Мертвая авеню

Посвящается маме,
папе, моему маленькому братику и всем, кто хоть раз чувствовал себя одиноким

Мы слишком молоды, чтобы решать эти проблемы. Но они продолжают валиться на нас. И в итоге мы должны искать выход.
Анна Франк

1

Джейсон никогда не был героем. Джейсон был трусом. И теперь я, как феникс, восстал из его пепла. Огонь уничтожил моих родных, тем самым уничтожив меня. Джейсона переплавили в этом самом огне.

Теперь есть только Феникс.

От старого Джейсона не осталось ровным счётом ничего, кроме воспоминаний. Я помню всё, кроме пожара. Помню лишь как Лили кричала в огне. Ей было всего шесть лет.

«Везунчик».

Так меня называл Джаспер.

Он считал, что мне повезло выбраться из того дома живым. Да уж, конечно, везунчик! Лучше бы я сгорел вместе с сестрой и мамой, а не бежал, как подлый трус.

Мы застрелили Джаспера неделю назад, потому что он заболел неизлечимым вирусом. Не выздоравливал ещё никто, но, возможно, это связано с отсутствием какого-либо шанса на выздоровление — любого, кто заболел, немедленно уничтожали. Сначала убивали, а затем сжигали тело до тла, чтобы никто не подхватил трупную заразу.

Справа от меня в тени дерева на своём походном рюкзаке сидела Сьюзан МакМартин. Длинноволосая красавица латиноамериканской внешности. Ужасная чистюля. Она тоже лишилась семьи. Мы зовём её просто Сьюзан или Сью.

Сьюзан сделала несколько глотков воды. Много нам пить не разрешалось — до Нью-Йорка осталось примерно десять миль, но двигались мы медленно, а припасы были не бесконечны. До самого города нам не представится возможности запастись едой в магазинах — на пути пусто. Уже отсюда вдалеке была видна мерцающая солнечными бликами лента Гудзона, — через эту реку нам предстоит переплыть, — и сам Нью-Йорк, но никаких зданий на нашем берегу, как это ни прискорбно, впереди не было.

Без нарушителей правил и жуликов, разумеется, не обошлось — рядом со Сьюзан развалился толстячок Боб. Этот парнишка воровал протеиновые батончики, и потому ел в три раза больше положенного. Вор с жирной веснушчатой мордой и соломенными волосами. Если бы этот наглец помер, из него вышел бы на редкость упитанный для наших времён труп.

Я шёл от самого Далласа. Изначально я мигрировал в группе техасцев — нас было около девяти десятков. Среди них Лили и мама. Лили — моя младшая сестра. Мёртвая младшая сестра.

Постепенно наши ряды редели, и сейчас от этой группы никого, кроме меня и ещё четверых ребят, не осталось. Кто-то стал зомби и был убит, кто-то — погиб от голода, а остальные просто не выдержали дороги, — перенапряжение дело серьёзное, — как ни странно. Прошло целых три месяца с тех пор, как мы отправились в далёкую дорогу до Нью-Йорка.

Нью-Йорк стал нашим «островом спасения».

Это единственный город во всей Северной Америке, до которого не добралась Капсула. Так назвали болезнь. Не мы, а её создатель. Именно он выпустил на волю этот смертельный, не до конца изученный, вирус.

Выжившие со всего континента собрались в Нью-Йорке. Вокруг города за поразительно короткое время возвели непреодолимую электрическую стену, — её мы могли видеть даже с нашего нынешнего местоположения. Она была не слишком высокой, около пятнадцати метров в высоту, но даже если бы и была не выше пяти, кто бы смог через неё перебраться? Ток убивает.

Говорят, ворота всего одни. Стоит за них зайти, как тебя отправляют в аэропорт, где ютятся все новоприбывшие. Там проводят кучу проверок на наличие вируса в организме. Это я видел по телевизору. Интересно, что случается с заражёнными? Наверняка их уничтожают. Или отправляют в лаборатории для проведения опытов, а потом уничтожают. Об этом на канале Сиэнэн не упоминали.

Я поднялся на обе ноги и задрал лицо к небу, но, получив мучительный залп ярких солнечных лучей себе прямо в глаза, опустил голову. Футах в тридцати от меня стояла Мия. Солнце светило ей в глаза, потому девушка была вынуждена щуриться. Она о чем-то смеялась с парнем из Огайо, которого я называл просто и коротко — «К». Мы подобрали его совсем недавно, — отчего-то он мне сразу не понравился, — а когда представился, из всего его имени я разобрал только букву «к», поскольку был немного пьян. Зед, мой новый лучший друг, ухитрился раздобыть нам вино и вовремя выбросить бутылки, дабы никто ничего не заподозрил, но Сью всё равно заметила и, на наше пьяное удивление, не выдала наш секрет — с начала пути был введён сухой закон, и нарушителей наказывали. Не то, чтобы я большой любитель выпить, но из-за всего, что случилось мне хотелось не просто хорошенько напиться, а в идеале повеситься на любимом галстуке, если это означало больше не видеть смертей.

Нет, я не носил галстуки! Только на школьный выпускной однажды надел.

Мия — высокая девушка. Загорелая кожа в сочетании со спортивным телосложением сразу выдавала в ней любительницу пляжного волейбола.

Весёлая, своим жизнелюбием заражающая всех окружающих, она держалась лучше всех нас и постоянно сыпала шутками. И дня не проходило без звонкого смеха Мии Доссон. Её мать и сестра погибли в автокатастрофе девять лет назад, и с тех пор она воспитывалась одиноким отцом по имени Клейтон. Это был хороший техасский мужчина, никогда не расстававшийся со своей ковбойской шляпой.

Клейтон ушёл на разведку четыре дня назад и не вернулся до сих пор. Даже дураку Бобу было ясно: он мёртв. В лучшем случае мёртв. В худшем — он стал одним из этих прожорливых тварей. Мия старалась не поднимать эту тему. 

В нашей группе всего двадцать девять выживших: пятеро из Техаса, включая меня, а остальные присоединились по дороге. Сьюзан шла из Тусона, а Мия, как и я, из Далласа.

Раньше у Мии были длинные каштановые волосы, но в один ужасный день она отсекла сантиметров пятнадцать своих волос. В мирное время такие причёски называли прямым бобом. «Боб» Мии, впрочем, вышел не таким уж и прямым.

— И зачем ты это сделала? — негодовала Сьюзан в тот вечер. — Не жалко?

— Не-а, — беззаботно ответила Мия и прислонилась к стене ангара, в котором мы тогда ночевали. — Мне жалко Сиршу, Поппи, Ника и всех остальных, кто заболел. Ты думаешь, длина моих волос может улучшить качество моей жизни? Глупо звучит.

Смена имиджа определённо добавляла ей года. Мия стала похожа на бойца, прошедшего через огонь.

Я и Мия — ровесники, нам обоим было по восемнадцать — Сью была старше на два года — и даже учились мы в одной школе. Моей девушкой какое-то время была её лучшая подруга. В дороге она скончалась от гемофилии.

Гемофилия. Каждому человеку, кто когда-нибудь хоть немного увлекался биологией, это слово было хорошо знакомо. И факт, что женщины этим никогда не болеют, был таким же общеизвестным как тот, что небо голубое.

По законам природы, женщина может являться носительницей этой болезни, но заболевают и, соответсвенно, умирают от неё только мужчины. Однако, Капсула уверенно вступала в свои права на Земле и устанавливала здесь свои законы.

Всё, что мы когда-либо знали о болезнях, теперь было бессмысленным. Прежние правила больше не работали.

Я взъерошил рукой свои светлые слегка кудрявые волосы. Было около шести часов утра, а на привал мы остановились в два ночи. Многие до сих пор спали, в том числе и Зед, мой друг-собутыльник. Сегодня он ночевал в красненькой «мазерати», которую кто-то оставил здесь — на пустыре.

«Я мечтал о такой тачке, чувак! Хочу представить, будто она принадлежит мне. Скоро мы все сдохнем, но одной моей мечте всё-таки суждено сбыться!» — восклицал Зед, стоило ему заметить машину.

Когда какой-нибудь неизлечимый вирус вроде Капсулы захватывает планету, начинаешь осознавать, как тщетны материальные ценности перед лицом вечности. Где был сейчас хозяин этой «мазерати»? Да там же, где владелец какой-нибудь развалюхи из шестидесятых годов.

Большая часть человечества уже была уничтожена. Возможно, мы стали одними из последних людей на Земле.

Я даже не знал точно, заражён ли. Вычислить больного непросто, но уже на второй стадии всё становится предельно ясно.

На первой стадии чумы наблюдаются перемены в поведении — человек становится чрезмерно раздражительным, его настроение быстро меняется, он много говорит, — или наоборот, в случае, если человек всегда был разговорчив, — и вообще ведёт себя как собственная противоположность.

При этом наблюдаются озноб и лихорадка, высокая температура, слабость и ломота всего тела, жажда и тошнота.

Но как отличить больного от здорового, если мы все здесь ведем себя, как сумасшедшие, и состояние здоровья у каждого просто ужасное из-за переутомления? Никак, пока вирус не поразит следующие участки головного мозга.

На этой стадии шарики заезжают за ролики, и приходит белка. Человек бросается на окружающих и дерёт собственную плоть. Он не помнит уже ничего. Ни себя, ни тебя. Здесь всё до жути отвратительно — кашель с кровью и постоянная непрерывающаяся рвота. Тоже с кровью.

На третьей стадии человек превращается в настоящего зомби – начинает разлагаться, а вся его личность растворяется в, теперь бездушном, теле.

Но было кое-что, в чем я был почти уверен.

Зед был болен.

Я заметил это три дня назад. На его лице я наблюдал «маску чумы» — тёмные круги под глазами. За время миграции мы сильно сдружились, поэтому я хорошо его знал. Зед был человеком доброжелательным и общительным. Его можно было читать, как открытую книгу, но последние три дня он был сам не свой – жутко нервный, часто смотрел в пустоту и иногда не слышал, что я ему говорил. Его мимика стала иной: чаще всего он выглядел напуганным. Я всей своей рваной душой, если от неё конечно что-то вообще осталось, надеялся на то, что такие изменения вызваны не чумой, а стрессом.

Следовало убить его. Будущее человечества за жестокостью. Если заразился он, от него заразятся и другие. Оставив его в живых, я лишь отложу неизбежное, только с большими потерями.

Но отголоски старого Джейсона не позволят мне пустить пулю в голову лучшего друга до тех пор, пока я не лишусь надежды.

До Гудзона было совсем немного. Если будем идти в темпе, к ночи мы уже будем в городе. В безопасном городе, что важнее.

Я делал это ради Лили. Она неизменно оставалась моим якорем, даже после того, как погибла. Она бы не хотела, чтобы я закончил так же. И поэтому я буду бороться до последней капли крови.

Неожиданно Мия толкнула «К» в грудь. Тот отшатнулся, но удивленным не выглядел, как будто этого и ожидал. На вид ему легко можно было дать двадцать пять, но вёл себя «К» так, будто ему не меньше семидесяти. В таком возрасте многие старики смиренно ждут смерти и говорят всё напрямую.

Прямолинейность «К» иногда выводила меня из себя. Часто возникало острое желание врезать ему по физиономии. Это не исправило бы ситуацию, но зато мне бы от этого полегчало.

Может быть, такую ненависть к несчастному «К» питал только я. После пожара я сильно ожесточился и много из-за чего раздражался. В приступы моей ярости можно было даже подумать, будто я болен чумой. Все бы так подумали и пристрелили меня, точно хромую лошадь в Средневековье, если бы не понимали, что эти перемены в поведении были вызваны тем, что я лишился сестры. Гарантии того, что я здоров, впрочем, всё равно не было.

Четыре недели назад мы встретили сумасшедшего старика, который бежал из Нью-Йорка. Он выглядел, как сумасшедший. Он говорил, как сумасшедший. Он трясся, как сумасшедший. Он, очевидно, был инфицирован.

— Не идите в город, – повторял он и хлопал стеклянными глазами. – Не идите в город!

Оливия – женщина лет тридцати пяти, – не задумываясь, всадила пулю ему в сердце. Я так пока не умел. Эта миниатюрная женщина с тёмными волосами и грубоватыми чертами лица была нашим лидером.

В семь часов Оливия подняла всех на ноги, и мы двинулись в путь. Шли мы на удивление быстро — к полудню уже были далеко от места ночлега. Эта женщина превосходила всех нас по сдержанности, целеустремленности и жестокости. Уложить больного ребёнка одним выстрелом для нее было раз плюнуть: на вторую неделю дороги она пристрелила своего сына и мужа, подхвативших Капсулу.

Я всё ломал голову: хорошо это или плохо? Хорошо – для нее, плохо – для остальных. Я не знал, всегда она была такого мнения о ценности человеческой жизни, или тут поработал апокалипсис, но её девизом была следующая фраза: «спасётся только тот, кто достоин жить». Такую хорошо бы написать на поздравительной открытке. Оливия была не из тех лидеров, кто стал бы возвращаться за отставшими. Здесь каждый был за себя, и это пришлось принять.

Мы не знали точного времени, но, судя по сумеркам, около восьми часов вечера. До берега реки оставалось минут десять бодрого хода.

Всё так и было бы, если бы не...

Внезапно со стороны реки материализовалась фигура. Человек. Женщина. Она судорожно подергивала правой рукой. Я не мог её разглядеть, но быстро догадался с кем, а точнее, с чем мы столкнулись.

— Вот чёрт, — тихо выругался я себе под нос.

Из темноты выползли ещё двое, трое, четверо. Они появлялись из ниоткуда, окружая нас со всех сторон, как призраки, и становились рядом друг с другом, образовывая замкнутый круг.

Я в очередной раз почувствовал себя загнанной в ловушку овечкой.

— Чёрт, чёрт, чёрт!

Мёртвенно-бледные лица были усеяны язвами, а тела покрыты струпьями. Зрелище из себя они представляли отвратительное. Я никогда не смогу спокойно спать.

Мы оказались в почти безвыходной ситуации. Остаться — значило быть сожранным зомби, бежать —значило быть сожранным зомби. Они окружили нас, а это было очень плохо.

Неожиданно Оливия открыла огонь.