Сладкоежки

По пьяным крикам мачехи из прихожей стало ясно, что она вернулась домой. В спальне было темно, но даже так Гензель поймал испуганный взгляд сестры. Её глаза блестели и отбрасывали блики от навернувшихся слез. Они спали в одной постели, и брат крепко сжал её ладонь.
- Всё будет хорошо, - обещает он.
Гензель обещал ей это уже множество раз, но ни разу так и не смог сдержать обещание. В прошлый раз мачеха хотела послать Гретель за дозой в Нижний город, но отец ей этого не позволил. Она бы не смогла вернуться оттуда живой. Там бы её изнасиловали, убили или ещё хуже - продали в Дом Кукольника. Он держал популярное заведение в Нижнем городе, которое пользовалось спросом у убийц и разбойников. Ходили слухи, что девушки, которые там работают, теряют рассудок. Кукольник стирает им память до тех пор, пока они не становятся послушными марионетками, которыми он мог бы управлять.
Мачеха тысячу раз ссылалась на то, чтобы отец продал Гретель:
- Посмотри на её смазливую мордашку. И она не такая худющая, как мальчишка. У того одни кожа да кости! А она вон какая красавица, за неё Кукольник заплатит очень хорошо!
Порой Гензелю казалось, что отец скоро даст слабину. Глядя на его изможденное и измученное голодом лицо, на ввалившиеся щеки и слезливые мокрые глаза, мальчик понимал - скоро не останется в нём того доброго и любящего отца, каким он был до смерти мамы.
- Долги, долги, долги! - твердила мачеха из прихожей. Гензель следил за ними сквозь мелкую щель в стене. - нам скоро станет нечего жрать, если так и дальше пойдёт. Я встретила внизу хозяйку квартиры. Эта тварь сказала, что вышвырнет нас на улицу, если мы не заплатим за этот и прошлый месяц.
Отец сидел в своём кресле и отмалчивался, не зная что сказать. Он и сам понимал, что будет, если они окажутся на улице.
- Недавно разговорилась с Анной, ткачихой. У неё дочка ещё есть, тоже красивая, как наша Гретель. Ну ты знаешь их, они живут на соседней улице.
- Я не хочу об этом говорить, Маргарет, - сквозь зубы процедил отец.
- Нет, ты послушай. Она пошла к людям Кукольника. Отвела туда свою девчонку. Они её долго разглядывали. Потом заплатили. Отвалили кучу денег, как сказала Анна. Теперь они смогут месяц жить, не голодая.
- Мы не продадим мою дочь! - отрезал отец.
- Тогда мы сдохнем от голода! - снова закричала мачеха, - Да и у Кукольника она дольше протянет. А нам не придётся покупать ей жратву, тратить на неё деньги. С мальчишки хоть какой-то толк есть, он работает. А она нахлебница, лишний рот, ты это понимаешь? И лекарства... Эти сраные лекарства стоят, как почка... У нас нет возможности обеспечить её, ты понимаешь это?
Отец молчал. Гензель сжал руку Гретель ещё сильнее. Не отпущу... Не отдам... Не позволю...
- Всё будет хорошо, - обещает он, и сам понимает, что врет...
"Скорей бы она сдохла от своих уколов",- подумала Гретель, тут же испугавшись и поразившись своим мыслям.
- Нужно попытаться поспать, - сказал Гензель, - они скоро заткнуться, сама знаешь. Маргарет поорет и перестанет.
- Ладно.
Гретель перевернулась на другой бок. Они спали в верхней одежде, ведь в доме было ужасно холодно. Гретель заснула, видя в своих снах кошмары. Долгие, тягучие и глубокие, как трясина, что затягивает тебя. Ей снились руки в крови, сжимающие нож.
Мысли же мальчика, не менее темные и склизкие, чем кошмары сестры, крутились вокруг пистолета, который он хранил в "безопасном месте" - в стене за тумбой. Он думал, придется ли им воспользоваться, если мачеха или отец все же решаться на что-то похуже...

Рано утром отец разбудил Гензеля, потрепав его за плечо.
- Вставай, пойдём.
Мальчик неохотно поднялся, и тут же почувствовал утренний озноб. Гретель крепко спала. Её золотые локоны сбились и спутались на лице. Один волос прилип к нижней губе. Гензель легонько, чтобы не разбудить, коснулся её щеки тыльной стороной руки. Гретель тёплая и мягкая, источающая уют. Когда Гензель спит, то ненароком ловит себя, что прижимается к её волосам. И втягивает их аромат. От неё пахнет молоком и печеньем. Этот запах возвращает его в далёкое детство, когда мама ещё была жива. Перед глазами мигом встает картина: их гостинная, за окном идёт снег, (кристально чистый, а не пепельно-чёрный, как сейчас) отец сидит в своё любимом кресле и улыбается. Его лицо, ещё румяное и круглое, светится от счастья. Мама с Гретель наряжают Рождественскую ёлку. Мама взяла Гретель на руки и держала, чтобы та смогла повесить игрушечного ангелочка на веточку. Мама очень красивая, как и её улыбка. Сразу не скажешь, что она больна. А под ёлкой - подарки. Большая кукла для Гретель и красивый деревянный паровоз - для Гензеля.
Охрипший кашель отца вырывает его из воспоминаний.
- Поторопись, Гензель, - говорит он.
Гензель поправляет сползшее с Гретель одеяло, и идет следом за ним. Они быстро оделись, взяли топоры из шкафа и вышли на улицу.
Отец работал вальщиком леса в бригаде Королевских лесорубов. Туда же он пристроил и сына.
В последнее время Гензель часто размышлял об отце. Любит ли еще он своих детей? Испытывает ли он к ним теплые чувства?
Иногда Гензель представлял себе детей Верхнего города, чистых, счастливых и беззаботных. Как-то отец взял его туда с собой поторговать древесиной. Тогда Гензелю было семь, и он впервые увидел Верхний город во всей его красе. Летающие машины в небе, парящие в воздухе без помощи магии. Огромные серебряные дирижабли, сверкающие солнечными бликами в свете яркого солнца. Высокие дома, чистые и аккуратненькие, как и их жители, сияющие красками света.
Верхний город - полное зазеркалье его мира. Мира, в котором он родился, и где ему предстоит умереть...
И дети... Гензель смотрел на них с ненавистью и завистью. У этих ребят всё было с детства. Ему же приходилось сызмальства работать, просто чтобы прокормить себя и Гретель!
Небо снаружи было ещё сумрачное, но на восточном горизонте Нижнего города уже загорался красный рассвет. На улице было так холодно, что изо рта у обоих выходили облачка пара. Несмотря на то, что на Гензеле была тёплая кожаная куртка, холодный ветер пробирал до костей. Все лавочки и магазины были ещё закрыты. Они шли по темным пустым закоулкам улиц, освещенными тусклыми газовыми фонарями, стараясь не смотреть по сторонам и опустив глаза. Если поднять взгляд, то пристанут домовые. Эти карлики-попрошайки - мерзкие бездомные существа. Они живут в переулках, помойках и прочих подобных местах. Нижний город кишил ими, словно крысами.
- Не смей их прикармливать, - сказал как-то отец, когда Гензель решил поделится с одним из них хлебом. - ни то они не отстанут. Прикормишь одного, он позовёт остальных. И тогда они перестанут боятся, и будут наглеть. Залезут в наш дом, и обоснуются там. И тогда нам станет негде жить.
Давным-давно мама рассказывала Гензелю и Гретель сказки про добрых домовых. Она говорила, если задобрить домового чем-нибудь вкусненьким, он будет оберегать твой дом, создавая в нём тепло и уют. Но глядя на этих тварей, Гензель понимал, что добрым домовым место только в сказках.
- Раньше они и впрямь жили в домах, - рассказывал как-то отец, - но люди прогнали их. И теперь они живут глубоко под землей, ведь бояться яркого света, и изредка поднимаются наверх, чтобы найти пропитание. Говорят, что там, под землей, у них есть свой город, куда они утаскивают детей.
Гензеля до чертиков пугала эта легенда, про город домовых под землей и про то, что они воруют детей. Он старался представить себе их город глубоко под землей, темный и сырой, как темница, куда не попадает ни капли света.
Они с отцом шли мимо одного из переулков, когда Гензель увидел парочку барабашек, роющихся в помойных баках. Они напоминали крыс. Лица их были неестественно вытянуты, а по всему голому телу тут и там клочьями росла густая бурая шерсть.
Гензель схватил пустую консервную банку, прицелился и запустил в маленькую стаю. В яблочко! Банка прилетела в точности одному в голову, сбив его на землю. Остальные домовые испуганно зашипели, бросаясь в рассыпную. Их крысиные глазки сверкали из тьмы, внимательно изучая незнакомцев. На двух-трёх человек они не нападали - не хватит силенок. Но если кто-то в одиночку пойдёт по переулку, то обречет себя на ужасную смерть. Как-то Гензель с отцом шли утром на работу, и обнаружили в одном из переулков обглоданный труп.
У того гнома, в которого Гензель попал банкой, пошла кровь из головы. Видимо, Гензель не рассчитал силу броска. Когда мальчик догонял отца, от которого успел отстать, то увидел, как остальные накидываются на своего отбивающегося сородича, потом дерутся за его тело, толкают друг друга, впиваясь гнилыми и острыми зубами в мясо, раздирая его на куски...
Мальчик с отцом пришли к Центральной улице Нижнего города, где их поджидала бригада лесорубов.
- Долго спите, - сказал отцу главный дровосек, высокий бородатый мужчина с бакенбардами, - ну да ладно, вы последние. Выдвигаемся.
Все рабочие уселись в телегу, после чего возница повёз их через главные Ворота. Сонный стражник с ружьем прочитал им инструктаж, который они знали на зубок, как молитву:
- Близко к Лесу не подходить. Если услышите Голос, заткните уши. В сторону Леса долго не смотреть. Удачной вам работы во славу Короля.
Стражник поднял шлагбаум, присвистнув в знак второму на стене, после чего Ворота стали с тяжестью подниматься вверх. Когда бригада оказалась на обратной стороне, Врата с ужасным скрипом опустились, и наступила тишина. Впереди глазам лесорубов предстал Лес. Точнее то, что от него осталось. Большая его часть была вырублена. Из земли бесконечным рядом растягивались на многие дали срубленные стволы, короткими пнями торчащие наружу.
Телега медленно ехала по пустынной дороге.
- Король велел нам закончить с рубкой к пятнице, - сказал главный, - осталось два дня. Сегодня нужно поторапливаться. Так что поднажмем, парни.
- А что Король будет делать, когда не останется деревьев вблизь Города? - вдруг спросил кто-то.
Это оказался парнишка такого же возраста, что и Гензель, с кудрявыми чёрными волосами и слегка косившим глазом.
Повисло долгое молчание. Мальчик озвучил то, о чем все тайно думали, и чего так боялись.
- Король не дурак, и свой народ не оставит, - сказал старик, - придумает новый вид топлива.
- Какой еще вид топлива? - спросил Макс, борзый парень, который, по замечанию Гензеля, не умел держать язык за зубами, и всегда лез на рожон. - пыльцой фей что ли посыплет?
- Смотри не ляпни что-то такое в Городе, малец, - сказал старший.
- А что, я не прав? Вы же сами прекрасно понимаете, что это бред. Когда деревья возле города кончатся, нас отправят в Лес, в его глубину. А там уже не будет так безопасно. Вы хоть понимаете, что там водится?
Никто ему не ответил, боясь сболтнуть лишнего, хотя все прекрасно понимали, о чем он. Доносчиков в Нижнем городе было не сосчитать. И никогда не знаешь, когда к тебе в дом придёт королевская стража с арестом.
Король жил в Верхнем городе, во Дворце. Никто никогда его не видел, никто не знал как он выглядит. Ходили слухи, что он давным-давно умер, но никто не знал наверняка. Приказы от него передавали по цепочке сверху вниз: советник Короля передавал письменное распоряжение гонцу, гонец доходил до границы Верхнего города, передавая письмо гонцу Нижнего, после чего тот приносил сведения дровосекам.
Все что оставалось - верить в то, что Король их не бросит, не оставит умирать в голоде и страхе.
Спустя час издалека стали виднеться верхушки ещё не срубленных деревьев. Теперь, глядя на них сейчас, Гензель понимал, как мало их осталось близ Города. Ещё в самом начале, несколько лет назад, всем им казалось, что деревья никогда не кончатся, что они будут здесь всегда, сколько не руби. Но теперь их осталось так мало, что можно было сосчитать на пальцах всех лесорубов в этой бригаде.
Вдалеке виднелись высокие темные верхушки Леса, точно кривые силуэты уродливых великанов. Стволы деревьев, черные, густые, смотрели на них своей враждебной глубиной. Всякий раз, чем ближе они подбирались к границе Леса, Гензель ощущал, словно кто-то наблюдает за ними оттуда.

К обеду они закончили с рубкой, и стали загружать деревья, нарубленные в поленья, в телегу. Солнце уже успело встать, и картина срубленного Леса стала ещё больше походить на пустыню. Усевшись в телегу поверх дров, рабочие отправились обратно в Нижний город. В животе у Гензеля начинало сосать под ложечкой.
Когда они въехали обратно через Врата, город уже проснулся и ожил. Он дышал, пыхтел и рычал, напоминая огромного спящего великана. Трубы заводов возвышались до серого пепельного неба, источая густой ядовитый дым, закрывающий небо. Вдоль туманных улиц тянулись газовые фонари, но даже они едва разгоняли густой мрак. Меж маленьких домиков и рыночных палаток сновали жители, чёрные и грязные от дыма и угольного смога, в рваной и вонючей от пота одежде, они торопливо носились по улицам. Все рыночные лавочки уже успели открыться, и их хозяева гоняли от прилавка беспризорников, громко зазывая прохожих. Продавали в основном собачатину и крысятину, ведь это самое дешёвое мясо, которое было. Свинину и телятину можно было купить только в Верхнем городе за немыслимые деньги. Им такая роскошь была недоступна. Собачатина Гензелю не нравилась, на вкус она как резина, пропахшая псиной, особенно варёная. Крысиное было более мягким и съедобным, но его старались избегать, ведь крысы - носители болезни, от которой многие умирали. Жителям приходилось рисковать - умереть от голода или от заразы.
Таков был Нижний город до вечера, - шумный и суетливый - а после потемнения улочки города пустели, вымирали, словно в городе-призрак. Все жители, у кого были дома, закрывали двери и окна на замки, и молились, чтобы их и детей не забрали. Снаружи, во тьме пустынного городка, доносился оглушающий стрекот, какой могут издавать насекомые огромных размеров. Этот стрекот забирался в каждый дом, в сердце и душу каждого жителя Нижнего города.
Бригадная повозка проехала в центр, где находилась Мать. Это был огромный цех, с кучей печей, стоящих в ряд. Печи дышали пламенем, словно драконы из сказок, источали обжигающий и жаркий пар, и наполняли воздух города дымом и копотью. Именно они питали Нижний и Верхний город теплом, именно из-за их выбросов появились все болезни. Из-за Матери снег стал чёрным, как пепел, а дождь сжигал на тебе одежду и кожу. Но выбора ни у кого не было. Они могли умереть гораздо раньше без Неё. Так Гензелю говорил отец.
Главный лесоруб расплатился с рабочими грошами - пара медяков и один серебряник. Ругаться и спорить, негодуя на ничтожный заработок за подобную тяжелую работу, было бессмысленно. Любой, кому не нравились "щедрые" условия Кукольника, могли проваливать в Лес, где их могут сожрать чудовища. Так что никто особо не жаловался, глядя на те копейки, которых едва хватало на пропитание.
- Ну всё, парни, спасибо за работу! - сказал старший. - Расходитесь. До завтра всем.
Все уже думали расходиться, как вдруг Макс закричал:
- Этого мне не хватит даже на хлеб! Моя жена ужасно больна. Она кашляет кровью, а дети не могут ходить от голода. А вы платите нам жалкие гроши!
Все рабочие замерли. Они ждали что будет. Естественно, первое шоу за бесконечную и скучную неделю. Но никто не собирался встревать, и просто молча наблюдали.
- Макс, мы это уже обсуждали, - вздохнул главный. - никто не живёт припеваючи. У нас у всех жены, у всех дети, и у всех свои проблемы. Давай не будем начинать сначала и привлекать к себе внимание. Уже темнеет, и люди Кукольника скоро выходят в патруль.
- Да плевать мне на это! - сказал Макс. - Я голоден, я хочу жрать. Почему мы должны терпеть всё это?
- Макс...
- Нет, я устал от всего этого дерьма, я...
Он не успел договорить. Его фразу оборвал налетевшая сверху длинная и острая крнечность, пронзивший мужчину насквозь, как крысу на вертеле. Макс замер. Кровь собралась у него во рту и потекла по губам и шее вперемешку с мочой. Паучья лапа поднялась  вверх, потянув за собой Макса туда, где на остальных пяти мохнатых ходулях стояла марионетка. В темноте марионетки напоминали цирковых акробатов на очень высоких ходулях. Их веки и рты были сшиты нитками. Но не смотря на это, они были глазами и ушами Кукольника. И это они издавали громкий, как у насекомых, стрекот длинными ночами.
Все замерли, стараясь не шуметь, боясь быть замеченными. Появилась ещё одна марионетка, и, издав звук, напоминающий шипение паука, по примеру первой проткнула тело Макса одной из своих заострённых лап. После чего они обе потащили его на край города, куда обычно забирали бродяг и бездомных, которые не могли себе позволить крышу над головой. Никто не знал, куда их девают, да и проверять ни у кого желания не было. Постепенно торопливый стук ходуль и больной вопль Макса стихли вдалеке, и все жители стали молча расходится.
- Пошли домой, - полушепотом приказал отец.