте душевной разрешил мне остаться здесь на ночь. До заката осталось несколько часов, и с каждой минутой я все сильнее чувствую приближение незримой угрозы. Сегодня я решил окончательно — живым она меня не застанет. Ничего другого мне не остается, я беден и не могу больше позволить себе опиум, единственное средство, поддерживающее мой колеблющийся рассудок. Но прежде чем я покончу с собой, я постараюсь объяснить в этих записках почему находиться в темноте для меня невыносимо, и почему считаю самоубийство выходом из кошмара, в который превратилась моя жизнь.

События, о которых пойдет речь, начались в начале осени прошлого года. В то время я был ростовщиком в славном городе Памероне, что находится в южных провинциях Великой Империи. Жизнь моя шла размеренно и неприхотливо, пока по собственной глупости я не связался с бандой контрабандистов, сбывавших свой товар через мою лавку. Быстро рука правосудия настигла моих незадачливых партнеров, и, не дожидаясь пока тоже самое случиться со мной, я быстро распродал свое имущество, зарыл вырученные деньги и подался туда, куда подаются все, от кого отвернулась удача — в имперские легионы. Там я надеялся затеряться от своих проблем, а при первом удобном случае сбежать, откопать свой скарб и начать новую жизнь под чужим именем.

Но моим надеждам не суждено было сбыться. На то время по югу гуляли тревожные слухи: то пропадали пастухи со скотом, то одинокие купцы терялись по дороге домой. Никто не придавал им особого значения, в этой части Империи всегда было неспокойно, начиная налетами степных кочевников и заканчивая постоянными мятежами. Но в этот раз пропал целый караван, и я не успел опомниться, как был отправлен на его поиски в числе конвоя из двух сотен легионеров. Если бы тогда я знал правду о черном ужасе, который мне доведется пережить, я бы плюнул на все и бежал без оглядки. В Орошин, в Силартис, и молился, чтобы их великие стены защитили меня!

Но тогда мысли мои занимали закопанные деньги, и перспектива погибнуть вдалеке от них меня совсем не прельщала. Я вновь начал думать о побеге. И вот на третий день похода, воспользовавшись покровом ночи, я сумел улизнуть из лагеря и благополучно затерялся среди холмов южной степи. Но на следующее утро выяснилось, что задумка моя не столь удачная. Я не имел никакого представления где находится Памерон, не знал даже куда мне идти, чтобы вернуться обратно на тракт. Я не умел ориентироваться по местности, читать направление по солнцу и звездам и к тому же захватил слишком мало еды. Я испугался, что навсегда потерялся среди бескрайних холмов. Не буду описывать этот ужасный одинокий день на протяжении которого я бродил без цели, ослабевший от страха и нервного напряжения. К счастью, боги не оставили меня. Я набрел на людей до наступления темноты. Это был отряд из тридцати араканских наемников, загорелых сорвиголов. Они все, как один, были верхом на поджарых степных скакунах, бородатые, с серьгами в ушах и подпоясанные цветастыми кушаками. Сперва меня пробрал страх при виде этих бандитских рож, усиленный справедливым презрением честного ростовщика к всякого рода беззаконникам, но все равно я был несказанно рад, что лишения мои окончены.

Главарь наемников, неприятный человек с ястребиным лицом и глазами филина, допрашивал меня с упорством настоящего стража порядка. Я как мог отвечал на его вопросы, больше всего опасаясь, что араканцы заподозрят во мне дезертира и повесят без всякого разбирательства. Использовав свою изворотливость, я сумел притвориться гонцом из Памерона, потерявшего коня, и таким образом избежал дальнейших расспросов.

Тут же я понял причину подозрительности главаря с глазами филина. Наперед выехал воин в грязной кольчуге. По выбритой на макушке тонзуре я сразу признал в нем бывшего монаха. Одной рукой он придерживал длинное копье, другую его руку, намного короче первой, скрывала кровавая повязка. Сдержанным голосом он поведал, что сопровождал отряд одного из лордов Тауруса, три дня назад выехавший из Макренда (города, что на двести лиг южнее Памерона). Прошлой ночью на его отряд напали и перебили две дюжины вооруженных рыцарей. Сам монах уцелел лишь благодаря своей лошади, что, испугавшись, вынесла его из битвы. После этого он встретил араканцев, которые теперь, по словам человека-филина, выслеживали нападавших. Я же подозревал, что их целью было мародерство, и ради этого они искали павший отряд из Тауруса.

Так боги в очередной раз свели меня с преступниками. Мне не оставалось ничего другого, кроме как следовать за ними. Я сел в седло позади монаха. Он крепко пожал мою руку и, в отличие от араканцев, показался мне достойным человеком, хоть и на редкость молчаливым.

На закате нас догнал имперский гонец на взмыленном коне. О его состоянии лучше слов говорили серое от усталости лицо и изжеванные удила лошади. Человек-филин предложил ему воды и, передохнув, гонец рассказал свои тревожные вести. С того времени как я покинул Памерон, в степи исчезли несколько крупных отрядов, пограничные селения разорены или покинуты. Легионы спешно созываются обратно для защиты больших городов. А еще в округе видели странных созданий, мелькающих среди холмов. Больше гонец не стал задерживаться. Обменяв лошадь, он поскакал дальше.

Мы нашли его на следующий день. Ехавший впереди человек-филин упреждающе крикнул и, прежде чем я успел разглядеть лежащее на земле тело, соскочил с лошади и быстро накрыл мертвого плащом. Так его и опустили в наспех вырытую могилу. Должно быть несчастный попал в руки степных кочевников. В их обычаях было пытать имперского посыльного. Наемники-араканцы не придали особого значения его смерти. Со свойственным их профессии цинизмом они рассказывали легенды о прожорливых духах, по их мнению настигших несчастного. Человек-филин же наоборот был непривычно мрачен. Не знаю, какое дурное знамение он увидел в гибели гонца, прежде чем скрыть его от остальных плащом, но теперь мы продвигались осторожнее. По его приказу двое всадников постоянно устремлялись вперед основной группы для разведки; на закате мы становились лагерем под надзором часовых и ярко разжигали костры.

После двух дней скачки по безлюдной степи нам так и не удалось отыскать место нападения на отряд из Тауруса. Монах лишь приблизительно помнил, где находились его люди в ту ночь, а огромные южные просторы не изобиловали ориентирами. Два дня усердных поисков не дали никаких плодов. Зато мы нашли кое-что ужасней. Мы продвигались среди ряда холмов, которые вдруг расступились в широкую ложбину. Лошади испуганно захрапели, поднимаясь на дыбы. Араканцы, умелые наездники, с трудом удержали своих скакунов. Ветер дул нам в спины, подумалось тогда мне. Поэтому мы не почуяли запаха. А запах стоял отвратительный. В ложбине между двумя холмами были свалены десятки трупов. Каждая пядь земли была залита кровью. Сухая степная почва была пропитана ею и топко прогибалась под сапогами, словно болото. Мне приходилось бывать на массовых казнях мятежников, что нередки на юге, но даже они блекли перед учиненным здесь. Мертвецов будто растерзали дикие звери, а потом кто-то раскидал останки и внутренности, глумясь над погибшими. Теперь я понял, почему человек-филин поспешил спрятать тело гонца плащом. Даже стойкие араканцы с трудом сдерживали тошноту. Думаю, можно представить мои чувства, но еще хуже мне стало, когда я признал в мертвецах конвой, в числе которого я выступил из родного Памерона.

Не знаю сколько мы смотрели на это жуткое побоище. Небольшая ложбина, залитая смертью и кровью, в которой были свалены останки двух сотен человек. Это был оскверненный кусочек природы, памятник надругательству над жизнью. Человек-филин сказал, что даже дикари Тифона не делают подобного. Это сделали не люди — ответил монах. Он смотрел на мертвецов, прижимая к себе раненную руку. Я испытал  нечто вроде жалости к этому человеку, ведь, наверное, от отряда из Тауруса осталось не больше, чем от этих мертвецов, тем более он видел все своими глазами.

Затем монах предложил похоронить павших. Человек-филин согласился. Возможно, вид жестокой резни так повлиял на его холодное сердце наемника, а может он был куда благородней, чем казался на первый взгляд. Араканцы взялись за работу. Мне тоже довелось заниматься этим непристойным занятием. К своему стыду я быстро утратил чувствительность к изувеченным телам своих земляков и таскал их без всяких эмоций, словно мельник мешки с мукой. При этом я заметил, что хоть трупы уже начали разлагаться, ни один падальщик не осмелился приблизился к месту побоища. Вскоре посреди ложбины возвышался невысокий курган, и ничего, кроме тошнотворного запаха, не напоминало о произошедшей трагедии.

Этой ночью мы разбили лагерь на почтительном расстоянии от тех проклятых холмов. Устроившись у костра, араканцы с пессимизмом истинных сынов степей высказывали самые мрачные предположения. Вновь звучали истории о кровожадных тварях и порождениях тьмы. Я же не знал, что думать. Мои собственные объяснения разбивались о слова монаха. Люди не могли учинить такое. Тогда кто? Дикие звери? Но какие звери нападают на вооруженных людей и разоряют поселения? Из головы не шло ощущение злобной насмешки, с которой были разбросаны тела перебитого конвоя. С неожиданным холодом припомнились мне слова гонца о странных созданиях, которых видели в степи.

С наступлением ночи истории о всяких ужасах застревали в глотках. Я стал невольно озираться. Монах делал тоже самое, а он был не из робких. Человек-филин приказал посильнее распалить костры и жечь их всю ночь, не жалея хвороста, который в степи добывался с трудом. Яркий огонь немного притупил мои страхи, но все равно это была первая ночь из многих, когда я засыпал с неизменным чувством крадущегося страха.

Следующее утро встретило нас тяжелыми свинцовыми тучами. Солнце скрылось за ними, словно отражая общее настроение, и было темно, как ночью. В такой погоде нас застало известие о пропаже одного из часовых. Араканцы бросились на его поиски, но все, что они нашли, это следы борьбы и едва примятую траву в том месте, где должен был стоять дозорный. Острый взгляд человека-филина приметил капли угольно-черной жидкости, застывшие на земле крупными шариками. Он взялся за один из них, и тот оказался вязким, словно смола. С проклятиями он ножом соскоблил дрянную вещь с пальцев.

Среди наемников разгорелся яростный спор. Кое-кто хотел повернуть назад к крупным городам, вроде Памерона или Макренда. Другие ратовали за то, чтобы выследить врага и отомстить за погибшего собрата. Не знаю, как кто-либо мог решиться выслеживать учинивших побоище среди холмов, но днем разговоры о чудовищах перестали казаться такими пугающими, и некоторых араканцев захватило свойственное им бахвальство. Человек-филин отказался от преследования. По его словам, часовой ранил нападавшего и тем самым отпугнул остальных. Возможно, только это спасло нас прошлой ночью. Мысль о том, что перебившие конвой были совсем близко, быстро остудила горячие головы. Араканцы притихли. Чутьем они поняли, что из охотников превратились в жертву.

Решено было прорываться на север. Один из наемников знал о сторожевой башне, что возвышалась среди этих земель с незапамятных времен. Мы надеялись укрыться в ней, дать отдохнуть лошадям и скакать без остановки до Памерона. Весть о спасительной башне подбодрила нас, но чувство злого рока, нависшего над нами, никуда не исчезло. Лошади особенно чутко ощущали его, они испуганно прижимали уши к голове, резко всхрапывали и озирались вокруг. Под взором тяжелых туч, так и не способных разразиться дождем, мы отправились в путь.

Уже смеркалось, когда мы добрались до башни. Оказалось, она давно разрушена; от некогда великого сооружения остался один остов с полуобвалившимися стенами. Но древние камни излучали спокойную уверенность, которая передалась и нам. Араканцы похвалялись, что смогут удерживать башню хоть целый год. Она находилась на высоком холме, а недалеко раскинулась небольшая рощица. Первым делом дюжина наемников отправились туда за дровами. Как следует запасшись хворостом, мы собрались в башне, оставив лошадей снаружи. С приближением ночи разожгли костры, и отблески огня зализали поросшие мхом стены.

Но самый ужас только начинался. Когда сумерки слились с темнотой, мы услышали пронзительный вопль. Он разнесся над холмами, оставив неестественный холод в груди. Араканцы вскочили на ноги, всматриваясь в ночь. За первым воплем последовали другие. Они были непохожи ни на что, слышанное мной раньше. Не звериные, не человеческие, а застрявшие посередине, хотя человек-филин сказал, сверкая глазами, что так кричат пытаемые пленники. А мне казалось, что это вопят убитые — перебитый конвой, часовой-араканец и гонец. Никто не сомкнул глаз этой ночью. Жуткие вопли раздавались со всех сторон, словно неведомые твари окружали башню, подкрадываясь все ближе. Тогда араканцы в панике подбрасывали в костер больше дров, и его пламя взмывало в воздух, разбрызгивая искры. В развалинах башни было жарко, как в кузне, но я обливался холодным потом, смотря с какой скоростью исчезают в огне заготовленные дрова. Мне казалось, что только костер не дает этим созданиям ворваться в башню.

Час перед рассветом был самый тяжелый. Вопли звучали не смолкая. Перепуганные лошади вторили им громким ржанием. Араканцы, эти бесстрашные сорвиголовы, с бледными лицами сжимали клинки. Все были в состоянии близкому к панике. Часовые всматривались в рассветные сумерки. Я был в их числе, смотреть на истлевающие угли мне осточертело. Кажется, я видел черные тени, уродливо вырисовывающиеся в темноте. Но они тут же исчезали, стоило мне моргнуть. Я словно пребывал в вязком кошмаре и никак не мог проснуться.

Взошло столь долгожданное солнце. С рассветом вопли смолкли, оставив эхо в ушах. Пока араканцы перебирали вещи, обнаружилось, что пропало шесть лошадей. Остальные были так напуганы и обессилены, что было ясно — о скачке к Памерону можно забыть. Приходилось оставаться в башне. Это решение главаря вызвало бурю яростных споров. Я никогда не видел, чтобы его авторитет оспаривали, но нервы наемников были напряжены до предела. Они чувствовали себя в клетке в стенах башни, окруженные неизвестным врагом, а для них это было хуже смерти. Несколько араканцев выхватили сабли, но спор не успел скатиться в поножовщину. Вновь зазвучали жуткие вопли. В этот раз мне слышалась в них насмешка, словно они злорадствовали над нашей разрозненностью. Мы бросились к стенам, но никого не увидели среди холмов. Надежда на то, что твари убрались с восходом солнца, рассеялась, как дым.

Вновь разожгли костер. Оказалось, что дров, которых собирали с запасом на два-три дня, не хватит еще на одну ночь. Никто не ожидал, что мы будем жечь огонь так ярко, и его придется поддерживать после рассвета. Нужно было снова идти в лес. От мысли, что нужно покинуть стены башни и высунуться к вопящим тварям, меня пробрала дрожь. Пока араканцы спорили, солнце вновь зашло за тучи, и сумерки неожиданно быстро подкрались к холму. Откладывать поход было нельзя. Монах вызвался добровольцем, но по итогу решили бросить жребий. Мне повезло, и он выпал на семерых араканцев, что, вооружившись до зубов, спустились с холма. Под узды они вели трех лошадей чтобы прихватить достаточно дров. Животные упирались и не хотели идти. В быстро удлиняющихся тенях они чувствовали затаившуюся угрозу. Вопли неожиданно затихли, и в наступившей тишине яростно заработали топоры. Остальные араканцы наблюдали за дровосеками с башни с обнаженными мечами. Мы поярче разожгли костер, готовые при необходимости прийти на помощь. Тогда я увидел их. Они сливались с темнотой, но одновременно выступали из нее, словно сама природа отталкивала их, не позволяя смешаться с собой. Благодаря этому я заметил их. Крадущихся, стелющихся по земле, неописуемых теней. Я закричал, но было поздно. В следующий миг они с воплями набросились на людей.

Обезумевшие кони бросились обратно к холму, но тени поймали их. На моих глазах одну лошадь схватили за круп и подняли в воздух. Сложенный в седле хворост посыпался на землю, а несчастное животное громко закричало от ужаса. Но даже этот крик не мог заглушить вопля, исходящего из дьявольской черноты, полный жесткого предвкушения. Словно играясь, существо ударило кричащую лошадь о землю, затем согнуло ее пополам и разорвало животное надвое.

Стоявшие в башне араканцы замерли от страха. Какими смельчаками они не были, увиденное потрясло их до глубины души. Их собратья погибали один за другим, отчаянно продавая свои жизни, а мы могли только стоять и смотреть, словно парализованные неведомым заклятием. Наконец один из араканцев вырвался из рощицы и припустил обратно к холму, отчаянно зовя на помощь. За ним по пятам следовала тень. Наемник преодолел половину холма, как тварь настигла его. В последний момент он ощутил приближение смерти и развернулся, желая встретить ее лицом к лицу. Он размахнулся саблей, но тень с невероятной скоростью прошила его насквозь. Араканец пошатнулся и медленно начал заваливаться на спину. Тень потянулась к нему, но ей не позволили надругаться над мертвецом. Монах сорвался с места, подскочил к убийце и ударил копьем прямо в центр ее призрачного тела. Раздался вопль, столь ужасающий и неприродный, не то визг, не то рык, нечто среднее между свиньей, мучаемой кошкой и смехом гиены. Никогда прежде я не слышал ничего подобного, но этот крик вывел меня из оцепенения. В нем звучала боль и ярость, эти человеческие чувства сорвали с неведомого врага сверхъестественные покровы. С криками остальные араканцы поспешили на помощь монаху. Но тень уже отступала. В следующий миг она и остальные исчезли во мраке.

Мы сгрудились вокруг мертвого араканца. Лицо его было перекошено гримасой ужаса, поперек груди зияла жуткая рана, на нее невозможно было смотреть без содрогания. А я смотрел на острие копья, на котором застыли капли вязкой угольно-черной крови. Демоны, сказал монах со странным выражением лица. После всего увиденного я готов был с ним согласиться.

Мы вернулись в башню, оставив позади десять изуродованных трупов — семь людей и три лошади. Араканцы расселись по углам. В костер подкинули последние ветки. Дерево горело с зловещим треском, корчилось и распадалось в объятиях пламени. Угасающий костер отбрасывал на лица сидящих наемников жуткие тени. В его свете они казались неживыми, напряженными от страха масками. Что станет, когда огонь погаснет окончательно, никто не хотел думать. Я надеялся, что твари не сунуться в башню после того, как монах ранил одну из них, но нутром чувствовал, что они вернутся. Ночь только начиналась. В воздухе разлилась ядовитая тишина. Это было еще хуже воплей, ведь мы знали, что тени могут действовать абсолютно беззвучно. Они прикончили часового и утащили его так, что никто ничего не услышал, и лишь по какой-то причине предпочитают сотрясать воздух жуткими криками.

К полуночи от костра остались несколько жалких язычков пламени. Атмосфера паники и отчаяния сделалась почти осязаемой. Наконец один араканец не выдержал, сорвал с себя разноцветный кушак и бросил его в огонь. Пламя жадно набросилось на новую пищу. За кушаком в костер полетело все, что могло гореть. Одежда, кожа для седел, конская сбруя, ножны, даже свертки с едой. Араканцы, словно обезумевшие, носились по башне, выискивая что можно сжечь и продлить жизнь костра хоть на несколько минут. Они вытряхивали содержимое своих сумок, ползали на коленях, собирая в расщелинах каменного пола завалявшиеся щепки. А я смотрел на тлеющие угольки, что оставались от всех даров, предложенных огню, и чувствовал, как усталость, страх и напряжение последних дней засасывают меня в вязкий сон.

Не знаю, сколько я дремал, но пробудил меня смертный холод, вдруг когтями схвативший мою душу. Я открыл глаза и увидел в темноте две раскаленные точки тлеющих углей. Должно быть огонь угас окончательно. Я смотрел на угольки и угольки смотрели на меня. Только тогда я заметил, что окружающая костер тьма слишком черна даже для самой темной ночи. И в тот самый миг я увидел перед собой то существо, тень, что замерла уродливым облаком, одновременно бесформенным и осязаемым, а на меня смотрят ее пылающие глаза.

Животный ужас затопил мое сознание. Я вскочил на ноги, вопя, как сумасшедший. Проснулись араканцы и, размахивая мечами, бросились на теней, что проникли в башню под покровом ночи. А затем все завертелось. Я видел, как один за другим умирали люди, как нашел свою смерть главарь наемников, и его голова покатилась по остывшим углям костра, уставившись в никуда стекленеющими глазами. Одним из первым погиб монах, что смело бросился в гущу сражения. Словно мстя за пролитую им кровь, трое теней окружили его и быстрыми ударами расчленили его тело, издавая довольные хрюкающие звуки. В этот момент я потерял последние крохи рассудка. Я вскочил на ноги и побежал. Я бежал куда глаза глядят, думая только о том, чтобы убраться из этого ужасного места, а раскаленные красные точки преследовали меня в темноте. Я падал, лежал, хватая ртом воздух, потом вставал и продолжал бежать на подгибающихся ногах. Затем я упал и больше не мог подняться. Тогда я полз, пока не лишился сознания.

Боги спасли меня и на этот раз, хотя сейчас я думаю, милосерднее им было позволить мне умереть, чем жить, храня в памяти пережитый ужас. Меня подобрал случайный патруль и вернул в родной Памерон. Два дня меня допрашивали, вызнавая все подробности моих злоключений, но рассудок мой был потрясен, я только и мог, что твердить про теней и жуткую смерть наемников-араканцев. Испорченное белье не подкрепляло моих слов; меня сочли полоумным трусом и отпустили восвояси.

Я откопал спрятанные деньги и попытался забыть произошедшее, вновь занявшись ростовщичеством, но быстро понял, что не могу вернуться к прошлой жизни. Я уехал в Силартис, где только взошла на престол молодая королева, подальше от пропитанных кровью степей. Но даже за его великими стенами я не чувствую себя в безопасности. Здесь, в центре Великой Империи, нет дела до проблем из провинций. Никто не верит моим словам. Никто не верит, что целые конвои могут пропадать без вести, что человечество находится на пороге ужасного вторжения. Здешние горожане считают эти истории не больше чем интересными слухами, которые можно пересказать в ближайшем борделе. В отличие от них, я видел все своими глазами. Я знаю, жуткие твари рыщут по югу, что только и ждут когда погаснет свет, чтобы забраться в дома и пировать плотью людей. Теперь я знаю, монах был прав, и то действительно были демоны, порождения мрака, чужой жестокой воли, перед которой бессилен человек. Знание это грызло меня каждый день, подтачивая рассудок. Находится в темноте стало невыносимым; повсюду мне мерещились огненные глаза. Тогда я подсел на опиум, но его пары давали лишь временное успокоение, и вскоре я стал рабом своего страха и зависимости. Откопанные деньги быстро закончились. Сегодня вечером я купил половину порции на последние монеты.

Я написал это послание на чердаке засаленного кабака в глупой надежде на то, что прочитавший его поймет какая угроза нависла над всей Империей и, возможно, если обличен достаточной властью, сможет сделать что-то чтобы остановить ее. Вот и все. Рассказ мой окончен, осталось лишь покрепче затянуть петлю. Надеюсь, смерть дарует мне покой, но эта надежда слаба, ибо стоит мне закрыть глаза, я вижу их — две раскаленные точки, сверлящие мой мозг, пылающие как угли, как угли во мраке.