17 признаний

1
Я пригласила Томаса в уютный небольшой бар в шотландском стиле и заказала два виски.
Пока мы сидели и ждали официанта, я бережно дотронулась до его руки и тихо сквозь игравшую джазовую музыку сказала:
– За те два года, что тебя не было, всё осталось на своих местах, – я посмотрела в серые глаза Томаса и вспомнила, как последний раз провожала его на самолёт.
Том делал вид, будто задумался над философским вопросом, а потом невнятно сказал:
– Яна, всё хорошо?
Виски нам принесли безо льда, к которому я привыкла. Пришлось прогуляться до барной стойки и пожаловаться, что подавать тёплый виски – очень дурной тон.

– Томас, пообещай, что никому не расскажешь то, о чём я тебя сейчас попрошу, – решилась я.
Он сидел, держа в одной руке стакан на весу, другой рукой настукивая быстрый ритм по поверхности стола.
– Проси.
Этот ответ смутил меня, поскольку я рассчитывала на всё, что угодно, кроме его желания услышать просьбу.
– Ты знаешь, я помню про твою работу. И, – беря стакан в руку, делаю маленький, но такой обжигающий глоток, словно выпила магму, теряюсь и с большим усилием выдавливаю фразу: – Помоги мне.
По его красивому лицу не понять – потерян он или в порядке, – возможно, работа так выдрессировала эмоции, что просьба от экс- подруги нисколько не удивила.
– Я боюсь, ты не расплатишься, – были единственные слова, которые поймали мои уши.
– То есть суть только в этом?
ОН говорит, что бар – не лучшее место для таких разговоров.
– Мы лишь пережидаем непогоду и беседуем после долгой разлуки. ОН сказал, чтобы я не вздумала использовать социальные сети для
подобных бесед.
– Я не такая глупая, какой ты меня выставляешь.
ОН прочитал краткую лекцию о том, что это ответственное дело и
какие могут быть последствия для меня, него и окружающих.
– Том, я очень хочу, чтобы ты помог мне. Если вопрос в цене, то мне не нужны уходы от ответов. Я дам сколько попросишь.
Последнее, что я запомнила, переступая порог бара, это мех на его красном капюшоне. На него упала первая снежинка.

2
Мы с Олегом поссорились. Он три раза обозвал меня шлюхой. За то, что нигде не шлялась. За то, что ни с кем не крутилась. За то, что они с его братом ненавидят друг друга, как шииты и сунниты.
– Ты подлая тварь! Вы с ним, оба! Вы две подлые вонючие твари! – мерзость со злобой вперемешку с вонью перегара и пародонтоза, высвобождались из его рта. И как только у него получилось зачать здорового ребёнка?
– Мерзкое, вонючее бабское чудовище.

Он любил поорать из своей комнаты, которую я называла волчьим логовом.
– Лучше пожрать принеси, овца ты плешивая!
Он несчётное количество раз до того вечера клялся, что убьёт меня головой об асфальт и сожрёт нашего ребёнка. Теперь эти обещания опять были повторены.
– Как обычно, – успела сказать я, пока грязная тарелка летела через комнату. – Слова! Лишь одни глупые слова тупорылого неандертальца! Я начала собирать вещи в сумку. Захватила спрей от насморка и пластину пектусина, подошла к кроватке малыша и пообещала очень скоро вернуться. Страшно было даже на пятнадцать минут оставлять ребёнка с этим озверевшим созданием, которое раскидывает посуду по всему дому, а в обыденное время его грязные носки часто могли обнаружиться в холодильнике в кастрюле с едой.
Я спустилась вниз и успокоилась с мыслями, что Олегу надо прийти в сознание и нажать кнопку «ВЫКЛ. АГРЕССИЯ».
Часто случалось, что после таких побегов он набирал мой номер и просил прощения за содеянный бред. Но в глубине души я знала, что дикие животные на то и дикие, чтобы в любую минуту схватить и растерзать.
Дождь намочил мои волосы, но было всё равно. Я стояла и курила возле машины и понимала, что не хочу возвращаться. Пускай я переживала о ребёнке, но мысли о присутствии этого страшного человека дома делали меня злой и жестокой. Хотелось одного – оставить всех, открыть машину, сесть за руль и умчаться в другую страну.
Мы завели ребёнка четыре месяца назад и стали самыми счастливыми родителями на Земле. Олег так полюбился моим друзьям и семье, что никто не сомневался в крепком браке и тёплом семейном очаге. Всё, как и должно быть. Мы создали себе нишу, где были вместе только он, я и наш славный ребёнок.
Олег любил брать его на руки и подкидывать вверх, почти до потолка. Я часто ругалась за такие игры. Но душа моя не болела. Я всегда знала, что Олег поймает крошку и не даст случиться беде. Да, Олег очень мягкий и добрый. Был. Когда всё только начиналось.
Его брат и он – они с детства озабочены духом соперничества. Кто первее, лучше, быстрее. Теперь я сильно жалею, что когда-то с ними связалась. Я знаю лишь одно – никто не лучше. Они оба – дерьмо. Олег вечно был зол на меня, потому что когда-то я встречалась с его братом. Он внушил себе, что мой ребёнок – проделка брата. Символ унижения. Плевок в лицо.
В один прекрасный вечер, когда его фантазии и ревность разгулялись до предела, он пришёл домой, вошёл в спальню, где я красилась перед зеркалом, и скрутил мои руки за спиной. От такого приёма я упёрлась головой в холодную стену. Он держал и не отпускал. Стоял, выжидая что-то лишь ему известное. Я не понимала, что сподвигло его так поступить. Первое, что он сказал, ослабив хватку и подарив моим рукам немного кровотока, было:
– Так и будешь молчать, сучара?!
В ответ я попыталась повернуть к нему лицо, но мои силы иссякли. Только краем глаза я всё же смогла взглянуть в глаза этого волосатого, свирепого Кинг-Конга.
– Ты что, мышь? Совсем попутала, с кем дело имеешь? – Олег встряхнул руки, от этого моя шея, локти и лопатки в унисон прокричали: «ПОМОГИТЕ».
– Да я сейчас согну тебя, тварь, в бараний рог, понятно, да?
Но мне было непонятно. Я продолжала молчать, пребывая в психологическом оцепенении. «Как теперь быть?» – думала я в те минуты, когда это животное было способно без бумаг и очереди оформить мне инвалидность.
Когда боль уже стала превращаться в некотором роде в бегающие холодные разрядики, я поняла – кровоснабжение психует, надо пойти на компромисс.
– Олег, что происходит? Давай сядем и поговорим. «Выдави ему глаза», – крутились мои мысли в голове.
Не прошло и пяти секунд, как я была отпущена и посажена рядом с ним. Он на диване, я – возле. На полу. Меня не гневило, когда он издевался, я просто хотела познать суть столь агрессивного поведения.
Меня с детства приучили решать конфликты мирно, без джиу- джитсу и каратэ.
Ему до сих пор казалось, что после моего разрыва с его братом, нас ещё соединяют тёплые, более чем дружеские отношения. Тысячи и тысячи раз я повторяла Олегу, что брат для меня – «закрытая книга, отставленная на полку с мышиными экскрементами».
– Не оправдывайся, Яна, не оправдывайся, – только это звучало в ответ.
Сейчас я поняла, что ни того, ни другого никогда не любила. Они оба – старые, пропахшие фекалиями и мочой книги с советами «Как пожизненно быть мудаком».
Побои на моём бледном лице выделялись как чёрное на белом, и девочки на работе словно побывали в комнате страха, смотря в мои глаза, выделенные синими и красными венами и лопнувшими сосудами.
Я не пользовалась тональником. Не маскировалась тенями и карандашами. По-хорошему, это отвратительные средства. По- хорошему, единственное, что помогло бы скрыть гематомные следы – отрубленная, покатившаяся по мусоропроводу голова.
В тот самый вечер, когда я стояла и курила сигарету за сигаретой, яд за ядом, возле нашего «Форда», я вспоминала все сцены избиений и матерной ругани, что достались мне от Олега. Я стала чётко видеть вещи, о которых ранее пусть и задумывалась моя глупая бабская голова, но никак не могла воплотить в жизнь.
В тот момент я окончательно решила не думать, а делать. Жать и давить. Гнобить эту грубую гориллу что есть сил.
В пробитой его тупыми кулаками голове возродилась настоящая я. Я, которая больше не будет прощать. Я, которая не будет бояться. Я, которая сейчас же войдёт, заберёт ребёнка и уедет, поменяв номера телефона, имя, фамилию, адреса.
Всё.
Это финал Олега и Яны.
Гордо бросая недокуренную сигарету в лужу, я поцеловала белую дверь машины, прошептав словно живому человеку, что сегодня предстоит прокатиться с ветерком, и направилась к подъезду.
Я решила не ждать лифт, а пробежаться до шестого этажа, чтобы немного согреть свою тонкую, отдающую табачным дымом кожу под промокшей одеждой. Все мысли имели чёткую, алгоритмическую последовательность.
Всё пошло не так с первых же минут. Когда я вошла, квартира была переполнена запахом жареного мяса, а коридор – заполнен густыми облаками дыма.
«Сколько можно жрать?» – крутилось в голове.

От стен в прихожей отдавало говяжьим маслянистым, подгоревшим мясом. Окна были закрыты, зеркала запотели. Духота и банные пары стояли в помещении густой серой дымкой, которая замерла и не думала рассасываться. Стены пропитались едким, мерзким запахом, чем-то органическим.
Я боялась, но одновременно мечтала увидеть Олега, задохнувшегося или поджарившегося на плите. Я боялась наткнуться на его кровоточащее тело.
Меня отвращали мысли о его самоубийстве, но я не хотела даже в последний раз смотреть на это мерзкое, глупое животное. Поэтому я ворвалась в прохладную, ещё не успевшую прогреться промасленным, тошнотворным запахом детскую комнатку и обнаружила, что в кроватке пусто.
В голове промчались все самые счастливые моменты. Вот ко мне подходит акушерка и держит на руках мою завёрнутую в белые пелёнки детку. Отдаёт ребенка уж слишком бережно и говорит, чтобы впредь я так же тихо и нежно его брала.
– Врач сказала, у вас заботливый и терпеливый муж. Вам с ним повезло, – добавила она.
Олег помахал рукой с улицы. Я подошла к окну и увидела, что он стоит на асфальте и плачет от радости.
Он махал мне букетом роз. Их было тридцать пять.
Через месяц после рождения нашего первенца он выбил его имя у себя на ключице. Я не стала этого делать, опасаясь заразиться сепсисом.
Забитая ужасом, словно острым топором, я шла по коридору, хоть ноги и дрожали, подкашивались, описывая зигзаги.
Дым был таким густым, что я еле-еле смогла различать очертания кухонной двери. Опершись о стену, я вытянула руки и стала пытаться нащупать гнилую плоть чудовища. Но ничего не было.
Запах и дым исходили из духовки, которую оставил открытой настежь Олег, а сам пошёл в комнату. Сквозь огненные пары, источаемые смертоносной печью, я вытянула ногу и кое-как поддела ручку. Эта вонючая металлическая пасть закрылась, словно ворота в ад. Я подбежала к окну и, распахнув его настежь, стала махать руками, выгоняя дым. Постепенно он начал оседать.

Я распахнула дверь его комнаты. Его волчьего логова, наполненного тёмным цветом. Коричневые обои с тёмно-красными лилиями, чёрные восковые свечи, зажжённые вместо лампы. Олег сидел за столом, повернувшись к двери спиной.
Я до сих пор неистово корю себя, что решилась выкурить четыре сигареты разом. Если б не моя медлительность, то я бы успела. Да, конечно, я точно успела бы. Теперь эти минуты преследуют меня во сне. Преследуют, даже когда я переехала в другое место, к другому мужчине. И даже когда я во второй раз беременна.
Он это всё специально сделал. Подстроил, подставил меня. Нас. Всех.
Когда я приблизилась, то поняла, что он что-то интенсивно жуёт. Будто он единственный гость на огромном свадебном фуршете и все яства для него одного.
Он ел мясо. Он глодал косточки и, отбрасывая их на диван, принимался за новые. Обгладывал новые и выбрасывал их тоже. Кости отскакивали, издавая глухой, пустой стук. Скорость поедания мяса равнялась скорости света. Ещё никогда в жизни я не видела такой жадности и жажды. Очередная кость с мокрыми тянущимися нитками слюны отпала, и только теперь он соизволил повернуться ко мне лицом.
Его рот был испачкан в крови.
Если есть сырое мясо, можно заразиться свиным солитером. Кровавыми лапами он потянулся и схватил мою бледную трясущуюся ручку, придвинул резким и наглым рывком, а затем вытер ей свой рот. Я вскрикнула, пытаясь увернуться, но эта грубая животная хватка была под силу только его брату.
В глубокой тарелке, где остались недоеденные части туши, была вода, вперемешку с тёмно-кровавыми сгустками. В тот момент меня охватила смесь ужаса и паники. Я не смогла даже закричать. Я стала падать, пытаясь зацепиться за твёрдые предметы, кажущиеся спасительными канатами. Пришла в сознание, сидя на корточках, прислонившись к чему-то очень горячему, словно батарея.
Это была его грудь. Она то поднималась, то опускалась. Внутри хрипело. Я поднялась на колени, затем, пошатываясь, еле встала на будто бы отрубленные ноги и лишь после всего этого смогла разглядеть большие кровавые пятна на ковре. Ещё не успевшая высохнуть жижа окаймляла пространство возле стола.
Последнее, что я запомнила – ощущение падения вниз. Будто я лечу, проламывая наш пол, и соседский потолок, и соседский пол, проламывая потолок их соседей, и так до самого низа, пока не провалилась в подземную парковку и не ударилась об асфальт.
Эту историю я рассказала Томасу. Теперь он знает, что Олег съел ребёнка.

3
Томас записал что-то в свой блокнот и сказал:
– Можешь не переживать. Ты успокоишься, дорогая, когда этот ублюдок истечёт кровью.
Мне так хотелось верить Томасу. Он единственный, кто мог помочь.
Мы решили встретиться на территории N. Там я предоставлю основные детали и сведения.
Всё было решено. Когда настал тот долгожданный день, Томас предварительно позвонил – убедиться, что я не слилась.
«В таких сделках – говорит он, – ты на пятьдесят процентов зависишь от заказчика. Иначе делу конец».
Мы пообещали быть на связи во время сделки. Но я хорошо знала Томаса. Знала, что он не станет отвечать на сообщения ближайшие три часа. Он сказал, что напишет «+», если всё пройдёт успешно.
Я устроилась в тёплой кофейне в самом углу. Озноб не давал сосредоточиться на книге. Я попросила зелёный чай с мятой и лимоном.
Через два часа тридцать одну минуту мой телефон подал сигнал.

4
Я ехал в лифте, стараясь не шуметь. Для меня работа – очередное подтверждение отточенного с годами мастерства. Это, что называется, «вода, сточившая камень».
Для отравления моментального действия достаточно использовать стрихнин.
Здесь главное – доза. Если ты намутишь с концентрацией – делу хана.
Если решаешься припугнуть жертву – отомстить без веских последствий за отдавленную ногу в автобусе или холодный суп в ресторане, тогда, пожалуй, ноль целых пять тысячных грамма хватит, чтобы вызвать одеревенение мышц шеи и тремор рук. Если жертва – подлый урод, пожирающий детей твоей подруги, то не стоит скупиться на граммах. Отсыпь хорошенько пару грамм, а затем добавь в хлороформ и раствори.
Не забывай, что тебе самому тоже придётся обезопаситься. Поэтому приготовь активированный уголь с марганцовкой. И особо не светись.
Я уже сделал своё дело, заключавшееся в ручке. Всё, что осталось – наблюдать. Ублюдок должен заползти в свою конуру ровно через полчаса. Я начинаю подниматься на этаж выше, отмеряя каждый шаг. Шаг – секунда. Шаг – секунда. И так далее.
Иногда страх отравиться самому вызывает паническую атаку. Но я привык с этим бороться, думая о конструктивности. Слышно, как кто- то на верхней лестничной площадке что-то уронил на плитку, но уже через пару мгновений звук стих. Нет, не страшно, что за тобой могут следить. Страх в том, что ублюдок решится после работы не ехать домой, а зависнуть у подружки или в бильярдном клубе.
Если ты на деле – ты смелый и можешь назвать себя профессионалом. Поскольку это действительно твоя профессия. И это подбадривает тебя не оплошать перед заказчиком.
Шаги ублюдка я услышал, докуривая седьмую сигарету. Во рту был привкус сладости.
Есть люди, за которых ты готов мстить самыми злостными, холодными и нечеловечными способами. Когда дело касается мести за друзей, пейзаж окружающего мира превращается в адское пламя с запахом крови и ненависти ко всему сущему.
Дело сделано на шестьдесят процентов. Ублюдку осталось взяться за дверную ручку и принести домой смерть. И вот он приблизился к двери и берётся за неё. Мохнатой, как медвежья лапа, рукой обволакивает всю целиком, без остатка. Затем проходит в свою берлогу, не закрываясь изнутри.
Я заранее глотаю раствор и подхожу к двери. Наблюдать за тем, как с минуты на минуту ублюдок закачается, словно на морских волнах и плюхнется на медвежью жопу – до безобразия привлекательно.
Никогда не подходите к зоне химической опасности, если не изучили свойства яда досконально. Советую посмотреть обучающие видео и посетить пару практических подготовок, чтобы не сыграть в ящик, как этот ублюдок.

Всегда носите с собой перцовый баллончик. Он поможет децентрализовать сознание жертвы, случайно заметившей вас. Обожжённая слизистая ещё никому не шла на пользу. Никому, кроме вооруженного замечательным баллончиком.
Открыв дверь, я подкрался к ублюдку сзади и залепил его огромный рот. Прочный слой алюминиевой липкой ленты, изготовленной по самым последним технологиям физики и химии.
– Хер прокусишь, ублюдок.
Я знаю, что сию минуту происходит с его глазами. Они совершенно не видят, слезятся, щипают, закипают как куриный бульон. Эта тварь шарахается от меня, словно маленький ребёнок, загнанный в угол маньяком-педофилом. «Я тебя накажу, мелкий гадёныш!»
Пластырь из сжиженного алюминия, на который я надеялся, моментально отпал, но мои опасения за крики и вопли были напрасны. Ублюдок уже забыл, что такое издавать звуки. Всё, что теперь происходит, можно отнести к последствиям психологического шока и действию оглушительной порции стрихнина, от которой в первую очередь теряется дар речи. Мышцы не дают рецепторам вступать в контакт с мозгом. Рот ещё кое-как открывается, но сказать или прокричать – отныне сложная задача.
Я прохожу в зал и располагаюсь на плетёном кресле-качалке. Через несколько секунд ублюдок падает на пол, издавая адский слоновий грохот, похожий на раскат грома, а затем, резко вскочив на четвереньки, заблёвывает дорогой белый ковер.
И вот я сижу в его комнате и размахиваю наручными часами с позолотой, которые успел сорвать с его лохматой каннибальской лапы. Теперь эти часы как рыцарский трофей будут поднесены Яне в знак исполнения благого дела. Мы сами решаем, брать с вылазок трофеи для заказчиков или ничего не трогать. До этого случая я никогда не брал.
Пока ублюдок корчится на полу, выдёргивая склизкие и мокрые ворсинки из бедного ковра, я проникаю рукой в карман и нащупываю свой родимый перцовый баллончик.
Я достаю его, сожалея, что эффективность действия этого малыша такая же, как кошачьего члена.
Затем подношу баллончик к харе ублюдка, и жгучая травмирующая струя, словно острый перец, поглощает её с болтающимся на нижней губе переоценённым нанопластырем.
Он опускает голову в дорогой ковёр, а тело принимает форму засохшего круассана. Руки ублюдка ватно лежат на брюхе, словно он беременная баба с адскими схватками перед родильным отделением.
Движениями пальцев лап он мял и давил жирные бока, желая найти заветную целительную точку, нажав на которую, боль утихнет. Я сидел рядом и повторял, раскручивая на указательном пальце его массивные часы: «Ты не причинишь ей вреда. НИКОГДА».
Это был первый, как я называю, «заход». За ним должны последовать ещё два или три. В худшем случае – четыре. С каждым «заходом» всё страшнее и мучительнее, пока он не откинется от приступа удушья. Конечности перестают слушаться. Судорогами охватывается каждый палец, каждый внутренний орган. Хороший метод – возбуждение глазного яблока посредством яркого света (я приготовил фонарик на телефоне, чтобы мучить ублюдка). Температура тела в скором времени должна повыситься до сорока. Я замечаю, что его вены набухли как вата.
Он не переставал блевать. Ноги больше не тряслись, и он спокойно мог подняться и встать на колени, но глаза уже ничего не видели. Они были заполнены экстрактом жгучего перца. Спасибо моему баллончику, помогающему расправляться как раз с такими ублюдками, как этот.
Пока он корчился и гваздал ковёр, я прошёл в кухню и налил себе выпить обнаруженный на столе вишнёвый сок с истекшим сроком годности. Посмотрев в окно, я заметил, что на улице довольно темно, а мелкий дождь окропил подоконник через открытую форточку мелкими водянистыми горошинами.
Вернувшись в зал, я застал ублюдка на третьем «заходе». Это означало, что через пару минут он потеряет способность шевелиться. Это означает, что мозг перестанет шевелиться тоже. Если выражаться простыми словами, а не витиеватыми выражениями, через пару минут сраный гондон превратится в тухлое мясо.
Яд прочно всосался в организм, и тело приняло дугообразную форму. И вот, он словно на сеансе экзорцизма, совершенно не слыша побуждений тела, пытается встать на голову. Из открытого рта, через который слышались тяжёлые высвобождения хриплого дыхания, полилась порция переваренной пищи.

«Какой это был красивый ковёр», – печально-детскими глазами наблюдаю за происходящим.
Я встал и прошёлся туда-сюда. От кресла до балконной двери и обратно.
Если ты на деле, значит, подготовка должна быть совершенной. Закрытая, словно пакет, одежда. Бахила на левой ноге, бахила на правой ноге, шапка. Руки в двухслойных перчатках. Защитная маска. Если ты на деле, то ты человек-невидимка. Не оставляешь следов. Не используешь парфюм. Не куришь. Чистишь зубы исключительно зубным порошком. Вместо дезодоранта пользуешься антибактериальным мылом. Мы, люди-невидимки, ни в коем случае не должны нарушать установку.
Ублюдок бился в конвульсиях, по моим подсчётам, в четвёртый раз. Это последний припадок. Ублюдок охвачен жаром, и теперь пена вместо блевотины вываливается изо рта на полуумерший ковёр.
Ковёр пострадал ни за что. Я бы взял и отнёс беднягу в химчистку. Моя душа облилась кровью от мысли, что одним сеансом здесь не обойтись.
Лобные доли ублюдка покрылись испариной. Теперь он не двигался. Приступ удушья доконал его. Воздуха было так мало, что лёгкие атрофировались, а челюсть не слушалась своего хозяина, и вместо того, чтобы открыться, она, как сломанная дверь деревенского толчка, криво захлопывалась, скрипя зубами.
Координация ублюдка сошла на ноль, из его рта поднимались большие прозрачные пузыри.
Хрип раздавался в груди, плавно подкатывая к кадыку и откатывая обратно. Дыхание уже можно не называть дыханием. То, что было на него похоже – резкие, мелкие подёргивания в зоне желудка, напоминающие икоту.
Я еле удержался, чтобы не отлить после очередной порции просроченного сока.
Мне представлялось, как ублюдок пожирает ребёнка моей подруги. Я представил его жадные, налитые кровью глаза, как будто он Дракула, разделывающий невинную человеческую жертву. Его руки – острые лезвия, прокалывающие младенческое, нетронутое липидами мясо. Нежные куски родного сына разложены на большой круглой тарелке. В винной чаше – кровь. Кожица лежит отдельно, она пожирнее, запечённая под соусом карри, и оставлена напоследок в виде деликатеса. Когда повар спросил ублюдка: «Какую прожарку сыновьего стейка предпочитает мой господин?», он ответил: «Исключительно RARE» и громко отрыгнул.
Представляя эту картину, я ощущал Янины слёзы.
Я взял тело за потную хлопчатобумажную рубаху и, разорвав рукав у основания, дотащил тело до ванной. Чтобы инсценировка сошла за правду, я нашёл в кухонном столе тяжёлый медный, лоснящийся от неотмытой крови молоток для отбивной. Четыре раза я, словно сам став каннибалом, нанёс ублюдку удары по затылочной части. Уже со второго раза черепушка проломилась, открыв взору чёрную дыру в кровавую бесконечность. Кусок мозга провалился внутрь. Было слышно, как он хлюпнул. Кость со скальпом вывернулась наружу, и я потрогал всё это дерьмо. Но, мстив за свою подругу, мне не было ни приятно, ни противно. Меньше всего я об этом жалел. Если начинаешь жалеть ублюдков, значит, ты такой же ублюдок.
У меня нет татуировок. Нет примечательностей в фигуре. Я не хромаю, не виляю задом. Мои ногти чистые и под ними никогда не собирается грязь. Волосы коротко пострижены. Нос ровный. Шрамов на лице нет. Зубы белые, вставные. Малейшая неровность – веская причина приметить тебя, чтобы твоя милая физиономия почётно красовалась в первых рядах полицейских участков, помеченная красным кровавым маркером.
Лужа из сгустков растекалась под его головой, под моими бахилами, едва не запачкав их. Я постарался аккуратно пересадить тело, облокотив на край ванны.
«Нет, долго он так всё равно не просидит», – подумал я, затем последний раз взглянул на голову ублюдка, представил треск мяса за его свинячьими щеками и, еле сдержал себя, чтобы не размазать по кафелю его мёртвые мозги.
Если ты на деле, от тебя должно быть минимум следов. В лучшем случае – ноль. Мы называем себя «устранителями неудобных людей». Если ты наследил – ты помечен. Тебя всё равно рассекретят, как ни затирайся.
Я тщательно проверил, не порвались ли бахилы. Не порвались ли перчатки. Взял с собой стакан и коробку просроченного сока. Я сжёг все это дерьмо.

Всё прошло как надо, и, закрывая дверь в квартире, я решил нацарапать, шариковой ручкой на клочке бумаги: «Прости, дорогая», а потом вызвал лифт. Последний уровень – выйти на улицу и набрать сообщение.
Я скидываю образ человека-невидимки, сворачиваю барахло в чёрный заклеивающийся на липучку пакет, смотрюсь в карманное, засаленное зеркальце.
Самоубийство ублюдка завершено.
Аккуратность – моё призвание.
Я включил телефон и отправил ей сообщение.
***

Мне кажется, я стою на краю крутого обрыва. Мой адреналин больше не выделяется в изнурённых стрессами надпочечниках. Мои руки настолько слабы, что уже не трясутся. Всё это – страшная игра. Мне нужно, чтобы вот сейчас, в это самое мгновенье, раздался звонок, сигнал, срочная отчётность о проделанном либо жгучая, психоневротическая, эмоциональная встряска.
Паническая атака и ВСД – мои сёстры по крови.
Тремор кистей, сосание под ложечкой, непроизвольные сокращения мышц лица – мои кровные братья.
Ломота конечностей, сбой в работе желудочно-кишечного тракта, ком в горле – мои близкие друзья.
Головокружение, боли в висках, пелена, застилающая всё на расстоянии пяти сантиметров, повышенная температура – моя теперешняя родня.
Скопление газов, кишечные колики, изжога и помутнение рассудка – ставшие близкими дальние родственники.
Ожидание рвёт на части. Никто, кроме НЕГО, мне не поможет. Я виню себя за то, что нервничаю на ровном месте. Я трясусь, как кролик перед забоем, не зная, чего именно я боюсь. Боюсь, должно быть, что Олег сумел рассекретить Томаса. Томаса, доброго, милого, безобидного мальчика. Я боялась, что он завалил его приёмом, разученным на дзюдо, скрутил руки за спиной, прижав головой к плотной каменной стене. Я боялась представить, что он изнасилует Томаса. Но больше всего я опасалась, что он разделает его на части. В один пакет сложит ноги, руки, голову, пенис. В другой – вырванное бьющееся сердце, лёгкие, селезёнку, тёплую печень, слегка успевший наполниться мочевой пузырь. Организм этого зверя мог просто миновать воздействие яда. Это чудище могло быть по иронии судьбы спасено.
Я смотрю на дверную ручку туалета. Перевожу глаза на стекло, заплёванное маленькими каплями, походившими на горошинки. Люди бесконечно снуют в кафе. Понедельник, вечер. Они покидают офис, пьют кофе и возвращаются обратно домой.
На телефон поступило сообщение от Тома.
Вдох и выдох. Вальяжно закинув ногу на ногу, соблазняя дерзкой малиновой улыбкой прыщавых парней напротив, я опускаю глаза в экран, задерживаю дыхание и читаю фразу:
«Я ошибся дверью...»