10. Невозможное
Мы долго сидели на кровати, прижавшись плечами. Воздух в комнате будто застыл — ни звука, ни шороха. Только дыхание. Слишком ровное для тех, кто пережил такое. Наверное, мы обе просто выдохлись.
— Помнишь, как он пытался построить домик на дереве? — вдруг тихо спросила Элис. Голос у неё был хриплым, почти сорванным. Словно разговор сам по себе причинял боль.
Я кивнула. Слишком ярко стояло перед глазами. Он тогда нашёл где-то старую дверцу от шкафа, вбил в неё гвозди, изогнув почти все, и водрузил на первую попавшуюся ветку. Мы сидели внизу и спорили, кто первый полезет проверять прочность.
— А потом эта ветка не выдержала, и всё рухнуло, — я тихо хмыкнула. — Помнишь, он с лобом в грязь, весь в опилках, зато гордый такой: «Первый блин комом, но не последний!»
Элис усмехнулась сквозь слёзы.
— И ты ещё сказала, что только гениальные архитекторы падают вместе с первыми проектами.
— Я не специально. Я думала, он расстроится.
— А он потом всю неделю называл себя «Гениальным падальщиком»...
Снова тишина. Но уже другая. Теплее. Мягче. Как будто Себастьян сидел рядом и слушал, улыбаясь своим угловатым, чуть ироничным выражением лица. Тем самым, что у него появлялось, когда он делал вид, будто всё под контролем, хотя на самом деле всё летело к чертям.
Я провела ладонью по лицу. Слёзы не возвращались. Только чувство, что мир чуть посерел. Словно кто-то вырвал кусок из самого центра.
— Когда он сломал палец, играя в футбол, я думала, он погиб. — Элис уже смотрела в потолок, глаза блестели, но не от слёз. — Он заорал так, будто ему ногу оторвало. А потом три дня носил гипс как боевой трофей.
— Он тогда сказал, что девчонки любят парней с травмами. — я усмехнулась. — И ты, между прочим, первая предложила расписать ему гипс сердечками.
— Я была глупая. — она фыркнула. — Я думала, он на мне женится.
— А я думала, мы все втроём так и будем до старости. Вместе. — Голос предал меня на последних словах. Я снова замолчала.
Мы выросли втроём. Не просто друзья — семья. Сначала в песочнице, потом на велосипедах, потом тайком сбегали на крышу школы, чтобы смотреть звёзды. Он нас защищал. Мы его — поддерживали. Себастьян всегда был между нами: то как щит, то как мост, то как молчаливый наблюдатель, хранящий все наши секреты. С годами он стал выше, голос у него стал грубее, а плечи шире. Но для меня он всегда оставался тем мальчишкой с облезлой бейсболкой и поцарапанными коленками, который приносил мне шоколадку, когда я плакала из-за сломанной куклы.
— Я не успела сказать ему, как я горжусь им. — Элис говорила почти шёпотом. — Он ведь так изменился. Перестал ныть, стал настоящим бойцом.
Я ничего не ответила. Потому что в этом она ошибалась. Себастьян всегда был бойцом. Просто раньше ему не приходилось носить оружие.
Мы сели ближе, наши плечи соприкоснулись крепче. Кто-то другой, может, уже давно бы убежал от таких воспоминаний. Спрятался, зарывался в работу, начал злиться. Но мы с Элис не из тех. Мы всегда были ближе, чем просто друзья. И всегда делили боль пополам.
***
Снаружи кто-то проходил по коридору, шаги глухие и осторожные. Жизнь продолжалась. Какая-то её часть шла дальше. Угроза не исчезла, Ястреб всё ещё был где-то там, и всё, что мы знали — это то, что дальше будет ещё труднее.
Но в тот момент я не думала ни о планах, ни о вирусе, ни о собственной уникальной крови. Я просто вспоминала, как однажды Себастьян достал три стакана мороженого, поставил их в круг и сказал, что никакие взрослые не разлучат нашу маленькую команду. Мы поклялись. Мы верили. И, наверное, часть этого клятвы всё ещё жива в нас.
Пока мы помним — он рядом. И мы не одни.
Я не знаю, что именно щёлкнуло в голове. Словно ток прошёл по позвоночнику — быстро, болезненно, обжигающе. Идея родилась внезапно, дикое озарение, почти безумие. Но всё встало на свои места в одно мгновение. Себастьян. Его тело ещё не остыло. Его кровь — возможно, вирус уже начал работать. Я видела, как он действует: быстрый, беспощадный. Он не просто убивает — он переписывает. Перестраивает всё изнутри.
Но... если влить ему мою кровь, когда он уже заражён?
Сердце забилось в висках. Это невозможно. Это нелогично. Это безумие.
Но, чёрт побери, если есть хоть шанс... да и терять уже нечего.
— Элис, где он? — Я вскочила, схватила её за запястье. — Где тело?
— Что? Зачем тебе?
— Где, Элис?!
Она испугалась. Я впервые увидела в её глазах не боль — страх. Не перед смертью, передо мной. Я не хотела этого. Но времени не было.
— Внизу... склад, третий отсек. Ему дали изолированную капсулу. Он... — она сглотнула. — Он уже посинел, Ева. Это...
Но я не стала дослушивать и просто побежала.
Коридоры сливались в одну размытую линию. Люди мелькали, кто-то что-то кричал, кто-то хватал меня за плечо — я не слышала. У меня в ушах бил пульс. Только он и голос в голове: «Он не должен умереть. Я могу. Я должна».
Я вломилась в отсек. Свет — мертвенно-жёлтый. Металл холодный. В воздухе — формалин, озон, стерильность. И запах. Признак, что времени почти нет. Он лежал на столе, накрытый по грудь. Лицо бледное. Синюшные губы. Волосы в беспорядке. И ссадина на лбу, как тогда, после того падения с дерева.
Себастьян.
Мой голос сорвался:
— Прости, что не успела...
Но я всё ещё могла.
Я включила ультрафиолетовую лампу. Нашла шприцы, катетеры. Антисептик. Откуда-то в мозгу всплыли протоколы, лабораторные записи. Я видела, как это делали учёные, видела, как вирус разъедал клетки, как моя кровь останавливала его. Что если... я позволю вирусу начать. И перехвачу его, когда он на пике? Когда он уже почти всё сломал, но ещё не убил до конца? Тогда моя кровь не просто подавит вирус. Она заставит его перестроить тело обратно. Взять чужое и вплести своё. Оживить.
Вирус мог поднимать на ноги мертвых, когда смерть наступила ещё не так давно. Но я не могла рисковать и ждать, начнет ли он обращаться естественным путем. Я достала пробирку с вирусом. Он был в этой лаборатории — изолированный штамм. Его хранили как контрольный образец. И я ввела его. Прямо в вену. Холодная игла, тишина. Глаза Себастьяна остались закрыты.
Теперь оставалось ждать.
Я сидела рядом, смотрела, как его грудь неподвижна. Потом — еле заметный толчок. Спазм. Пальцы дернулись. Я проверила пульс — слабый. Но был.
Через два часа — судороги. Я была готова. Катетер в правую руку, шприц — в другую. Забор крови. Пульсирующая боль. Я потеряла счёт, сколько ввела. Литр? Полтора? Больше?
В какой-то момент я осела на пол. Голова кружилась, руки дрожали. Мир рассыпался на пятна. Но я всё ещё держала его руку.
— Вернись... — прошептала я. — Не уходи, слышишь? Я с тобой. До конца.
Он задышал.
Настоящий вдох, резкий, болезненный, но живой. Я подскочила, еле стоя на ногах. Глаза его открылись — медленно, мутно. Он посмотрел на меня, как будто не узнавая. Потом — узнал.
— Ева... — хриплый голос, чужой. — Ты... что ты натворила?
Я заплакала. Впервые с тех пор, как он умер.
— Вернула тебя, идиот.
Он улыбнулся. Слабо. Но этого было достаточно.
***
Следующие дни — как в тумане.
Я почти не вставала. Лихорадка. Тошнота. Меня держали под капельницей, забирали кровь каждый час. Элис дежурила у койки, иногда спала на полу. Себастьян выздоравливал быстро. Слишком быстро. Его организм будто стал другим — сильнее. А я — слабела.
Но я не могла остановиться.
Я сидела в лаборатории, обложенная распечатками, образцами, пробирками. Я снова и снова брала свою кровь, фильтровала, обрабатывала, искала формулу. Мне нужен был настоящий антидот. Стабильный. Не просто моя кровь — что-то, что можно масштабировать.
И спустя три дня, не помню точно когда — я нашла его.
Антидот.
Я держала в руке ампулу с прозрачной жидкостью и чувствовала, как всё тело вибрирует от усталости. Но это было оно. Настоящее. Работает.
Я опустилась на пол. Просто легла, позволив себе закрыть глаза.
Впервые за всё это время — без страха.