ТЁМНАЯ АНАТОМИЯ

Лондон выдыхал смрад. Не просто угольный дым и экскременты тысячи лошадей, а нечто глубже, вязкое, как гной под струпьями. Он цеплялся к горлу, просачивался сквозь кирпич, пропитывал шерсть плащей. Он был вездесущ, как сама Смерть, чьи неутомимые цехи работали без выходных, принимая и перерабатывая человеческий шлак.

Морг Сент-Джуд притулился в подбрюшье города, у черных вод Темзы. Здание - отсыревший зуб, вросший в гниющую десну доков. Его стены, некогда гордый песчаник, теперь впитали запах вечности: смесь медной крови, разлагающихся белков и резкой щелочной чистоты формалина. Запах, въевшийся в камень, в дерево столов, в легкие тех, кто здесь служил.

Пайпер Басс стояла у стола из черного мрамора, отполированного до тусклого блеска бесчисленными процедурами. Ее руки, защищенные тончайшей кожей перчаток, уже испачканы до локтей. Карминовый ручей струился из разреза, который она только что провела - точный, безликий, как геометрическая задача. Труп мужчины средних лет, утонувший или брошенный в воду. Кожа, побелевшая от долгого пребывания в речной мути, напоминала вареную рыбу. Но Пайпер не занимала причина смерти. Ее интересовала топография угасания. Как подкожный жир, желтоватый и зернистый, обнажается под скальпелем. Как мышцы, некогда напрягавшиеся в страсти или гневе, теперь лежали пассивными тяжами. Как кишечник, темно-розовый и влажный, свернулся в интимном лабиринте.

Пайпер методично вскрывала грудную клетку. Ребра хрустели под пилой, звук сухой, как ломаемые сучья. Плевральный мешок, наполненный мутной жидкостью, лопнул под пинцетом, брызнув на защитный фартук. Она не моргнула. Ее внимание было поглощено легкими - тяжелыми, водоналитыми губками, усеянными темными точками угольной пыли.

'Жизнь Лондона" - подумала она с горькой иронией, - "оседает даже здесь, в самой смерти".

Ее мир был четок, как линия разреза. Жизнь - хаотичный, шумный фарс за стенами морга. Смерть - здесь, в этой ледяной тишине, под мерцающим газовым рожком, была совершенством. Безмолвным. Понятным. Правдивым. Трупы не лгали. Они не судили ее странность, ее холодность, ее неспособность к обычным женским ужимкам. Они просто были. Ее единственные спутники, ее пациенты, ее немые исповедники. Она находила в их неподвижности странное утешение, родственное своей собственной отстраненности. Граница между ней и ними, живой и мертвой, казалась ей все более призрачной, зыбкой, словно лондонский туман.

Ее принесли на рассвете. Рыбаки вытащили сетью у Прославленного Моста. Не утопленницу. Нет. Тело лежало на клеенке соседнего стола, и Пайпер, закончив с угольными легкими, почувствовала, как воздух в помещении изменился. Не запахом - запах был прежний, формалиново-трупный. Изменилось давление. Тишина стала гуще, тяжелее.

Она подошла.

Женщина. Молодая. Казалось, спящая. Кожа - бледная, лишенная синюшности смерти, лишенная и румянца жизни. Совершенный овал лица. Ресницы длинные, влажные темные веера на щеках. Волосы, чернее ночи за окном, раскидались по клеенке, как пролитые чернила. Губы... Губы были полными, чуть приоткрытыми, цвета увядшей розы - единственный намек на утраченную жизнь. Но не было ни воды в легких, ни признаков борьбы. Только... пустота. Совершенная, зияющая пустота под кожей. Тело было обескровлено с хирургической, нечеловеческой тщательностью. Ни царапины. Ни синяка. Как будто сама жизнь была аккуратно отсосана через невидимую соломинку.

Пайпер сняла перчатку. Дрожь, незнакомая, непривычная, пробежала по ее обычно бесстрастным пальцам. Она коснулась щеки незнакомки. Холод. Но не ледяная осклизлость трупа. Холод мрамора. Гладкий и сухой. Она провела пальцем по линии скулы, к виску, к уху. Совершенство линий завораживало. Это была не просто красота. Это была красота "препарированная", выставленная напоказ самой Смертью.

"Кто ты была?" - мысль прозвучала в тишине. Чья кровь тебя питала? Чьи сны прерваны? Но больше всего ее потрясло иное: влечение. Острое, тошнотворное. Желание прижаться губами к этой мраморной коже, ощутить ее холод языком. Желание вскрыть это тело не скальпелем патологоанатома, а... иначе. Стыд и восторг сплелись в ее утробе в тугой, болезненный узел.

Она проработала допоздна. Старый доктор Милн, ее наставник, давно ушел, кашляя в платок, унося с собой запах дешевого джина. Газовые рожки шипели, отбрасывая пляшущие тени на стены, где рядами висели инструменты. Пайпер стояла над Телом. Евридикой, как мысленно назвала ее. Скальпель в ее руке дрожал. Не от страха. От напряжения желания, которое не находило выхода.

Он появился из тени. Не вошел через дверь - материализовался, как сгусток ночи, оторвавшийся от угла. Пайпер вздрогнула, но не закричала. Крик требовал тепла, жизни, которых в ней было так мало. Она обернулась, скальпель направлен в сторону фигуры, как жалкая, но единственная защита.

Он стоял в пару шагах. Высокий, затянутый в черный сюртук, который сливался с тенями. Лицо - резкая скульптура из слоновой кости под черной шевелюрой. И глаза. Боже, глаза. Старое золото, расплавленное в тигле веков, мерцающее... Голодом. Он смотрел не на тело на столе. На нее.

- Вы задерживаетесь, мисс Басс - его голос был низким, бархатистым, как шелест похоронного савана по каменному полу.

- Она ваша? - выдохнула Пайпер, кивнув на стол. Ее собственный голос показался ей чужим, хриплым

Томас Рэмплинг (имя пришло ей в голову само, как знание, вбитое извне) сделал шаг вперед. Он двигался беззвучно. Его тень легла на тело Евридики.

- Моя? - Он усмехнулся, уголок идеального рта дрогнул. Зубы были очень белыми, очень ровными. Клыки - лишь чуть острее, чем положено.

- Нет, дитя мое. Она... закуска. Неудачливая. Мне интересна не закуска. Мне интересен... сомелье. Тот, кто понимает букет.

Еще шаг. Запах усилился, опьяняюще, опасно. Пайпер почувствовала, как ее сердце колотится где-то в горле. Не страх. Возбуждение.

- Вы видите красоту, мисс Басс, - он говорил мягко, почти ласково, но каждое слово било по нервам, как электрический разряд. - Не в цветущих щеках, не в смехе. Вы видите ее здесь. В этой... окончательности. В этой откровенности плоти, лишенной глупых притязаний жизни.

Он был рядом. Холодным сиянием веяло от него. Его палец коснулся ее щеки. Там, где она касалась Евридики. Прикосновение было ледяным, как металл стола. Пайпер задрожала, но не отшатнулась. Ее собственная кровь, живая, горячая, ударила в лицо, создавая мучительный контраст с его холодом.

- Вы слышите музыку тишины после последнего вздоха - прошептал он, его губы были так близко к ее уху. - Вы чувствуете поэзию в разрезе, в обнажении тайн... Я знаю. Я чувствую это в вас. Как дрожь камертона. Вы заперты в клетке из плоти и приличий, Пайпер. Но дверь... - его палец скользнул вниз, к ее горлу, остановился над пульсирующей яремной веной, - дверь здесь. И ключ... у меня.

Он приходил каждую ночь. Морг Сент-Джуд стал их храмом, их альковом.

Томас не ухаживал. Он демонстрировал. Показывал ей Лондон, невидимый днем. Туманные доки, где призраки повешенных контрабандистов качались на невидимых веревках, сливаясь с криками чаек. Полуночные салоны в подвалах Сохо, где уставшие от бессмертия декаденты курили опиум сквозь зубы, окрашенные вином. Мир, где смерть была высшим шиком, а голод - вечным спутником.

Но самые сокровенные моменты были здесь, среди мертвых.

Морг погрузился в абсолютную тишину, нарушаемую лишь каплями конденсата, падающими в жестяной таз где-то в углу. Пайпер вскрывала очередной труп - старуху, умершую от чахотки. Легкие, изъеденные болезнью, напоминали гнилые соты. Ее руки в перчатках, испачканные кровью и слизью, работали автоматически. Томас стоял сзади, обхватив ее тонкую талию руками, холодными, как хирургический инструмент. Его подбородок покоился на ее макушке. Он наблюдал.

- Видишь прелесть? - его шепот был похож на шуршание крыс под полом. - Как болезнь выткала свой гобелен? Это не уродливо, Пайпер.. Посмотри на эти некротические очаги... Они похожи на черные розы, расцветающие в паренхиме. Разве не прекрасно?

Его губы коснулись ее шеи, чуть ниже уха. Не поцелуй. Холодное прикосновение мрамора. Она вздрогнула, скальпель дрогнул в руке. Запах формалина и крови смешался в голове в дурманящий коктейль. Отвращение и желание слились воедино, образовав новую, токсичную эмоцию. Ей было тошно. И сладко.

- Прекрасно - прошептала она, глядя на гниющую ткань. И это была правда. Через его глаза она видела красоту распада, ужасную и неотразимую.

Томас повернул ее к себе. Ее руки, в крови и слизи, повисли вдоль тела. Его пальцы вцепились в ее волосы, откинув голову назад, обнажая горло.

- Ты пахнешь жизнью - прошипел он. - Горячей, алой, бьющейся в панике. И смертью. Формалином. Этот запах... он сводит меня с ума.

Его губы коснулись горла Пайпер. Потом язык. Шершавый, как у кота. Он провел им по пульсирующей вене. Пайпер вскрикнула - не от боли, а от шока, от невыносимой интимности жеста. Ее тело напряглось, потом обмякло. Она не сопротивлялась. Сопротивляться было бы кощунством перед лицом этой темной откровенности.

- Дай мне, - его голос был хриплым, лишенным прежней бархатистости. Голод прорвался наружу. - Дай мне вкусить этого парадокса. Жизнь, пропитанную смертью. Дай мне тебя, Пайпер Басс. В самой сути.

Она кивнула. Едва заметно. Глаза закрылись. Это был не акт насилия. Это был ритуал. Добровольное жертвоприношение на алтаре собственного извращенного любопытства и пробуждающегося влечения к пропасти.

Боль была острой, яркой, как удар скальпеля. Его клыки вонзились в плоть с хирургической точностью. Но за болью пришло иное. Волна тепла, разливающаяся из места укуса, волна головокружительного, наркотического экстаза. Ее кровь уходила, уносимая его ртом, а вместе с ней - тяжесть жизни, груз морали, страх осуждения. Она чувствовала пустоту, но пустоту блаженную, легкую, как пар над формалином. Ее колени подкосились.

Он подхватил ее, прижимая к себе, к своему недвижимому, холодному телу.

Он пил. Долго. Жадно. Пайпер видела плавающие пятна перед глазами, слышала далекий звон в ушах, смешанный с его приглушенными стонами наслаждения

Когда он оторвался, на ее шее остались два аккуратных, темных отверстия, из которых сочилась тонкая струйка крови.

- Совершенство - прошептал он, облизывая свои клыки, на которых алела ее кровь. - Твоя смерть в жизни... она сладка. Ты будешь моей вечной Евридикой, Пайпер.

Она лежала в его окоченевших объятиях, слабая, опустошенная, с головой, кружащейся от потери крови. На соседнем столе лежала старуха с гнилыми легкими. На другом - Евридика, мраморная и прекрасная в своей вечной пустоте. Запах формалина, крови и разложения висел в воздухе. И Пайпер Басс, с дырой в шее и в душе, поняла, что нашла свой дом. Здесь, в царстве смерти, в объятиях хищника, чья любовь была актом пожирания. Начало было положено. Путь вниз, в сладостный мрак, был открыт. И она жаждала идти по нему дальше, к новым, еще более извращенным откровениям плоти и духа.

От Автора:моя первая вампираская история, ура! Думаю, она получилась слишком клишированной, но та ладна:) пусть все остаётся как есть.