19.
Прошу меня простить, мой уважаемый читатель, за застой в обновлении глав в течение чуть больше месяца. Теперь обязуюсь выкладывать новые главы минимум два раза в неделю. Спасибо за понимание! Хорошего тебе дня!
Быстренько собраться в ожидании Аллана Блэйка не составило труда. Пока мама принимала душ, предварительно объявив что должна о чём-то подумать, я аккуратно застелила постель, высвободив подушку от наволочки, одеяло от пододеяльника и матрас от простыни, затем положила в пакет чашку, тарелку и ложку, замеченных внутри небольшой прикроватной тумбочки. С улыбкой, порожденной внутренним чувством радости и подобия гордости, я присела на кресло, решив еще раз осмотреть палату. Неплохо, – тут же подумалось мне, – так чисто, светло и свежо. Решив взглянуть на виды из окна, чтобы окончательно убедиться, что моя мама отдыхала в отличных условиях, я подошла к широкому окну, отгородив плотные бирюзовые шторы. Моя расслабленность, растекающаяся по каждой жилке, моментально затвердела, как и мои мышцы, – я просто потеряла способность двигаться. Лишь смотреть... Смотреть на один предмет, который я проглядела и не положила в пакет. Оставалось лишь выронить робкий вдох и с трудом сглотнуть, ожидая как глаза накроет мутной пеленой слёз, и предаться воспоминаниям.
Маленькая Кэтрин Фэллон, хрупкая и жизнерадостная девочка, окруженная десятком мягких разноцветных игрушек, вдруг задумалась... Взяв в руки небольшого серого кротика, она зажала его оранжевый нос и подергала за усы.
— А почему у мамы нет игрушек? Ты знаешь, Вак? — она прищурилась, осознавая, что никогда не видела маму, играющей в куклы или машинки. — Грустно, что она отдает все игрушки мне, Вак. Грустно! Грустно! — она помедлила, присмотревшись в стекляшки в виде глаз, после чего Кэтрин широко раскрыла свои бусинки и прижалась к игрушке маленьким ушком с недавно проколотой мочкой. И словно услышав что-то, выронила, — Ты прав! Я подарю ей! Она учила меня, что в детском саду никому нельзя дарить те игрушки, которые дарили мне... а значит, нельзя и мои игрушки дарить ей. Я сделаю свою! Свою!
Безжалостно бросив крота на пол, на парах вдохновения и игривости, малышка побежала к кладовой – всего лишь широкой дверце с небольшой полостью внутри, где еле-еле друг на дружке держались ненужные семье вещи. Встав на носочки, Кэтти осмотрелась. Не отругает ли её мама за излишнюю вседозволенность?
Тогда я просто схватила пару тряпок, не помню где взяла иголки и нитки, запихивала одну ткань в другую, все это зашивала. Помню, как оторвала пуговицы от рубашонки и пришила их. Затем оторвала волосы Барби и приклеила к этому чучелу. Я была безумна и совершенно неадекватна в свои... шесть, кажется. Да, мама наругала меня тогда, она орала просто как резанная, повесив замок на ту дверцу. Мне было очень больно, но детское сознание слишком уж отрешенное от мира сего, и я напрочь позабыла о своём "творении". И только сейчас увидела его... Где-то в груди защемило от осознания, что мама даже не выкинула эту мерзость, зачем хранить чучело, правда же? Но еще сильнее боль отдалась в самом сердце от осознания, как я поступаю с этим человеком и её любовью. Беру и топчу на месте, беру и комкаю её, предварительно обильно оплевав. Я медленно перенесла взгляд на небольшой парк при больнице. Всего-то пятый этаж... Я выживу... Жалко... Возможно, это простой юношеский максимализм, но я действительно считаю, что за все свои действия с мужчиной моей матери заслуживаю смерти.
Щелчок двери ванной комнаты слабым разрядом тока пробудил меня от бредового сна, полного самобичевания. Я медленно прикрыла глаза, приказав себе не расплакаться, спокойно произвела вдох, чтобы помочь первому, после чего взяла десяти сантиметровую игрушку и развернулась к матери:
— Ты... Сохранила его... Её...
— Ты же сама приделала длинные кудри Барби. Думаю, это девочка, — мама широко улыбнулась, поправив легкое свободное платье светло-бардового оттенка, подшитого кружевом в зоне груди.
— Я не... ожидала. Не знала и напрочь забыла об этом... творческом... отродье.
— Это сделала моя дочь. Моя единственная родная дочь. Как я могла выбросить это? Это мой талисман!
Эти слова тронули меня до глубины души, и совесть отдалась противной щекоткой с новой силой.
— Мам, я... — хрипло выдала я, как в палату веселой походкой вошёл Блэйк, осмотрев обеих. Когда его взгляд коснулся моего, он прошёл прямо внутрь, пощекотав где-то внизу живота и ниже. Думаю, у мамы этот сильный волевой взгляд породил тоже самое.
— Продолжай, родная.
— Я... Как раз хотела позвонить Аллану. И чего ты так долго? — вопрос я задала с привычным маме своим презрением к этому человеку, где первая Кэтрин, юная отличница и еще девственница, вырвалась наружу. Я схватила пакет, мама взяла игрушку, но Блэйк мгновенно отобрал у нас и то, и то, как настоящий мужчина. — Ладно, пойду первая, — сглотнув, я почувствовала только усиление того противного чувства, рожденного буквально десять минут назад.
Я не знала, можно ли просто прогуляться по этажам больницы... Да конечно же нет, Кэтрин! — взбесилась я, но двинулась куда-то в сторону, выйдя на лестничную площадку. Все же не решившись выйти на других этажах, я просто спустилась на первый, где можно разгуливать уже без каких-либо страхов. Я мгновенно почувствовала здесь себя лишней, медсотрудники смотрели на меня с враждебностью вкупе с пациентами и посетителями. Или же... Мне так казалось. Я противна самой себе! Вот и всё. Всё!
Очень скоро я увидела надежду, надежду на отвлечение от пыток совести. Потерянный взгляд, размякшее на стуле тельце, салатовые растрепанные волосы, пара серебряных колец на пальцах – одна цвета радуги на большом. Я нуждалась в ней, нуждалась в разговоре, чувствовала, что сейчас нужна ей, а она нужна мне.
— Эй, — от волнения я споткнулась, почувствовав мгновенный прилив крови к щекам, — пр..привет! Ты помнишь меня?
— Она умерла... — я в ту же секунду поняла, о ком идёт речь. — Мне так... Больно... Я не заслужила жить, я трепала ей нервы. Я...
— Нельзя... Не смей корить себя за прошлое. Нужно жить настоящим и думать о будущем.
— Понимаешь, это дерьмо так не работает! Разум, который нам дан, который порождает совесть в свою очередь, мешают нам жить, но в то же время и строят её. Мысли могут извести человека, оттуда и психологические, и психические заболевания.
— Да... — только и удалось выронить мне. — Но прошу, не нужно оставлять этот мир из-за съедания совести.
— Тебе-то что? Мы не знакомы! — уверенно и живо породили мне в ответ. Мне стало неприятно, но в то же время я понимала, что этому человеку сейчас больно, и она так и норовит оттолкнуть здесь всех. Если бы у неё были способности телекинеза, она бы выстроила вокруг себя невидимый и непроницаемый щит, или же жестоко отталкивала бы всех, кто приближался бы на ближайшие два метра, о чём бы мгновенно жалела.
Я породила вдох, затем выдохнула, сжав кулаки, и протянула девушке правую руку, заглянув в чистые голубые глаза, удивившись отсутствию линз. Они были такими добрыми и ласковыми. Меня переполнила настоящая уверенность, что на самом деле она видела только негативную сторону отношений со своей бабушкой, но не видела положительную, преобладающую в перевесе.
— Ты - человек. Нервничать - нормально. Меня зовут Кэтрин, можешь называть меня просто Кэт. И я хочу с тобой дружить.
Незнакомка тоже решила окунуться куда-то вглубь меня, всмотревшись в глаза. Мы установили какую-то связь, полную благорасположения. Я чувствовала, что нам легко удастся подружиться.
— Аннет. Можешь называть меня Аннет.
— Какое разнообразие, — я улыбнулась, но та не ответила тем же. Мне холодно пожали руку.
— Чего-чего? Фэллон, откуда ты здесь? — приятный, какой-то волнистый тембр знакомого мне голоса, в конец помог расслабиться. К нам ковылял Кайл, чья правая нога покоилась в гипсе. Костылями он управлял еще неуверенно, даже чуток шатался. Я намеревалась помочь, почти приподнялась, как Ворн тут же указал жестом присесть и расслабиться.
— Что случилось?
— Я люблю острые ощущения. Я сел на скутер, и поколесил по городу. Короче, я "поверил в себя", "мне надоело жить", и... что там еще говорят, когда человек вершит какую-то херню.
— Что ты бессмертный. Когда человек начинает терять веру в себя, он способен выпалить глупость и сам же ею восхититься.
— Э-эм, мы знакомы? — Ворн осмотрел Аннет с улыбкой. — Потрясно выглядишь! Крутой стиль.
Я еле заметно кивнула себе же, зная, что такие девушки во вкусе Кайла. Неформалки...
— Нет, вы не знакомы. Это Аннет, и ей не хочется жить. Нам нельзя допустить этого.
— Знаешь, Ан, вот тебе интересно, что там за чертой. Но... Там пустота, ты просто погрузишься во тьму, и всё. Нет ничего дальше, и я буду это твердить до последнего, так как не доказано, что есть жизнь после смерти. Когда мой друг шёл в ногу с депрессией долгие месяцы, мы совершенно не подозревали этого, а когда он перерезал себе вены, столь ровно и чётко, явно продумывая всё до мелочей, мы стали осознавать, что тревожные звоночки тот подавал давно. От пустого взгляда до шуток про смерть и философских размышлений о ней. Аннет, там ничего нет. Пус-то-та.
— Знаете, тут есть кинотеатр неподалёку. Мы с бабушкой часто туда наведывались. Она... Знаете, перед смертью она больше хотела приблизиться к современному миру, что ли... Хотела наверстать не сколько упущенное, сколько предстоящее, почувствовать себя молодой, даже набила тату с бабочкой, купила себе смартфон, ну и бегала со мной в кино на современные фильмы, считая, что просто обязана знать, какие проблемы нынче хочет осветить кинематограф, — расслабившись, предложила Аннет, не желая продолжения рассуждений о смерти и вправления мозгов.
— Кайл, ты как? Сможешь?
Медленно зацепившись за свой чернявый локон, парень немного промычал, закусив пухлую нижнюю губу. Моя влюбленность к нему отпадала, и я трезво вспоминала, как шалела от одного такого жеста, чувствуя укол пристыженности.
— Да! На самом деле, я не против с вами развеяться, дамы. Мне частенько хотелось просто отдохнуть от своей неформальной панк-компании... — даже в данной речи, в тембре голоса Ворна что-то изменилось. Что-то вроде того пафоса и вызова всем и каждому тот оставил в перевязочной этой больницы.
Мы помогли пострадавшему встать, я сунула под мышку того костыль, затем под вторую. И мы медленно двинулись к выходу.