Эпилог
Семь лет – это пыль на могиле. Или на душе. Алиса знала и то, и другое. Ее комната была другой – маленькая квартирка на окраине, куда она переехала после того, как "ангел" наконец выпорхнул из родительского гнезда. Здесь не было розовых обоев. Здесь были серые стены и тяжелые шторы, всегда задернутые. Как веки, закрывающие боль.
Она стояла у окна, не глядя наружу, слушая тихие звуки из соседней комнаты.Марк.Ее сын.Ее мальчику было почти шесть. Умный, слишком серьезный для своих лет, с темными, проницательными глазами, которые до боли напоминали его.Уголок губ, который чуть поднимался внизу, когда он был задумчив – точная копия той едва уловимой усмешки. Иногда, когда он смотрел на нее, Алисе казалось, что смотрит призрак. Любимый и ненавистный призрак.
Второй удар.Сильнее первого. Когда тест показал две полоски, через три месяца после того вечера в особняке, мир не рухнул. Он исказился.Стал чудовищной, извращенной шуткой. Ребенок от человека, которого она убила. От единственного, кто увидел ее монстра и...полюбил его? Чья смерть стала ее вечной жизнью в аду. Она думала о... избавлении. Но в ее опустошенной душе что-то дрогнуло. Что-то, что кричало жизни посреди смерти. О кукле Макса.О несправедливости. Она не смогла. Она родила. Назвала его Марком. Не в честь отца. В проклятие.Себе. И ему.
Работу киллером она бросила в ту же секунду, как выбралась из-под его остывающего тела. Деньги, накопленные за годы "труда", дали возможность скрыться, жить тихо. Она устроилась корректором в издательство – монотонная, невидимая работа среди текстов, не имевших к ней никакого отношения. Идеальная маскировка. Родителям она сказала, что отец ребенка – парень из универа, который бросил ее, узнав о беременности. Они поверили. Они всегда верили своему "ангелу", теперь – "ангелу" с трагической историей. Они обожали внука. Маленького Марка. Не зная, какое истинное проклятие носит это имя.
Ночь была худшим временем. Когда Марк засыпал, наступала ее очередь пасть. Она не спала. Она выла.Тихо, в подушку, чтобы не разбудить ребенка в соседней комнате. Слезы текли реками, соленые и бесконечные, смывая дневную маску спокойствия. Это были слезы не просто горя. Это были слезы одиночества в собственной шкуре.Она больше не была тем хрупким монстром в розовой комнате. Она была пустой скорлупой, наполненной только болью, виной и любовью, которая не знала, куда деться, потому что ее объект был мертв.И мертв ее рукой.
Он снился ей. Каждую. Ночь.Не кошмары. Не сцены смерти.Сны-пленники.Тот вечер в спальне.Его прикосновения-нежные, властные,настоящие.Его голос, шепчущий о любви, наблюдавшей за ней с пятнадцати лет. Его глаза – темные бездны, в которых она тонула, зная, что это конец, и желая только этого. Просыпалась она всегда с его именем на губах и с ощущением его веса на себе. Мертвого веса. И с тихим стоном, когда понимала, что рядом спит лишь маленький Марк, чье дыхание было эхом дыхания отца.
Иногда, очень редко, когда боль становилась невыносимой даже для ее окаменевшей души, она подходила к кроватке сына (он уже спал в своей комнате). Смотрела на его спящее лицо – такое знакомое, такое чуждое.И шептала в темноту, обращаясь не к нему, а к призраку, который жил в каждой черте ребенка:
– Зачем? – один-единственный вопрос, на который не было и не будет ответа. – Зачем ты оставил мне это?Чтобы я помнила? Чтобы я страдала? Или... чтобы у меня был кусочек тебя,который я не могу убить?
Ответом была только тишина. И легкое дыхание маленького Марка, который был живым памятником самой страшной любви и самой страшной потере в ее жизни. Она возвращалась в свою холодную постель, зная, что завтра будет так же, как вчера. Маска. Работа. Забота о сыне. И ночь. Вечная ночь горя, вины и слез, где единственным утешением были сны о мертвом любимом, а самым страшным наказанием – пробуждение в мире, где его не было, но было его имя, живущее в ее ребенке. Ее личный, тихий ад, запертый за серыми стенами.