Неукротимые

3глава
Уэйна Скаво Риверо.

Боль пульсировала в костяшках, каждый удар отдавался эхом в затёкшем теле. Снимаю пропитанные потом и кровью перчатки, словно сдираю второй слой кожи. Чувствую, как предательски дрожат пальцы. Кожа под ними саднила, горела адским огнем. Я швырнула перчатки в тёмный угол раздевалки, где они с глухим стуком приземлились на пол. Ещё одна победа. Ещё одна порция чужих восторгов и зависти. Сегодня мне достался Ворон — придурок с татуировкой на шее, выпячивающий свою принадлежность к стае, а точнее, к группировке. Как и все остальные помеченные – живое доказательство того, кому они принадлежат.

Я потёрла переносицу, пытаясь унять нарастающее раздражение. Я чувствовала, как у меня дёргается нога — противная, навязчивая дрожь. «Спокойно, Уэйн, спокойно», — глухо твердила я себе, сжимая и разжимая кулак до побелевших костяшек. В ушах пульсировал собственный пульс, заглушая все остальные звуки. Шаги за дверью – тихие, крадущиеся, но отчего-то оглушительные, как грохот обваливающегося здания. Смех. Слишком громкий. Неуместный. Он резал слух, как скрежет ножа по стеклу. В горле встал ком, перекрывая дыхание. Нет, только не сейчас. Только не здесь. Я почувствовала, как по спине пробежал холодный пот, а мир вокруг начинает расплываться. Дыши. Просто дыши. Сердце колотилось так, словно хотело вырваться из грудной клетки.

С детства меня учили драться. Сначала отец, с ледяной жестокостью, потом наемные тренеры – бездушные машины, готовившие бойцов, лишая их всего человеческого. Годы боли, синяков и сломанных костей превратили меня в то, чем я являюсь сейчас. Зато теперь я здесь, на вершине этого грязного подпольного мира. И мне плевать. Абсолютно. На всё. Ведь отец постарался. Он методично, словно хирург, вырезал из меня все человеческое, оставив лишь оболочку, способную выживать.

Плевать на кровь, въевшуюся под ногти, на липкий пот, стекающий по вискам. Плевать на восторженные, алчные взгляды толпы, на их жажду крови и зрелищ. Плевать даже на ноющую, тупую боль в теле, на каждый синяк, порез и ушиб, напоминающий о цене победы. Ничего не имеет значения. Кроме одного – выжить. И доказать отцу, что я могу. Хотя, вру. И на него плевать. Давно плевать. Просто привычка.

Я уже и не помню, когда в последний раз дралась по своей воле. Он дрессировал меня с детства. Сила – вот что имеет значение. Быть сильным.

В памяти всплыло лицо отца, искажённое гневом. Его слова — ядовитые плевки: «Ты должен быть сильным. Ты должен быть мужчиной». Тошнота подкати́ла к горлу, заставляя судорожно сглотнуть, чтобы удержать рвотный позыв. «Будь, как твой брат». Он не видит во мне дочь. Видит лишь жалкую замену тому, кого потерял.

Хоть мне и было всего семнадцать (в поддельных документах, конечно, больше — достаточно, чтобы меня пустили в этот ад), отец умел платить, чтобы всё было так, как ему нужно. Его деньги открывали любые двери, подкупали любую гниду в форме, любую продажную душу. Копы, судьи, врачи – все плясали под его дудку, опасаясь последствий. Слишком много дерьма он проворачивает, слишком много грязи льётся из-под его рук, чтобы кто-то смел задавать вопросы. Он создал непробиваемую стену из денег, связей и угроз, за которой прячется, как трусливый шакал, и ему плевать на то, что происходит со мной, пока я приношу ему деньги и не привлекаю лишнего внимания.

Нужно в душ. Смыть с себя этот запах пота, крови и чужих надежд. Как раз собираюсь сделать шаг, когда в дверь стучат.

— Уэйн? Это я, Уильям. Можно?

— Вали отсюда, — бурчу я, не особо церемонясь.

Но дверь открывается, и в раздевалку вваливается Уильям. Его и без того взъерошенные волосы торчат во все стороны, глаза горят маниакальным огнём. Он напоминает взбудораженного ребенка, получившего новую игрушку.

— Ты видел комменты под видео? — выпаливает он, не давая мне и слова вставить. — Тебя уже боготворят! Ставки взлетели до небес! Видео боя — вирусное!

Я закатываю глаза. Ну конечно. Народ любит зрелища. Особенно когда на них льётся кровь. Когда насилие становится развлечением.

— И? Что с того? — спрашиваю я, направляясь к душевой кабинке. Чувствую себя выжатым лимоном, и всё, что мне сейчас нужно, это горячая вода и тишина.

— Да не «что с того»! — возмущается Уильям, следуя за мной по пятам. — Мне в личку пишут, предлагают деньги за инфу о тебе. Сумасшедшие деньги!

Вот это уже интересно. Или, скорее, опасно. В нашем мире за информацию платят дорого и используют её без колебаний.

— И что ты?

— Я, конечно, ничего не сдал, ты чего! Но тебе нужно быть осторожнее.

Я усмехаюсь. Осторожнее? Да мне каждый день нужно быть осторожной. С отцом, с ублюдками на ринге. С этими крысами, которые ползают вокруг, вынюхивая, чем поживиться. С парнями из разных школ, чью гордость я задела, отправив их дружков в нокаут, и которые пытались убить меня множество раз.

— Расслабься, Уильям, — говорю я как можно более равнодушно. — Мне наплевать.

Уильям вздыхает, понимая, что спорить со мной бесполезно.

— Ладно, делай что хочешь. Просто будь осторожен, окей?

— Знаю, — я, включаю воду в душе. — Спасибо, что предупредил. Теперь проваливай, мне нужно помыться.

Уильям еще что-то ворчит, но уходит. Закрываю за ним дверь. Замок щелкает, отрезая меня от внешнего мира. Как же хорошо, что у меня личная раздевалка. Не представляю, как бы я пережила это в общем гадюшнике, полном потных тел, чужих взглядов и сплетен. Здесь хотя бы есть вероятность безопасности.

Скидываю одежду, небрежно бросая её на скамью. С каждой снятой вещью уходит и маска бойца. Кожа горит от пота и въевшейся грязи. Нужно смыть всё это как можно скорее. Смыть с себя этот день.

Захожу в душ, поворачиваю кран. Горячая вода обжигает кожу, но облегчения нет. В голове, словно заезженная пластинка, крутятся обрывки фраз, лица зрителей, вытатуированный ворон на шее поверженного соперника. Костяшки ноют, пульсируют болью, напоминая о каждом нанесенном ударе, о каждой сломанной кости. Я чувствую вкус крови во рту, хотя, наверное, это просто воспоминание.

Поднимаю голову, позволяя горячим струям стекать по лицу. Закрываю глаза. В голове всплывают обрывки воспоминаний. Детство. Отец. Тренировки. Боль. Слезы. Ярость. Всё это – моя жизнь. Моя клетка. И я не знаю, как из неё выбраться.

Стою так, наверное, целую вечность, пока вода не начинает остывать. Пора выбираться. Выключаю воду, вытираюсь полотенцем. В раздевалке тихо. Слишком тихо. В голове снова нарастает беспокойство, но я отгоняю его прочь. Не время для этого.

Приоткрываю дверцу и достаю эластичные бинты. Да, моя жизнь – это сплошная маскировка. Маска безжалостного бойца на ринге, маска равнодушия в повседневности и… бинты, скрывающие мою истинную сущность. Аккуратно, слой за слоем, обматываю грудь, стараясь максимально сгладить очертания. Мне это дается легко, ведь у меня небольшая грудь. Дыхание становится немного затрудненным, но это небольшая плата за безопасность.

Закончив с бинтами, надеваю чистую одежду: простую черную футболку, джинсы с цепями и тёмную кепку – униформа беглеца.

Взгляд цепляется за запотевшее зеркало. Поддавшись внезапному импульсу, провожу пальцем по влажной поверхности, выводя одно слово:

Бежать.

Выхожу из раздевалки, стараясь выглядеть как обычно — равнодушной и уверенной в себе. Натягиваю маску безразличия, за которой прячу все свои страхи и сомнения. Ведь именно такой меня хочет видеть отец. Такой я должна быть. Сильной. Бесчувственной. Мужчиной.

Коридор ревел жизнью. Толпа, словно вышедшая из-под контроля стихия, неслась навстречу, жаждущая поздравить, похлопать по плечу, выкрикнуть слова восхищения. Их было много. Слишком много. Знакомые и незнакомые лица смешивались в единую массу.

Эти подпольные бои – мой мир уже несколько лет. Здесь я – Уэйн, зверь на арене, парень, который практически никогда не проигрывает. Но сейчас, после очередной победы, эта ликующая толпа давила на меня, словно груда камней.

— Ну ты и зверь! — орёт какой-то парень, сжимая мою ладонь так, что кости чуть ли не хрустят. — Просто вынес его в первом раунде! Я на тебя поставил, столько бабла сорвал!

Мне как-то всё равно на его восторг, хочется только одного — чтобы все они отвалили и оставили меня в покое, дали вдохнуть и поспать.

— Ага, молодец, — роняю сквозь зубы, выдёргивая руку.

Из толпы выныривают парни из разных школ – Элистон, Эссон, Элита… Богатые, избалованные, им здесь не место. Но они приходят, чтобы поглазеть.

— Круто дрался! Мы все болели за тебя! — щебечет один. С татуировкой «Кобры» на руке, видно, принадлежит к группировке «Кобры», они популярны драками. В их банде были только лучшие бойцы.

— Ага, особенно когда ты ворону локтем в челюсть заехал! — поддакивает другой, с восторгом глядя на меня. — Это было просто мясо!

Смотрю на них сверху вниз. Скука. Вот что я чувствую. Не гордость, не облегчение, не триумф. Просто всепоглощающая, разъедающая скука. Эти парни, богатые мальчики из престижных школ, эти самодовольные рожи с татуировками и жаждой крови в глазах. Ничего нового. Лица меняются, но суть остается прежней. Они – зрители. Я – артист. И этот спектакль мне смертельно надоел.

Дорогие часы на руках, вероятно, лимитированной серии, цена которых как годовой бюджет города. Пальцы теребят брелоки от ключей – наверняка от новеньких Lamborghini, припаркованных у входа и купленных на деньги, заработанные их папочками-олигархами. Другой стучит по столу пальцами, украшенными массивными перстнями с гербами их семей, чьи корни уходят в глубь веков. На полу возле них валяется разорванная банкнота в сто евро, словно это просто мусор. Они – наследники, паразитирующие на богатстве, которое не заработали.

— Рад, что вам понравилось, — бросаю, притворно улыбаясь, и разворачиваюсь, чтобы уйти.

Толкаюсь дальше, игнорируя их восторги. Все эти слова — пустой звук. Останавливаюсь, закатываю глаза. Ну вот, приплыли. Итан и Дэвид, мои друзья.

Итан – высокий, широкоплечий, с неизменной ухмылкой, словно приклеенной к лицу. Его тёмно-карие глаза всегда искрятся насмешкой, даже когда он, казалось бы, говорит искренне. Сарказм – его вторая натура. Он легко заводит друзей, купается во внимании девушек и знает, как произвести впечатление.

Дэвид – рыжеволосый парень, искренне наслаждающийся каждой дракой. Он любит драки, любит ощущение адреналина и запах крови. Он не думает, он просто дерётся, вкладывая всю свою ярость в каждый удар. Вне ринга Дэвид – добрый и отзывчивый парень. Он всегда готов прийти на помощь, выслушать и поддержать.

Мы с ними вместе выросли, вечерами пропадали в отцовском бойцовском клубе и уже несколько лет вместе участвуем в этих подпольных боях.

— Ну ты и навалял сегодня! — ухмыляется Итан, подходя ко мне. — Ворон теперь долго не взлетит.

— Да ладно тебе, — отмахиваюсь я. — Просто размялся.

— «Размялся», — передразнивает Дэвид, закатывая глаза. — Да ты ему чуть голову не оторвал! Я думал, пора заказывать гроб.

— Вы всегда так говорите, — фыркаю я. — Просто вы слишком впечатлительные.

— Это потому, что мы за тебя переживаем, идиот! — возмущается Итан, толкая меня в плечо. — Ты мог и проиграть!

— Я никогда не проигрываю.

Дэвид хмыкает, качая головой.

— Ладно, ладно, не злись, — говорит он, приобнимая меня за плечи. — Ты был крут. Но в следующий раз будь аккуратнее, ладно?

— Хорошо, папочка, — бурчу я, сильно ущипнув его, отчего тот сразу отстраняется.

— Ну что, пойдёшь с нами в «Дыру»? — спрашивает Итан. — Отметим твою победу.

— Нет, — качаю головой. — Я устал и хочу домой.

— Ну, как знаешь, — пожимает плечами Итан. — Тогда до завтра?

— Ага, увидимся.

Толкаюсь дальше, игнорируя их прощания. Они – мои друзья, да. Но сейчас мне нужно побыть одной.

Миновав орущую толпу, оказываюсь в полумраке коридора. Запах никотина, крови и дорогого вина бьёт в нос.

Замечаю Мэгги, сидящую на диване. Она – моя медсестра, пожилая и жизнерадостная женщина с добрым сердцем и умелыми руками. Она зашивала мне раны бесчисленное количество раз, лечила после чуть ли не смертельных подпольных драк. Мэгги видела меня всякой: избитой до полусмерти, ликующей после победы, опустошённой после особенно жестоких боёв. Она видела, как слава и деньги застилают глаза отцу, как эта жизнь постепенно превращает меня в подобие зверя.

— Хорошая работа, Уэйн, поздравляю с победой, — её голос звучит мягко, с лёгким акцентом, который выдаёт её ирландские корни. — Но тебе нужно беречь себя.

Она внимательно осматривает моё лицо, ища скрытые повреждения.

— Лицо целое, — констатирует она. — Но что-то мне подсказывает, что рёбра снова пострадали.

— Нет, все в порядке, Мэгги, — отвечаю я, стараясь не выдать себя. Врать ей всегда было тяжело.

Она прищуривается, словно не до конца мне верит.

— Ладно, — выдаёт она, немного смягчившись. — Звони, если будет что-то болеть или будешь чувствовать дискомфорт. И не забудь принять обезболивающее перед сном. Не геройствуй, Уэйн.

— Знаю, Мэгги, — устало выдаю я. — Спасибо. Ещё увидимся.

Продолжаю свой путь к выходу. С каждым шагом напряжение нарастает. Наконец вижу отца. Он стоит, прислонившись к выходу и скрестив руки на груди, как всегда окруженный своими псами. Суровые лица, тяжелые взгляды. Машина для убийства, и он — главный инженер. Один из них, лысый качок с татуировкой скорпиона на шее, скалится, обнажая ряд белоснежных зубов:

— Хорошо поработал, Уэйн. Папа гордится. Скоро можно будет выставлять на более серьёзные бои.

Не обращая внимания на его глупую болтовню, поворачиваюсь к отцу.

— Отец, я ухожу домой, — предупреждаю я спокойно, глядя ему прямо в глаза.

Отец не отвечает. Смотрит на меня, как на подопытную крысу. Изучает, оценивает, взвешивает. Как обычно.

— Хорошо, — ледяным тоном говорит он. — Я задержусь, встретимся дома.

Он никогда не говорит «Я горжусь тобой», не говорит «Ты молодец». Ничего. И я знаю, что за его планами стоит нечто большее, чем просто подпольные бои, и это меня пугает больше всего.

Прохожу мимо отца и его телохранителей, чувствуя на себе их сверлящие взгляды. Каждый шаг отзывается гулким эхом в голове, напоминая о том, что я по-прежнему в его власти, несмотря на всю свою силу и независимость на ринге.

Выхожу на улицу. Ночной воздух кажется глотком свежести после спертого запаха клуба. Неоновые вывески, выкрикивающие названия баров и забегаловок, раскрашивают темноту яркими цветами.

Мой мотоцикл ждет меня на парковке. Он выглядит угрожающе в полумраке, с хромированными деталями, поблескивающими в свете фонарей. Подхожу к нему, чувствуя его мощь и готовность к скорости.

Вставляю ключ в замок зажигания. Мотор вздрагивает и оживает, издавая утробный рык, который эхом разносится по улице. Сажусь, ощущая кожей обивку под собой. Натягиваю шлем, пряча лицо за темным стеклом.

Выезжаю на дорогу. Ночной город распахивается передо мной, словно приглашая в гонку. Давлю на газ. Мотоцикл вздрагивает и срывается с места, словно выпущенная из лука стрела.

Скорость нарастает, и город превращается в размытое пятно. Мимо проносятся машины с сонными водителями, погруженными в свои мысли. Уличные фонари мелькают, словно стробоскопы, создавая ощущение нереальности.

Я лавирую между машинами, чувствуя азарт и адреналин в крови. Каждая секунда — вызов, каждый маневр — риск. Я живу здесь и сейчас, наслаждаясь скоростью и ощущением свободы.

Адреналин захлестывает с головой, вытесняя все мысли. Я сливаюсь с мотоциклом в единое целое, чувствуя каждую его вибрацию, каждый поворот руля.

120… 140… 160…

Скорость растет, и вместе с ней растет и чувство эйфории. Я лечу сквозь ночь навстречу неизвестности, поднимая скорость. Мотоцикл мчит по ночному городу, прошивая тишину своим ревом. Холодный ветер обжигает лицо, но мне все равно. Я растворяюсь в скорости, забывая о проблемах и заботах.

Пролетаю мимо окраин, где серые многоэтажки сменяются частными домами с ухоженными лужайками. Город словно выдыхает, становится тише и спокойнее.

Наконец, сворачиваю на улицу, где стоит мой дом. Это огромное двухэтажное здание с садом. Скорее, это вилла, чем просто дом. Он расположен в престижном районе, вдали от городской суеты. Двухэтажное здание, выполненное в современном стиле, сочетает в себе строгие линии и простоту форм с изысканными элементами декора. Вокруг дома раскинулся ухоженный сад, создавая атмосферу уединения и спокойствия. Перед домом – просторный гараж на дюжину машин. Внутри – несколько моих мотоциклов и отцовский внедорожник, на котором он предпочитает ездить на встречи и переговоры. Остальную часть занимает коллекция автомобилей. Все они – трофеи, завоёванные мной на поле боя.

Сбавляю скорость, подъезжая к гаражу. Останавливаюсь перед ним и глушу мотор. Тишина кажется оглушительной после рёва двигателя. Снимаю шлем, вдыхаю свежий ночной воздух. Оставляю мотоцикл в гараже и иду к двери, ведущей в дом. Она открывается от сканера отпечатков пальцев.

Зайдя в дом, скидываю кроссовки и иду на кухню. Это огромное помещение с глянцевыми поверхностями, стальной техникой и островом в центре. Достаю из холодильника контейнер со вчерашней пиццей и ставлю в микроволновку. Три минуты гудящего ожидания.

Сажусь за стол, кладу пиццу на тарелку. Ем молча, механически, почти не чувствуя вкуса. В голове – обрывки разговоров в клубе. Интересно, кто будет моим следующим соперником? Кто осмелится выйти против меня на ринг? Неужели отец действительно планирует выставить меня на бои более высокого уровня? Серьёзные бои… Это значит – больше денег, больше риска, больше жестокости и меньше контроля над собственной жизнью.

Включаю телевизор, висящий на стене. На экране мелькает знакомое лицо. Тайлер Скотт. Этот парень из школы «Элита». Сверкающая улыбка, безупречная прическа, взгляд, от которого млеют девчонки. Он снимался в какой-то рекламе, его загребали в свои сети все крупные модельные агентства. И не зря. С такой внешностью – прямая дорога на обложки журналов и в глянцевые ролики. Ему повезло родиться с таким лицом.

Тайлер Скотт… Я видела его несколько раз в клубах отца. Он входит в так называемую «Королевскую Десятку» – золотую молодежь «Элиты», сборище богатых ублюдков, купающихся в деньгах и власти. Они считают себя хозяевами жизни, а всех остальных – лишь пешками в своей игре.

Вижу какие-то видео, где брат с сестрой подрались в магазине яйцами, и переключаю канал. Новости. Политика. Криминал. Все это – лишь шум, не имеющий ко мне отношения. Не смотрю, не слушаю. Картинка просто мелькает, заполняя собой тишину.

Доедаю пиццу, отбрасываю пустой контейнер в раковину. Подхожу к навесному шкафчику над плитой. Там, среди банок с приправами и хлопьев для завтрака, припрятаны мои маленькие спасители – блистер с таблетками.

Достаю его. Название – «Alprazolam». Помню, как доктор прописывал мне их впервые, тихим голосом говоря о посттравматическом стрессовом расстройстве и необходимости медикаментозной поддержки. Тогда я слушала его, как будто он говорил на иностранном языке. Теперь же эти маленькие овальные таблетки – моя страховка, моя тихая гавань в бушующем океане страха.

Эти таблетки – не просто лекарство. Они – моё оружие. Мой способ контролировать себя, подавлять эмоции, оставаться хладнокровной на ринге. Они помогают мне не чувствовать страх, когда отец смотрит на меня своим ледяным взглядом. Они притупляют боль, когда меня избивают до полусмерти.

Но они же – и моя тюрьма. Они отгораживают меня от мира, от живых чувств, превращая в подобие робота. Эти таблетки стали моим спасением и моим проклятием. Я знаю, что это неправильно, что это вредно. Но без них я – никто. Просто испуганная девочка, запертая в теле бойца.

Я вспоминаю случаи, когда перебарщивала. Когда отчаяние захлестывало меня с головой, и я глотала таблетки горстями, пытаясь заглушить боль. Были моменты, когда мир расплывался, сознание ускользало, и я просыпалась в больничной палате, привязанная к капельнице.

Самый страшный случай произошел после одного из самых жестоких боев. Хоть и выиграла, но была избита до полусмерти, морально и физически сломлена. Кожа горела от ссадин и кровоподтеков, в голове пульсировала боль, словно кто-то методично вбивал гвозди. Вернувшись домой, я приняла слишком много всего – Alprazolam, Xanax, Klonopin, Valium, что-то еще, уже не помню. Помню только, как задыхалась, как сердце билось, словно птица в клетке, как тьма поглощала меня.

Я очнулась в реанимации, опутанная проводами. Вокруг – мониторы, капельницы, врачи в белых халатах. Вкус дезинфицирующего средства во рту.

Но даже это меня не остановило. Это стало похоже на зависимость, как у наркомана, которому нужна доза, чтобы не сломаться. Я говорила себе, что использую их только по необходимости, только чтобы выжить. Но в глубине души я понимала, что они уже давно стали моей необходимостью. Что я больше не знаю, как без них жить.

Я уже тянусь к стакану, чтобы запить их водой, но не успеваю. Дверь из холла в кухню бесшумно распахивается внутрь. Слышу шаги отца.

Вздыхаю. Незаметно прячу блистер с «Alprazolam» в карман джинсов. Ладно, перед сном выпью. Лицо – маска равнодушия, но внутри – нарастающая волна тревоги. Он здесь. Сейчас. Значит, не будет мне покоя.

Отец проходит в кухню, словно тень, окутывая меня своим присутствием. Запах дорогого одеколона смешивается с запахом крови, который всегда его сопровождает. Его глаза, холодные и пронзительные, останавливаются на мне.

— Садись, — коротко бросает он, указывая на стул у стола. — Нам нужно поговорить.

Я послушно сажусь, стараясь держаться прямо, но чувствую, как напряжение сковывает каждый мускул. Молчание давит, словно груз, и я жду, гадая, что же он скажет. Внутренний голос шепчет о плохом предчувствии, но я отгоняю его, как назойливую муху. Смотрю на него, ожидая. Он садится напротив, кладет руки на стол, сплетая пальцы.

— Ты переводишься в новую школу, — наконец произносит он, не отводя взгляда.

— В какую? — спрашиваю, стараясь сохранить спокойствие.

— В Элистон.

Мои мысли взрываются. Он сейчас шутит? Элистон и Эмпрей — два мира, разделенные пропастью ненависти. Две школы, чьи ученики живут по законам войны. Они ненавидят друг друга, презирают, готовы убивать. Если я переведусь в Элистон, меня там просто. Уничтожат и убьют.

Но я сделаю это первой, ведь я уже проходила через это дерьмо. Прежде чем они успеют моргнуть, я превращу их жизнь в ад. Я буду их самым страшным кошмаром если они посмеют меня тронуть.

И всё же… Я мечтала об Эссоне, может, даже об Элите. Но не об Элистоне. Туда я не хочу. Просто не хочу. Не сейчас. Не туда. Я не хочу в новую школу. Не хочу новых драк. Не хочу доказывать, что я сильнее. Не хочу снова надевать эту броню безразличия, чтобы не чувствовать удары, насмешки, ненависть. У меня и так на теле слишком много незаживших ран. Но отец… Отец снова решил за меня. Как всегда.

— Нет, — выдыхаю я, глядя ему прямо в глаза.

Отец вздрагивает, словно я ударила его. Он смотрит на меня, словно я вдруг заговорила на неизвестном ему языке. Он не привык к такому тону, к такому сопротивлению. Я никогда не перечила ему, всегда была послушной марионеткой. А теперь говорю нет.

— Что ты сказал? — спрашивает он, наклоняясь вперёд.

— Я сказал «нет», — повторяю я, стараясь говорить твёрдо, уверенно.

Отец смотрит на меня, словно видит впервые. В его глазах – недоверие, злость, непонимание.

— Я сказал, ты пойдёшь в Элистон, значит, ты перейдёшь в Элистон, — чеканит он каждое слово, словно вбивая их в мою голову. — И не смей мне перечить.

— Я не переведусь в Элистон, — говорю я, стараясь не дрожать, но голос предательски срывается. — Меня там не примут. Элистон и Эмпрей ненавидят друг друга. Это равносильно самоубийству.

Отец усмехается, и эта усмешка страшнее любого крика.

— Самоубийство? Ты думаешь, меня это волнует? Я сказал, ты переводишься, значит, переведёшься.

Он встаёт из-за стола, его высокая фигура нависает надо мной, отбрасывая тень. Запах крови становится сильнее, давящим, удушающим.

— Но…

— Никаких «но», — обрывает он меня, голос становится ниже, опаснее. — Что, зря я тебя на ринг таскал? Заставлял кровью харкать и синяки считать? Чтобы ты тут сейчас сопли размазывал, боясь каких-то школьников? Что, зря вбивал в тебя умение выживать? Если хоть один козёл сунется к тебе в Элистоне, ты его закопаешь. Ты меня понял?

Я смотрю в его тёмные глаза, в их ледяной глубине нет ни капли сочувствия. Только сталь. Только жестокость.

— Я не боюсь школьников, — шепчу я, стараясь не сорваться. — Я просто хочу спокойно жить.

— Спокойно жить? — он произносит мои слова с издевкой. — Жизнь – это не спокойствие, это борьба. И ты будешь бороться до конца, как я тебя учил.

В его глазах вспыхивает знакомый огонь. Огонь, от которого хочется спрятаться, убежать, исчезнуть. Но бежать некуда. Я загнана в угол.

— Нет, — повторяю я, и в этот раз в моём голосе звучит отчаяние. — Я не переведусь.

Он делает шаг вперёд, его лицо искажено злобой.

— Что ты сказал?

— Я сказал нет, — снова повторяю я, стараясь придать голосу уверенность, которой у меня нет. — Я не пойду. Я не хочу.

— Ты – мой ребёнок, — рычит он, хватая меня за плечо. — Ты будешь делать то, что я скажу.

— Я не твоя собственность! — выкрикиваю я, вырываясь из его хватки. — Я – человек!

В этот момент что-то ломается. В его глазах гаснет всякое подобие разума, уступая место животной ярости. Он замахивается, и я вижу, как его рука летит ко мне.

Я не успеваю увернуться.

Удар обрушивается на меня, как гром. Меня отбрасывает на пол. Голова ударяется о кафель, в глазах темнеет, голова раскалывается от боли. Перед глазами вспыхивают искры.

— Ты будешь слушаться меня, иначе увидишь, что я сделаю. Ты что, забыл, что было в прошлый раз?

Смотрю на него и понимаю, что он не шутит. Он готов сломать, раздавить, уничтожить, меня если я не подчинюсь.

Он пинает меня, не жалея сил. Удар приходится в живот, и я сгибаюсь пополам, задыхаясь от боли. Ещё удар – в рёбра. Кажется, будто они ломаются под его тяжёлым ботинком.

Боль пронзает тело, но настоящая буря бушует внутри. Я трескаюсь, ломаюсь, распадаюсь на частицы. В одном осколке – ярость и ненависть, в другом – страх и отчаяние, в третьем – слабое мерцание надежды, которая гаснет с каждой секундой. Кажется, будто я стою на краю пропасти, и одно неверное движение – и я рухну в бездну, где нет ни света, ни спасения.

Отец поднимает меня снова, хватает за волосы, дёргает. Боль пронзает кожу головы, кажется, что волосы вырывают с корнем. Он кричит что-то, но я не слышу слов. Только гул в ушах, боль и отчаяние.

Я выплёвываю кровавый сгусток, чувствуя, как в горле першит. Дышать становится всё труднее, в груди словно кто-то сидит, не давая вдохнуть полной грудью.

— Ты думаешь, это больно? — спрашивает он. — Это только начало. Ты даже представить себе не можешь, что будет дальше. Не повторяй этой ошибки. Не заставляй меня снова ломать тебя на куски.

Он бьет, бьет и бьет, и с каждым ударом я чувствую, как что-то ломается внутри, рассыпается в пыль. Тело горит, словно кто-то окунул меня в бассейн с бензином и чиркнул спичкой. Огонь боли пожирает меня изнутри, выжигая остатки воли.

Я пытаюсь закрыться руками, но это бесполезно. Он бьет безжалостно, словно во мне нет ничего человеческого. С каждой секундой я чувствую, как слабею, как угасает моя воля к сопротивлению. Я просто хочу, чтобы это закончилось.

Он хватает меня за волосы и тащит по полу, как тряпичную куклу. Моя голова ударяется о кафель, и перед глазами вспыхивают искры, словно маленькие звёздочки, умирающие в бескрайней тьме. В голове звенит, а в ушах стоит непрекращающийся гул.

— Посмотри на себя, жалкое зрелище! — кричит он, и его голос звучит как далёкий, приглушённый звук. — Это то, что ты есть! Ничтожество! Запомни этот день. Запомни эту боль. Каждый раз, когда тебе захочется ослушаться меня, вспоминай это.

В этот момент что-то в моей голове щёлкает. Я перестаю чувствовать страх, перестаю чувствовать боль. Я просто лежу на полу, как сломанная марионетка, и смотрю на него. Смотрю на человека, которого когда-то любила, на человека, который превратил мою жизнь в ад.

Отец отворачивается будто теряет ко мне интерес — это была моя возможность, мой шанс. Я с трудом поднялась на ноги. Тело отзывалось стоном, каждая мышца горела огнём, но я заставила себя двигаться.

Шатаясь, словно пьяная, я доковыляла до кухонного стола. Я лихорадочно ищу спасения, взгляд цепляется за знакомый силуэт подставки для ножей. Хватаюсь за рукоять, пальцы скользят по холодной стали. Холод стали обжигает кожу, возвращает к реальности. Вытаскиваю нож и собрав остатки сил, выставляю нож перед собой, как щит.

— Если прикоснёшься ко мне, — шиплю я, выплёвывая кровь, — я убью тебя!

Угроза не действует его лицо расплывается в издевательской улыбке. Он начинает смеяться, его смех – это издевательство, леденящий душу звук.

— Положи нож, — говорит он, растягивая слова. — Ты же не умеешь им пользоваться.

Он начинает медленно подходить ко мне, его шаги – это поступь смерти. Страх сковывает меня, но я не отступаю.

— Стой! — предупреждаю я, но он не останавливается.

Не выдерживаю и в этот момент с силой кидаю нож. Не целюсь, просто бросаю, лишь бы отпугнуть его. Лезвие, пролетев в воздухе, вонзается в стену рядом с его головой. Отец отшатывается, удивлённый моей дерзостью.

Не теряя ни секунды, я рванула к двери. Поворачиваюсь и бегу. Инстинкт самосохранения отключает боль, заставляет ноги двигаться. Выбегаю из дома. Дверь хлопает за спиной, отрезая меня от кошмара.

Холодные струи хлещут по лицу, смывают кровь, и остатки былой надежды. Но я бегу, не зная куда, просто подальше от него. Я бегу босиком, не чувствуя холода, не чувствуя боли от острых камней, впивающихся в ступни. Только жгучий страх гнал меня вперед, прочь от этого проклятого места.

Слышу его. Тяжелое дыхание, топот шагов, приближающихся с каждой секундой. Он бежит за мной. Он хочет меня догнать.

— Стой! — раздаётся за спиной разъяренный крик отца. — Остановись, Уэйн!

Его голос, заставил меня вздрогнуть и прибавить шаг. Я не оглядывалась, не хотела видеть его лицо. Я просто бежала, как загнанный зверь, спасаясь от неминуемой гибели.

Дождь усиливался, превращаясь в сплошную стену воды. Ночь обволакивала все вокруг была непроглядная тьма, лишь изредка рассекаемая вспышками молний. В эти короткие мгновения я видела его – отца, бегущего за мной, его лицо искажено злобой и глаза горящие ненавистью.

— Я сказал: стой! — раздается его крик, перекрывая шум дождя. — Остановись, пока я не сломал тебе ноги!

И я бегу, бегу, бегу, боясь представить, что произойдет, если он меня догонит. Его крики преследуют меня, словно призраки, не давая мне покоя ни на секунду. Вода стекает по лицу, смешиваясь с кровью из открытых ран.

Мы бежали долго очень долго. Кажется, прошла целая вечность, прежде чем его крики начали стихать, прежде чем я перестала слышать его шаги. Но я не останавливалась, пока не почувствовала, что он отстал, что я в безопасности. Только тогда я позволила себе замедлиться, переходя на дрожащую ходьбу.

Тело била крупная дрожь, зубы стучали от холода, ступни кровоточили. Я промокла до нитки, волосы прилипли к лицу. Но я продолжала идти, спотыкаясь и падая, поднимаясь и снова идя вперед.

Наконец, вдали я увидела тусклый свет автобусной остановки. Она казалась мне маяком надежды в этом беспросветном мраке. Собрав последние силы, я поплелась к ней, как раненый зверь, ищущий убежища.

Автобусная остановка была пуста. Лишь ветер свистел под ее крышей, гоняя по земле мокрые листья и обрывки бумаги. Я села на холодную скамейку, обхватила себя руками и попыталась согреться. Но холод проникал в самую душу, замораживая все внутри.

Я сидела и смотрела на дорогу, утопающую в дожде. Капли стекали по стеклу остановки, размывая огни мимо проезжающих машин, превращая их в расплывчатые пятна.

Уже хочу потянуться в карман за сигаретами, но тут слышу громкие шаги и оборачиваюсь. Мимо быстро пробегают несколько парней из Эмпрея – моей школы. Бывшей школы. Я узнаю их по форме. Они скрываются за поворотом, но я тут же слышу новые шаги, а это уже Элистон.

Интересно, почему же опять кошка бегает за мышью? Какой сыр они опять не поделили? Уже тянусь к своим сигаретам, но обнаруживаю, что их нет и выругиваюсь себе под нос.

Отварачиваюсь в ожидание автобуса. Каждая минута тянулась мучительно долго, наполненная отчаянием. Я боялась, что он вернется, что найдет меня здесь, в этом укрытии, и снова обратит мою жизнь в ад.

И вдруг, вдали, я увидела фары приближающегося автобуса. Сердце подпрыгнуло от радости. Автобус остановился, двери распахнулись.

Я поднялась на ступеньки, чувствуя, как ноги подкашиваются от усталости.

На негнущихся ногах я поднялась в автобус. Салон встретил теплом и приятным запахом чьих-то духов, но меня словно пронзило холодом еще сильнее. Я шарила по карману джинсов, выуживая мокрый, слипшийся комок, который когда-то был моим кошельком. Пальцы дрожали, пытаясь разлепить влажные купюры.

Водитель, с уставшим лицом и добрыми глазами – смотрел на меня сверху вниз. Я протянула ему деньги, скомканные и мокрые. Он молчал, изучал меня взглядом, полным понимания и сочувствия. Медленно покачал головой и кивнул на сиденья.

— Спасибо.

Я прошла в салон, стараясь не касаться никого своей мокрой одеждой. Пассажиры, оглядывались на меня, перешептывались. В их взглядах читалась жалость и отвращение. Словно я была грязным пятном на белой скатертьи.

Я села на самый последний ряд, у окна. Прижалась лбом к холодному стеклу и закрыла глаза. Автобус тронулся, и меня тут же накрыла волна воспоминаний.

В голове снова и снова прокручивались картины недавнего кошмара: его злобное лицо, удары, кровь, бегство… Паника медленно, но верно захватывала меня. Я чувствовала, как тело начинает трястись, а в груди зарождается ледяной страх.

Я закрыла глаза, пытаясь унять дрожь. Дыши… Просто дыши… Но ничего не помогало. Воспоминания преследовали меня, не давая покоя.

Вдруг я вспомнила. Успокоительное! В кармане куртки. Дрожащими руками я выудила из кармана таблетку и начала лихорадочно оглядываться в поисках воды.

— Простите, — обратилась я к мужчине, сидящему впереди меня. — У вас случайно нет воды?

Он посмотрел на меня с испугом, заметив мое состояние. Но потом, видимо, смягчившись, достал из сумки бутылку воды и протянул мне.

— Спасибо, — поблагодарила я, с трудом разлепляя пересохшие губы.

Я запила таблетку и снова прижалась лбом к окну. Голова начала немного кружиться, тело постепенно расслаблялось. Дождь продолжал барабанить по стеклу, размывая огни города.

Я смотрела в окно, но видела не улицу, а свои воспоминания. Они все еще были живы, но все еще не причиняли боль. Но теперь я знала, что я жива. Я вырвалась. И это главное.

Я медленно закрыла глаза, позволяя успокоительному сделать свое дело. Страх отступал, уступая место усталости. Наверное, я только сейчас осознала, что никогда не ездила на автобусе.

Растворяясь в полудрёме, я разглядывала огни проезжающих машин. Они мелькали за окном, как светлячки в ночи. Что меня ждёт впереди? Где я буду жить, что буду делать? У меня нет ни денег, ни документов, ни телефона, и мне не к кому обратиться за помощью. Эти вопросы вихрем кружились в моей голове, не давая покоя.

Отец. Он же не оставит меня просто так. Он будет искать. Наверняка уже поднял на ноги всех своих людей, прочёсывает каждый уголок, опрашивает каждого, кто мог меня видеть. Он не успокоится, пока не вернёт меня.

Может быть, уехать из города? Сбежать в другой штат, в другую страну? Начать новую жизнь под другим именем? Но для этого нужны деньги, много денег, документы… А у меня ничего нет.

Я снова прижалась лбом к холодному стеклу, наблюдая, как ночной город проплывает мимо. Огни фар встречных машин слепили глаза, а затем растворялись в темноте. Каждая машина, каждый силуэт казались мне подозрительными. Мне казалось, что за мной следят, что отец уже близко. Я то и дело оглядывалась, стараясь разглядеть в темноте хоть что-то подозрительное, но видела лишь отражение своего собственного испуганного лица в стекле. Я заметила чёрную машину, настойчиво приближающуюся к автобусу. Она была чёрной, без опознавательных знаков, с тонированными стёклами.

Я отвела взгляд, стараясь не привлекать к себе внимания, но краем глаза продолжала наблюдать за чёрной машиной. Она всё ещё была там. Она по-прежнему держалась на том же расстоянии, словно ждала чего-то. Когда машина поравнялась с автобусом, окно медленно поползло вниз.

И тогда, словно в подтверждение моим опасениям, я увидела их. Лица людей – людей отца. Холодные, безразличные, знакомые до боли, одетые во всё чёрное.

Мои глаза округлились от ужаса. Это конец. Они нашли меня. Инстинктивно я попыталась спрятаться, съёжилась на сиденье, словно надеясь стать невидимой. Но это было бесполезно. Они уже увидели меня.

Внезапно, словно по команде, ещё семь чёрных машин окружили автобус. Они заблокировали его со всех сторон: спереди, сзади, по бокам, не оставляя ни единого шанса на побег. Водитель резко затормозил, и автобус замер посреди дороги. Пассажиры в испуге зашептались, не понимая, что происходит.

Двери автобуса распахнулись, и внутрь вошёл мужчина. Высокий, широкоплечий, с короткой стрижкой и стальным взглядом. Он был одет в чёрный костюм, и от него веяло опасностью. Я узнала его по холодному, пронизывающему взгляду. Это был один из «любимчиков» отца. В криминальном мире он лучше всех справлялся с грязной работой.

— Что здесь происходит?! — взревел водитель, вскакивая со своего места. — Вы не имеете права…

Мужчина в чёрном, не обращая на него внимания, оттолкнул водителя в сторону и, окинув салон ледяным взглядом, произнёс:

— Заткнитесь, — процедил он, доставая пистолет из кобуры. — Всем оставаться на своих местах. Дышите тихо. И, самое главное, не геройствуйте. Понятно?

Он обвёл взглядом испуганные лица пассажиров.

— Отлично. А теперь начнём игру. Уэйн, выходи, не заставляй меня играть с тобой в прятки!

Автобус замер в зловещей тишине. Пассажиры, словно парализованные, боялись пошевелиться. Я затаила дыхание, стараясь слиться с сиденьем, стать невидимой.

Он начал медленно продвигаться по проходу, всматриваясь в каждое лицо, в каждый закуток. Его взгляд прожигал насквозь, заставляя дрожать от ужаса. Я вжалась в кресло, закрыла глаза, молясь о чуде. Может, он пройдет мимо?

— Раз… — начал он считать. — Два… Три… Четыре… Пять… Я иду тебя искать!

Его шаги становились все громче и громче. Он приближался ко мне. Я закрыла глаза, пытаясь унять дрожь в теле. Это конец.

Вдруг шаги затихли. Наступила зловещая тишина.

Я медленно открыла глаза и увидела его. Он стоял в нескольких сантиметрах от меня. Его лицо исказилось в злобной ухмылке.

— Нашел!

Я замерла, как загнанный зверь, понимая, что бежать некуда. Это конец. Он окинул меня оценивающим взглядом и произнес ледяным тоном:

— Уэйн, а теперь будь хорошим мальчиком и пойдем с нами домой. Отец очень ждет тебя.

По салону пронесся вздох. Люди переглядывались, не понимая, что происходит. Я чувствовала их страх, их любопытство, их осуждение.

— Я никуда с вами не пойду, — прошипела я, стараясь скрыть дрожь в голосе. — Свали отсюда!

— Не усложняй ситуацию, Уэйн, — усмехнулся мужчина. — Отец не оценит твое непослушание. Но, думаю, с тобой можно договориться. По-хорошему или…

Он многозначительно посмотрел на пистолет, все еще зажатый в его руке, но быстро пришел в себя и отвернулся. Он шагнул ближе, хватая меня за плечо.

— Не трогай меня, ублюдок! — взревела я, отталкивая его с такой силой, что он пошатнулся.

— Ах ты, сука!

В одно мгновение все изменилось. Страх улетучился, уступая место ярости. Они не заберут меня. Я буду бороться. Либо сейчас, либо никогда. Я не собираюсь возвращаться к отцу, я лучше умру здесь и сейчас.

— Проваливайте отсюда! — закричала я на весь автобус.

Люди в автобусе с ужасом наблюдали за происходящим. Кто-то пытался вызвать полицию, но сразу бросил эту затею, когда к нему с пистолетом подошел человек отца, кто-то просто смотрел, не в силах пошевелиться от страха.

Но они не слушали. Мужчина попытался схватить меня за руку, но я увернулась и ударила его коленом в живот. Он согнулся от боли, и я нанесла еще один удар — в челюсть.

Началась драка. Мужчины отца набросились на меня, пытаясь скрутить. Но я не сдавалась. Все движения были отточены годами. Я обрушила на нападавших шквал ударов, используя все приемы, которым меня научил отец. Да, он был чудовищем, но он сделал из меня идеальную машину для убийства. И сейчас я собиралась использовать эти навыки.

Пассажиры в ужасе разбежались по салону, крича. Автобус превратился в поле битвы. Я чувствовала вкус крови, запах пота, слышала хруст костей. Я была в ярости, в безумии. Они не заберут меня живой!

Первый громила рухнул на пол, сраженный ударом в челюсть. Второму я сломала нос, отправив его в нокдаун. Человек с пистолетом попытался выстрелить, но я выбила оружие из его рук, прежде чем он успел нажать на курок.

Наконец, после долгой и ожесточенной борьбы, мне удалось вырваться. Оттолкнув последнего нападавшего, я подбежала к двери и уже хотела выпрыгнутьиз автобуса.

Но едва я коснулась поручня у двери, чья-то рука вцепилась в мои волосы. Резкая боль пронзила кожу головы, дернула назад, лишая равновесия. Я взвыла от ярости. Ненавижу, когда трогают мои волосы!  Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу. Инстинктивно сработали рефлексы, отточенные годами тренировок в зале и подпольных боях, сработали мгновенно.

— Ах ты, тварь! — прорычала я, не оборачиваясь.

Я резко присела, освобождаясь от захвата, развернулась корпусом и, используя инерцию, перехватила руку нападавшего. Рывком провернула ее, скручивая в неестественном направлении. Хруст костей отозвался во всем автобусе. Мужчина взвыл от боли, роняясь на пол. Не дожидаясь, пока он придет в себя, я нанесла ему сокрушительный удар ногой в челюсть. Он отключился мгновенно.

Я оглядела салон. Четверо…четверо еще стояли на ногах, надвигаясь на меня с угрожающим видом. Они были крупнее, сильнее, чем я, но это меня не остановило. Я была быстрее, ловче и злее.

Первый бросился на меня с размашистым ударом. Я легко уклонилась, проскользнула под его рукой и нанесла короткий, точный удар локтем в солнечное сплетение. Воздух с шумом вырвался из его легких, он согнулся пополам, пытаясь отдышаться. Но у меня не было времени ждать. Развернувшись, я со всей силы ударила его коленом в лицо, ломая переносицу. Хруст костей, брызги крови — он рухнул на пол, корчась от боли.

Второй и третий набросились на меня одновременно, пытаясь зажать в угол. Я отбивала их удары, уклонялась, парировала. Я била в уязвимые точки — в глаза, в горло, в пах. Я двигалась, как дикий зверь, защищая свою территорию. Адреналин захлестывал меня, притупляя боль и усиливая ярость.

Четвертый выжидал, наблюдая за происходящим. Он явно был самым опасным из них, самым опытным. Он не бросался в атаку, а изучал мои движения, выискивая слабости.

В какой-то момент, увлекшись боем с двумя нападавшими, я потеряла бдительность. Четвертый воспользовался этим и неожиданно напал сзади. Я почувствовала укол в шею, резкую боль и жжение. Я слышала приглушенные крики пассажиров, видела размытые лица, искаженные ужасом.

— Чёрт! — прошипела я, пытаясь обернуться.

Но тело уже не слушалось меня. В глазах начало темнеть, конечности стали ватными. Всё плыло перед глазами, сознание ускользало, как песок сквозь пальцы. Каким-то образом этот ублюдок смог вколоть мне что-то. Нужно было держаться, нужно было оставаться в сознании. Я должна была сбежать. Я чувствовала, как теряю сознание. Ноги подкосились, и я, шатаясь, потянулась к ближайшему поручню, чтобы удержать равновесие. Но пальцы не слушались, соскальзывая с холодной стали.

Всё.

Всё кончено.

Я почувствовала, как теряю контроль над своим телом. Ноги подогнулись, и я рухнула на пол как подкошенная. Последнее, что я увидела, — это испуганные лица пассажиров и ухмыляющееся лицо одного из людей отца, склонившегося надо мной. А затем — только тьма. Холодная, всепоглощающая тьма.