2. Чудовище
2008 год, мне десять лет
После трех лет тишины и покоя попытки наладить процесс социализации возобновились. Однажды я вернулась с мамой от врача и обнаружила в доме гостей. Незнакомый мужчина – высокий, пугающе-серьезный. Рядом с ним женщина – русоволосая, красивая и важно разодета. И подростки лет четырнадцати-пятнадцати – две девочки – очень похожие, с большими оленьими глазами и русыми кудрями. Оба выше меня на голову.
Девочка рассматривала кубок, который Герман получил за победу в Чемпионате по хёрлингу среди школ города, и ее заинтересованность кубком Германа тут же привела меня в негодование.
А вторая напряженно застыла посреди комнаты и, прищурившись, озиралась по сторонам. Ей здесь явно не нравилось.
«Что ж, а мне не нравитесь все вы», – решила я, приготовившись к побегу. Но тут отец поднялся из кресла и обратился ко мне:
– Валентина, проходи, дорогая. Познакомься, это Михаил, его жена Лариса, это Соня и Юля.
– Здравствуйте. – Я приподняла концы воображаемой юбки и изобразила комический реверанс. Вообще-то на мне были брюки, куртка и заляпанные грязью сапоги, и я надеялась, что мое позерство оскорбит незваных гостей и они поскорее уедут, но никто не оскорбился. Женщина тепло улыбнулась, девочка склонила набок голову, с интересом изучая меня. А другая оглядела меня с ног до головы и тут же отвела глаза.
– Дорогая, нам нужно обсудить с Гаврилиными кое-какие дела, не могла бы ты показать Соне и Юле дом и сад? А чуть позже соберемся все за ужином, окей?
– А где Герман? – шепотом спросила я, одеревенев под взглядами всех этих незнакомцев.
Пусть его не будет дома, пусть он не видит эту чужую девочку с кругленьким лицом и малюсенькими веснушками на носу. А не то она уцепится за его рукав и попросит показать ей все спортивные трофеи! А их у него много!
– Герман скоро вернется с тренировки и составит вам компанию!
Черт.
Папа попросил Карину подать им кофе в гостиную. Я развернулась и, не оглядываясь, направилась в сад. Только у самых дверей я заметила, что чужие дети следуют за мной – молчаливо, с опаской, как лесные звери. Чуют, наверное, что мне хочется отлупить их клюшкой для хёрлинга. Жаль, что Герман забрал ее с собой на тренировку…
– Тебя зовут Валентина, так? – спросила Соня. Голос – низкий, бархатный, как будто мороженого переела, и еще я уловила акцент. Точно не из нашего города.
Я ничего не ответила, не слишком хотелось говорить с ней.
– Можно называть тебя Валли?
– Нет!
– Расскажи о себе.
– Давай лучше про тебя поговорим, – сказала я, раздражаясь. – Тебя зовут Соля?
Я помнила, как ее зовут. Просто мне хотелось ее подразнить.
– Соня, – исправила девочка, останавливаясь рядом со мной у двери, ведущей в сад.
– А ее – Юйла? – кивнула я в сторону ее молчаливой сестры, которая со скучающим видом разглядывала сад. Поздняя осень, смотреть и правда было не на что.
– Юля, – терпеливо исправила Соня . – Ты легко запомнишь. Ведь у вас это имя так же популярно, как и у нас.
– Где это «у вас»?
– В России.
– Вы из России?
– Да, сегодня прилетели. У твоего папы с нашим какие-то дела.
– Ты хорошо говоришь по-английски, – заметила я, и Соня тут же поблагодарила меня.
Странная. Наверное, подумала, что я сделала ей комплимент. А я просто сказала вслух то, что подумала. – А Юля говорит?
Девочка оглянулась на сестру и неловко улыбнулась.
– Нет, она не говорит. Юля, а не Юйла. У них в школе… французский учат.
– Значит, она не понимает, о чем мы говорим? Вот круто!
– Не-а, – протянула Соня, снова оглядываясь на сестру.
– Хорошо, потому что она мне не нравится, – сказала я. – Похожа на мальчика. Разве девочки носят короткие волосы? И лицо у нее – как будто ее от всего тут тошнит. Зачем приезжать с таким лицом? А я сегодня полдня провела в больнице, где меня всю иголками истыкали. Не вовремя вы как-то приехали. И еще у нее что, руки к карманам приросли? – кивнула я на Юлю, которая как ни в чем не бывало стояла рядом и разглядывала бесцветное небо над головой.
Соня точно не ждала ничего подобного. Ее глаза расширились, теперь она смотрела на меня уже не так радостно, как минуту назад.
– Прости, мне жаль. По поводу больницы…
Вы гляньте, какая вежливая. Разве люди так отвечают на грубости? Герман бы мне точно подзатыльник дал. Наверное, что-то задумала. Соня была старше меня года на четыре, а может, даже на пять, но я не пасовала. Считала, что разница в возрасте легко компенсируется особыми умениями. Например, умением драться.
– А по поводу Юли зря ты так. Она самая лучшая сестра на свете.
У дома остановилась наша машина, и с пассажирского сиденья соскочил Герман. Открыл багажник, набросил на плечо рюкзак, взял клюшку и шлем. До чего же он хорош! Вот как должен выглядеть мальчик! Вернее, парень – ему уже пятнадцать.
Темно - коричневые волосы коротко подстрижены, на лице улыбка, в глазах – огоньки. Я любовалась им. И было совершенно ясно, что залюбовалась и Соня.
– Привет, – сказал Герман , разглядывая новых гостей.
Я открыла рот, чтобы объяснить, кто это тут у нас, но Соня опередила меня.
– Привет! Я Соня , а это Юля. Мы приехали с родителями к вам в гости на несколько дней…
– На несколько дней?! – поперхнулась я.
Соня даже ухом не повела, она уже утонула в дымчатой бездне глаз моего брата.
– Я Герман , – сказал он девчонке. Протянул руку Юле, но та не пожала ее (ну и невежа!), просто кивнула.
– Мы хотим прогуляться, ты с нами? – хлопнула ресничками Соня.
Ну и выскочка! Я открыла рот, чтобы поставить ее на место, но не успела ничего сказать.
– Только переоденусь, – ответил Герман .
А? Что? Когда?! Когда это я перестала быть главной в этом доме?!
Герман поцеловал меня в висок и отправился в дом. Соня смотрела ему вслед, сложив руки на груди.
На груди! У нее уже была грудь – и очень заметная, свитер из ангоры так ее и обтягивал. Я толком не понимала, что чувствую. Ревность? Зависть? Моя грудь была такой же плоской, как у брата, и я почему-то решила, что это ужасно.
Соня вдруг вознеслась в моих глазах куда-то на недостижимую высоту – где мне ее было не одолеть. Даже если бы толкнула на землю и начала бить кулаками… Герман не позволил бы мне бить ее – и не только потому, что после драки с Соней меня наверняка увезли бы в больницу с ожогами. Но и потому, что Соня была красивая, высокая, взрослая и с грудью!
Герман вернулся быстрее, чем я ожидала. В своей любимой футболке, намазал волосы гелем, на руку нацепил фенечку, и кроссовки эти он надевал только по особым случаям…
Я перевела взгляд на Соню – вот он, особый случай. И внезапно брат начал бесить меня не меньше этих чужих подростков. Придурок, влюбленный баран, пятнадцать лет, а как маленький! Вырядился! Надухарился! Идет, лыбится! И все ради кого? Ради какой-то дурочки с сиськами…
– Тили-тили тесто, жених и невеста! Тесто упало – невеста пропала! – запела я, сердито сунув руки в карманы.
– Валя! – строго одернул меня Герман.
– Вдруг невеста под кровать, а жених ее искать!
– Давайте погуляем? – предложила Соня, даже внимания на меня не обращая. – У вас здесь есть что-нибудь интересное?
– У нас есть огромный батут. Ты когда-нибудь на таких прыгала? Умеешь делать сальто? – заворковал Герман, ослепительно улыбаясь.
– Тили-тили тесто, жених и невеста! Тесто засохло – невеста сдохла! – выкрикнула я, развернулась и быстро пошла прочь, со злостью пиная камни, которыми была посыпана площадка перед домом.
– Валентина! Валентина! – закричал мне вслед Герман. – Ну что ты как маленькая?!
– Отвали! – огрызнулась я и прибавила шаг, почти побежала. Меня душили обида и разочарование. Я рванула туда, где для меня точно найдется утешение – к небольшому домику на заднем дворе, окруженному невысоким забором. Туда родители отправляли мою собаку, когда у нас в доме были гости. Она, как и я, не любила чужих и начинала нервничать в их присутствии.
Барни вырос. Вымахал. Он весил в два раза больше меня – почти шестьдесят килограммов! Коричнево-бурый, с черной мордочкой, белой грудью и закругленными ушами – иногда он больше напоминал мне гигантскую кошку, чем собаку.
Барни заметил меня и прыгнул на невысокую ограду, поставив на нее огромные лапы. Я вошла, обняла собаку, мы с ней упали в душистое сено и начали брыкаться и барахтаться.
– Бари, – вздохнула я и прижалась лицом к белой груди. Слезы потекли ручьями. – Пришла эта Соня, а Герман к ней сразу прилип. А она – ничего особенного, ты б видел. А сестра ее – совсем отстой! С волосами, как у мальчика… На черта они сюда приперлись?! За что?!
Барни навострил уши и посмотрел куда-то поверх забора. Я подняла голову и проследила за его взглядом. Неподалеку стояла Юля, или как там ее, и озиралась по сторонам. Совсем одна. Соня и Герман , видимо, решили, что им вдвоем будет лучше. Без свидетелей. Мои щеки запылали, а горло сжали невидимые тиски.
– Эй! – закричала я ей. – Проваливай отсюда! Сестра твоя – дура! И ты дура!
Но девушка и не думала проваливать. Я схватила палку, которую Бари грыз пару минут назад, и бросила в неё изо всех сил. Палка приземлилась у ног Юли. Она посмотрела на нее с полным равнодушием, потом развернулась и пошла прочь.
– Да-да, вали! И побыстрее!
Я подняла ком сухой земли – твердый, как камень, и бросила ей вслед. И почти попала в нее: ком пролетел прямо у нее над головой.
Девушка развернулась, подняла другой ком земли и запустила обратно – так точно, что тот врезался в решетку ограды, за которой я стояла, и рассыпался в облако пыли. Я взвизгнула и закашляла. Барни припал на передние лапы и угрожающе зарычал.
– С ума сошла?! – заорала я. – Ты знаешь, кто это, у моих ног? Это настоящая акита! Она просто разорвет тебя на кусочки! Придурошная!
И тут молчунка Юля послала мне насмешливую улыбку и показала средний палец.
– Жить надоело?! – повторила я.
Она что-то ответила мне на непонятном языке. Наверное, это тот самый французский. Я ничегошеньки не поняла, но, судя по голосу и интонациям, мне не сказали ничего хорошего.
И тогда я нашла камень и вышла за ограду. Барни нервничал, он тяжело дышал и глухо лаял. Я замахнулась и запустила камнем в Юлю. На этот раз она не успела увернуться, и мой подарочек врезался прямо ей в лицо. Не ожидала от меня такой точности! Получи!
Кровь потекла у нее из носа, заливая губы и подбородок. Девчонка сплюнула и быстрым шагом направилась ко мне. Бравада и наглость стали быстро покидать меня. Она налетела, схватила за воротник куртки и повалила на землю. Я начала вырываться и визжать. Попыталась расцарапать ей лицо, но она была куда больше и гораздо сильнее.
– Чтоб ты сдохла! Чтоб ты сдохла! – заверещала я.
Юля схватила меня за запястья, прижала к земле и приблизила лицо к моему – ее широко раскрытые зелёные глаза показались просто огромными на фоне бледного лица.
– Тупое. Мелкое. Чудовище, – сказала она на идеальном чистом английском. – Отлупила бы тебя, но стыдно лупить ребенка.
– Тогда отлупи-ка мою собаку, – завопила я. – Бари, ату ее! АТУ!
Я миллион раз возвращалась к тому моменту. Ведь всё могло сложиться совсем иначе. Я могла просто прикусить язык и гордо принять поражение. Разобраться с ней сама, без собаки. Или просто разреветься, и Юля ушла бы сама. Но я не смогла справиться с ураганом своих эмоций.
Барни, повинуясь моей команде, перемахнул через забор, и в следующую секунду в Юлю врезались шестьдесят килограммов звериной ярости. Ее тело просто отлетело в сторону. Она не кричала, но её рот беззвучно хватал воздух, пока моя собака терзала ее грудь, лицо, руки, которыми она пыталась закрыться. А потом я увидела кровь – ярко-алые брызги. Белый кардиган Юли стал грязно-бордовым.
– Барни! Барни, стой!
Собака мотала тело девочки из стороны в сторону и отказывалась мне подчиниться.
– Бари! Стоп!
Зверь словно не слышал меня. Я попыталась оттащить его в сторону, но куда мне. Каждая лапа была толще моей руки.
Выход был только один… Я упала сверху на тело Юли и крепко обхватила ее руками. Подмяла под себя ее руки, чтобы Барни больше не смог терзать их. Обняла голову и прижалась лицом к ее лицу, чтобы собака не могла притронуться к ней. Бари переключился на ногу Юли, но я отпихнула его морду своей ногой.
– Фу, Бари! Фу! – заорала я так громко, что сорвала связки. Я еще никогда в жизни так не кричала. – Уходи!
Юля застонала. Кажется, потеряла сознание от боли. Её лицо было все в крови, на щеке – рваная рана. Она подняла руку, слабо оттолкнула меня – и я вскрикнула, когда увидела два болтающихся пальца. Я зарыдала и стала звать на помощь.
– Мама! Папа! Герман! Потерпи, сейчас кто-нибудь придет! Мне жаль, мне так жаль, ты права… Я чудовище…
Я чудовище, а мое имя переводится как «страдания»! Вот что оно означает! «Валентина» – это страдания и боль!
Кровь Юли пропитала мою одежду. Мои руки, мое лицо – все было в ее крови. Я знала, что дорого заплачу за то, что прикоснулась к ней. Прикосновение к другим людям оставляет на мне ожоги, а чужая кровь просто разъедает кожу, как кислота. Но разве у меня был выбор? Разве я могла остаться в стороне и позволить ей умереть?
Первым появился наш сосед, дядя Женя , – одинокий седовласый старик, который увидел все через забор. В его руках был шланг, и ему удалось отогнать Барни , поливая его водой. Потом он стащил меня с тела Юли, и на его крики прибежали родители… Не очень помню, что было потом. Кажется, с меня сорвали одежду и поливали из шланга, чтобы смыть чужую кровь. Вода была ледяной, но жгла, как пламя…
А потом были звуки сирен – громкие, страшные…
А после – темнота.
* * *
В шесть лет я была просто диковатой.
В восемь впадала в истерику, когда видела чужих детей в своем доме.
А в десять лет натравила собаку на другого ребенка. Ожогов на мне тогда оказалось не слишком много – одежда защитила. Я провела всего неделю в больнице и еще несколько в реабилитационном центре. И все это время постоянно думала о Юле: о разодранной щеке и двух поврежденных пальцах на руке. Думала о том, как страшно и больно ей было. О том, как, наверное, плакала её мама, которая привезла к нам в гости чистую, красивую, здоровую девочку, а увезла…
Калеку?
Нет, нет, я даже мысленно не хотела произносить это слово. Оно звучало слишком страшно, слишком больно и было таким колючим, что застревало в горле, если я пробовала его произнести. Юля не будет калекой, ведь я не могла напортачить так сильно!
Мои родители после этого случая зареклись приглашать в дом других людей. Слухи разлетелись жуткие: девчонка Карнауховых – исчадие ада, а может, и вовсе не в себе. А еще у них есть собака, у которой явные проблемы с психикой. А мать и отец куда смотрели? Ну и семейка!
Герман пару раз приходил из школы с синяками – затевал драки в ответ на оскорбления. Я воображала, как он кричит: «Она не сумасшедшая! И собака тоже! Она просто защищала ее!» – и тут же набрасывается с кулаками на обидчика…
Бедный Герман, бедная моя семья, бедный Барни.
Скоро к нам явились люди из службы по контролю за домашними животными. Вошли в дом, начали с родителями разговор, хотели забрать моего акиту, но я бы скорее позволила себя четвертовать, чем отдала бы его. Я не знала, что делают такие люди с собаками и куда увозят их в своем фургоне, но что-то подсказывало мне, что собаки больше никогда не возвращаются домой.
Я выбежала из дома и помчалась к дереву у дальней ограды сада, под которым Барни любил вздремнуть после обеда. Вцепилась руками в его ошейник и потащила за собой в дыру в заборе, через которую иногда убегала на улицу, а оттуда – в городской парк. Собака беспрекословно послушалась меня, словно тоже почуяла неладное. Помню, как мы бежали с ним к зарослям дикой ежевики, в которой вили гнезда черные дрозды. Помню, как приказала ему лезть под густые ветви, а сама поползла следом, всхлипывая от боли: острые шипы расцарапали мне руки и шею. Барни принялся лизать мое распухшее от слез лицо. Я обняла его руками, и там мы пролежали целую вечность, пока кто-то не поднял ветви и не обнаружил нас.
Это был мой отец, и впервые в жизни я испугалась его. Была готова драться с ним, как Барни дрался за меня. Потому что он был на чужой стороне – на стороне взрослых, а не на моей с Барни. Я видела строгость в его глазах, холод, гнев.
Он стоял и смотрел на меня сверху вниз, пока я лежала среди колючих ветвей, вцепившись обеими руками в Барни и стойко превозмогая боль, вся в кровоточащих ссадинах и грязи. И, должно быть, он увидел что-то, чего раньше никогда не замечал. Что-то, что кольнуло его в самое сердце.
И заставило перейти на мою сторону.
– Лежи, пока я не вернусь, – сказал он, погладил меня по плечу и ушел. Колючки впивались в лопатки, но мысль о том, что у меня появился сообщник, придала сил. Вскоре отец вернулся в сопровождении нашего соседа и сказал, что Барни должен немедленно уехать с дядей Женей в Донегал к моей бабушке. И больше никаких вариантов нет. И если я хочу спасти его, то должна согласиться.
– Я согласна, – закивала я, вылезая из-под кустов и громко всхлипывая. Папа склонился к аките, но так и не смог вытащить его из-под ветвей, пока я не позвала и не сказала:
– Выходи, Барни. Все в порядке. Тебя не тронут.
Я обняла собаку, сжала так, что она захрипела. Потом дядь Женя прицепил поводок к ошейнику и повел его к машине, припаркованной у выхода из парка. А мы с папой остались у ежевичного куста, глядя им вслед. Он осторожно обнял меня и вытащил из плеча ежевичный шип. Я даже не заплакала: внутри все болело сильней.
Отец знал, что собака просто защищала меня. Я все ему рассказала. Воспитанности и вежливости у меня, может, и не много было, но зато смелости признать свою вину – достаточно. Я рассказала ему, как дразнила Юлю и бросала в нее палки, как она кинулась на меня, как мне захотелось проучить её…
Я умолчала только об одном: как я легла на Юлю и закрыла её своим телом. Боялась, что мне все равно не поверят и сочтут, что я все выдумываю, лишь бы выкрутиться.
Дядя Женя сказал родителям, что пока Барни грыз девочку за руку, я сидела на ней верхом и била кулаками. На самом деле я била собаку. Старик не рассмотрел, что происходило на самом деле, а я не стала выгораживать себя. Пусть думают, что хотят. Все равно ничего не вернуть и не исправить.
Мы просидели в парке до темноты. Отец долго говорил со мной, объяснял, как ужасно я поступила и какие последствия могут быть у этого поступка. Раны затягиваются, шрамы бледнеют, тело выздоравливает, а душа – нет. Может так статься, что та девочка больше никогда не оправится от страха перед животными и перестанет верить другим людям.
Но больше всего мне запомнилось то, что папа сказал в самом конце:
– Надеюсь, однажды она сможет простить тебя, Валентина.
Отец был очень, очень грустным.
– Ты хрупкая, как бабочка. Чужое прикосновение может убить тебя, ты знаешь это. Но ты можешь ранить других людей так же сильно. Одним движением можешь перевернуть Землю вверх ногами. Одним словом сломать чью-то жизнь. Помни об этом.
Я поклялась себе, что буду помнить.
– Рука Юли – ее вылечили?
– Я не знаю, милая, – вздохнул отец. – Мистер и миссис Гаврилины отказываются говорить со мной. Кажется, они вернулись в Россию, и Юлю будут долечивать там…
– Папа, а тело чинить легко?
– Нет, это очень тяжело.
– Но врачи умеют?
– Хорошие врачи – умеют.
– А в России хорошие врачи?
– Надеюсь, хорошие.
– И я надеюсь, что там самые лучшие врачи на свете! – воскликнула я, размазывая руками слезы по лицу, и с жаром добавила:
– Папа, я сделала это не специально! Ты же веришь мне? Я не хотела, чтобы все так получилось. Я не злая. Я не хочу думать, что я злая…
– Один очень умный человек когда-то сказал: «Никогда не ищи злой умысел там, где, скорее всего, имела место обыкновенная глупость». Эта мудрость всем так понравилась, что ей даже дали особенное название: «Бритва Хэнлона». Я тоже часто достаю эту «бритву», чтобы отсечь ненужные подозрения и не искать коварное зло там, где его не было… Так что давай мы достанем ее и в этот раз и решим, что ты не злая, а просто немного…
– Глупая, – закончила я, горестно вздыхая.
Папа грустно улыбнулся и дал мне руку, обтянутую перчаткой.
– Сглупила, – поправил он меня. – Что случается со всеми. Главное – понять это и постараться не повторять.
– Я больше не буду злиться на людей… И кричать на них. И бросать в них палки… Хоть они мне и не очень нравятся. Но пусть живут, да? Как комары – они ведь тоже не очень, но если их не замечать…
Папа то ли засмеялся, то ли застонал, я так и не поняла: уже стемнело, и я не видела его лица. Мы шли домой по мокрой от вечерней росы траве, и он держал меня за руку. И совсем-совсем не злился. А дома нас ждал теплый камин, и ужин, и мама с добрыми глазами. И Герман. И если они и дальше будут любить меня, то я постараюсь быть самой лучшей девочкой на свете.