...
Тсуна любит кофе, а Кея — убивать.
Запах кофейных зерен не заглушает практически металлическую на вкус вонь от свежих трупов (возможно, дело в том, что Савада просто не любит людей, особенно, убитых). Кея смеется, пока шатен морщится и прижимает надушенное запястье к носу. Кея смеется, и Саваде невыносимо хочется его заткнуть. Он устало и неодобрительно качает головой и что-то там говорит насчет избавления от мусора и устранения последствий его, Хибари, забав. Кея его не слушает, Кея живет в своем мире, и у него там свой Тсунаеши — теплый, милый, мягкий и не брезгующий чужой кровью. Свой Тсунаеши, который держит в тонких пальцах нож, один из самых любимых Хибари, который рассекает мягкую плоть с очаровательной улыбкой, который жмется к Кее боком, греется и обнимает окровавленными руками.
Милый и мягкий Тсунаеши всегда рядом, всегда трепетно стискивает бледные пальцы Кеи в своих, холодных (горячее сердце в противовес, как говорят) и маленьких в сравнении ладонях, целует теплые губы, мягко и бережно.
Тсунаеши из реального мира потирает нервно виски, прикрывает разочарованно глаза и уворачивается от касаний Хибари с прытью дикой кошки. Ему ни черта не нравится, потому что все это зашло слишком далеко. И путь назад он найти не в состоянии. В одиночку, по крайней мере, но от сумасшедшего Кеи-что-живет-в-своем-мире помощи не дождешься.
Вздыхать от волнения и рвущей на части влюбленности, которая бывает только в сказках (а еще в голове у сумасшедшего Хибари), Тсуну совсем не тянет. И принимать целиком и полностью абсолютно ненормальную сущность Кеи тоже. Поэтому он отталкивает чужие холодные руки, не дается в объятья и чего еще похуже, поджимает тонкие губы и жалеет о том, что вообще не оставил этого психа в Намимори. Вонгола, вообще-то, не приветствует сотрудников, состоящих на учете у психиатра, особенно на таких высоких постах, как Хранитель Облака. И Тсунаеши тоже не приветствует. Но Реборн когда-то просто не увидел в асоциальном агрессивном подростке опасности, и вот из этого все проблемы.
Теперь Реборн тоже поджимает тонкие губы, но не больше, потому что не ему разбираться с этим дерьмом, в конце концов, он чертов свободный киллер, а не цепная собачка Вонголы, как Тсунаеши был и будет (ну и что, что босс).
Хибари липнет, липнет и липнет, смеется о чем-то в ухо, словно помечая своим дыханием (Саваду почти тошнит, ведь больше всего ему хочется быть никому и ничем не обязанным, тем более не клейменным). Хибари смотрит на Хаято, который к Тсуне ближе всех, ибо Правая рука, с ненавистью и еще чем-то тяжелым, темным, неиндетифицируемым, но несомненно бесящем до ужаса. Потому что какого хера, ну. Они даже не друзья. Да и Гокудера натуральнее всей Вонголы вместе взятой, наверняка опробовал всех мало-мальски привлекательных девушек в пределах досягаемости.
Это глупо. И мерзко, невозможно мерзко, Тсуна снова морщится и выбрасывает Хибари Кею из головы (жаль, что не из окна). У него деловая встреча, и Босс семьи, которая хотела заключить контракт с Вонголой, — это то, на чем нужно сейчас сосредоточиться. Савада пытается, но этот испуганный вспотевший мужик в кресле, донельзя вычурном, тоже не вызывает ни капли светлых чувств в Тсунаеши. Его хочется или пристрелить, или пристрелить, или… пристрелить?
Тсунаеши терпеть не может этих трусливых животных, которые уверены, что их актерская игра безупречна, нервы — титан, а обмануть Вонголу — раз плюнуть. Мужик в кресле все еще пытается говорить о выгодах и деньгах, которые сулят главной мафиозной семье в Италии, если она подпишет контракт с его семьей, если согласится сотрудничать, а Тсунаеши смотрит на ноги его секретарши, что только что принесла им кофе (хреновый, кстати, кофе). Вот с ней Савада бы сотрудничал. С удовольствием и по обоюдному согласию, если учесть то, какими взглядами эта самая секретарша отвечала ему. И тут либо она и правда просто на внешность падка (вот уж в чем Савада не сомневался, так это в своей внешности, годы даром не прошли), либо решила удачно замуж выйти, либо призвана, чтобы гость точно все подписал, получив долю удовольствия. Тсунаеши, если честно, абсолютно плевать на ее мотивы.
Он допивает залпом кофе, прерывает мужика в кресле на середине предложения (может, даже слова) и выходит, извиняясь за вынужденный перерыв. Секретарша идет за ним, и вот он уже вбивает ее мягкое тело в стенку туалета, зажимая рукой крикливый рот, измазанный теперь в ярко-красной помаде. Она выстанывает его имя на пике, и Саваде вновь становится мерзко.
Он выходит из кабинки, поправляя галстук и брезгливо отталкивая чужие цепкие пальцы. Из зеркала над раковиной на него смотрит собственное отражение с крайне задолбанным лицом. Савада морщится и моет руки дважды — лишь бы избавиться от липкого ощущения грязи на собственных ладонях.
Как же мерзко. Мерзко.
Мерзко!
Взгляд отражения меняется на ненавидящий. Черт бы побрал все это: встречи, договора, лесть, ложь, притворство, грязь, доступность, Реборна, мафию, семью. Кею. Осточертело все и без каких-либо явных причин (хотя их как раз достаточно для самой лютой ненависти).
Телефон вздрагивает уведомлениями в кармане. Тсунаеши сушит руки и пялится в экран.
«Как оно, босс?» — раз.
«Быстрее», — два.
«Убить?» —три.
Тсунаеши хочется истерически смеяться. Гокудере он не отвечает, потому что — к черту. Не обязан докладываться. Реборн только больше бесится, если Савада тратит время на ответные сообщения.
— Да, — пишет он Кее. — Всех.
Когда его начищенные блестящие туфли за тысячи долларов оказываются снаружи, у самых ворот в особняк, в здании что-то взрывается.
А у Тсунаеши улыбка на лице почти нервная, искаженная — Ямамото хмурится, когда видит её.
Ну и все равно.
Кея живет в своем мире, потому что — вот беда — теплого, милого и мягкого Тсунаеши никогда не существовало.