IX: «Начало войны»
Мы стоим с Алексом на лужайке у него на заднем дворе. В руках у него теннисный мяч, который он вертит большим пальцем. Он говорит:
— На самом деле, когда мы умираем, мы рождаемся вновь.
Его отец готовит мясо на барбекю, а мать сидит за столиком рядом с моими родителями и рассказывает о своей сестре. Говорит, что та пару недель назад собрала вещи и уехала куда-то очень далеко. Взяла денег в долг у каких-то серьёзных парней и не отдала обратно. Говорит, что теперь эти парни звонят их родителям и спрашивают, не в курсе ли они, где их дочь. Она смеётся:
— Эти парни звонят нам и спрашивают, где сестра, а я говорю, что уже неделю как не слышала о ней никаких новостей. Говорю, что если она задолжала не так уж и много, то, может, мы деньги вернём сами? Но они отвечают: нет, им нужна именно она.
— Эта Лорен вечно находит себе приключения на задницу, — говорит мистер Купер.
Мы с Алексом стоим посреди лужайки темно-зелёного цвета и высказываем друг другу всё, что приходит нам в голову. Он говорит:
— В средние века люди то и делали, что убивали друг друга по малейшему поводу.
Мимо нас пробегает Гэтсби — пёс Алекса. Он бежит и лает на птиц в небе. Алекс бросает ему теннисный мячик и пёс радостно начинает толкать его мокрым носом. Родители за столом смеются и каждый начинает свою реплику с: «А я помню, как однажды...». Мы оба тяжело вздыхаем, и я говорю:
— Иногда мне хочется надрать задницу некоторым ребятам, но я понимаю, что даже не умею драться.
У Алекса руки в карманах мешковатых штанов и губы сжаты внутрь, он смотрит куда-то сквозь меня, вниз, на траву, а потом говорит мне: пойдём. Мы заходим в его комнату, такую просторную, что посреди неё можно поставить палатку для взрослых. Он становится у письменного стола и говорит, что бой состоит их четырех этапов: оценки противниками друг друга, завязки боя, его кульминации и, наконец, выхода из боя. Он говорит:
— Как говорил китайский полководец Сунь Цзы, «то, что в первую очередь требуется для сражения — знание противника». На первом этапе ты должен понять, с кем имеешь дело, найти все слабые стороны врага и быть готовым ударить по самому больному.
Я смотрю на него, говорю: понятно. Думаю, а к чему это он вообще. Алекс продолжает:
— Второй этап — завязка боя. Этот Сунь Цзы говорил: «Война — это путь обмана». То есть, тебе нужно быть достаточно хитрой, чтобы взять всю инициативу на себя и обрушиться на врага внезапно.
Внезапно у меня получалось только лажать.
— Можно притвориться, — продолжает он, — что сильно ты испугалась, дрожишь и заикаешься от страха, готова выполнить любое требование противника. И этот твой противник, у него вся бдительность пропадает, он думает, что ты настолько слаба, что сдалась так быстро. У вас ещё драка даже не началась, а ты уже стоишь перед ним на коленях и говоришь: «Слушай, не надо, не бей меня, я тебе ноги целовать буду». А потом ты хватаешь его за лодышки и дергаешь на себя, он падает и ты завершаешь свое дело, добив его ногами.
Я говорю ему: слушай, Алекс, ты это вообще к чему. Он отвечает:
— Я научу тебя драться.
Когда я просыпаюсь от жуткой боли в затылке, я думаю, где же этот Алекс со своими этапами боя, когда он мне так необходим. Вспоминаю, как однажды вечером, когда мы все вместе были в пиццерии и праздновали день рождения Алексы, он рассказывал:
— Мой тренер МакКинли любит меня упрекнуть за то, что я, как он думает, умею только кулаками размахивать. Говорит мне: «Купер, бой должен быть на спортивных соревнованиях, а не на улице». Старый дурак. Не понимает, что в отличии от тех спортивных передач по ТВ, которые он смотрит каждый вечер, сидя в своем старом кресле со сломанными пружинами внутри, на улице всё по-другому. У тебя другу не повезло жить в Злачном квартале, а тебе тем, что ты возвращаешься от него поздно вечером домой. И когда тебя останавливают трое обдолбанных парней, нет никаких правил или ограничений по времени, как в том матче, что сейчас смотрит МакКинли. Эти старики, что ворчат и говорят мне: «Купер, научись контролировать себя и перестань ввязываться во всякие драки» — я никогда не перестану посылать их куда подальше.
Я запускаю руку в карман и нахожу какую-то бумажку. Смотрю на неё и вижу название улицы и дома, в котором живёт Дилан. И время: 20:00.
Приглядываюсь к стрелке на часах и вижу, что уже два часа дня. А что было вчера, когда я прилетела в дверь, вспомнить не могу. Ни черта не помню.
На кухне сидит Дэн, его руки упираются в голову и он пялится на узор на деревянном столе. Он выглядит опечалено, и когда я захожу попить воды, он мгновенно выпрямляется и спрашивает, как я себя чувствую.
— Чувствую себя шаром для боулинга, — отвечаю я и улыбаюсь, поднимая стакан с водой вверх, будто делая тост: — Да благославит же джоков Господь Бог!
Дэн обиженно опускает голову и говорит:
— Не смешно.
— Мне тоже было не смешно, — отвечаю я.
А в школе на первом уроке, на литературе, Дилан задумывается, почему меня нет на учёбе. Ищет Эрика, чтобы спросить, не видел ли тот меня. Ловит Харриса возле класса философии и спрашивает:
— Эй, приятель, ты Хэрол не видел?
Эрик смотрит ему в глаза и рассказывает, как вчера шел с Дэном по коридору и обсуждал вчерашний проигранный футбольный матч, и когда они зашли в коридор, перед ними на скорости врезалась в дверь я, а впереди стояли джоки и заливались смехом. Он говорит:
— Томлин совсем страх потерял. Не могу дождаться, когда выбью из него всё дерьмо.
И Дилан протягивает:
— Какой ужас.
Восклицает:
— Ебаные ублюдки!
Харрис говорит ему: ладно, разберемся с этим позже, мне пора. Говорит, что у него есть кое-что для Дилана. Сюрприз, который он покажет вечером. Парни расходятся, и Дилан целый день думает о том, как же хочет отомстить этому ублюдку Джону Томлину. Думает, что у него какая-то карма, раз даже единственная девушка, которую он пригласил к себе на праздник, впечаталась головой в дверь.
И от этого Клиболд начинает ненавидеть свою жизнь ещё больше.
— Передай мне колу, пожалуйста.
По телевизору крутят «Бивиса и Баттхеда», мы с Дэном сидим на диване. Парень пьёт газировку и качает ногой, в то время как я сижу с альбомом на коленях и рисую Дилана. Рисую подарок, потому что знаю, что ни на что другое не способна. Джек, когда я подарила ему на день рождения его портрет, сказал:
— Я бы мог сейчас сказать, что мне очень приятно и поблагодарить тебя, но я лишь скажу, что каждый твой рисунок нам невероятно приятно получать, потому что я знаю, что ты думаешь о нас, когда рисуешь, и от этого на душе становится тепло.
— Чувак, я просто не ебу, что вам можно такое подарить, чтобы осталась какая-то память обо мне, поэтому вы давитесь этим, — ответила я ему тогда.
И Дилан, который стоит в плаще и в очках, с рукой-пистолетом и большим пальцем, упирающимся в лоб, улыбается. Его светлые волосы отражают свет и чуть ли не сверкают, и я впервые думаю, что нарисовала что-то действительно годное. Я думаю, что бы такого приписать на рисунке, а потом вспоминаю строчку из любимой песни и пишу рядом с фигурой Клиболда:
Мы не одинаковые,
Потому что мы не боимся
И нам не стыдно.
Хоть бы никто не прикопался, что это означает, думаю я.
Когда на часах наступает восемь, я стою перед домом Дилана и собираюсь с мыслями. На небе уже стемнело и начали показываться звёзды, словно бриллианты на синем шёлке. Они сверкают и исчезают, но тут же появляются в другом месте. И в доме Клиболда слышатся радостные возгласы, которые прерываются, когда я стучу в дверь. Мне открывает пьяный Брукс, который смотрит на меня своими мутными глазами и пошатывается.
— О, здарова, — говорю я.
Брукс икает:
— Заходи.
В небольшой гостиной с темно-синим мягким ковром и замысловатыми узорами на стенах собрались человек десять. Все они — с алкоголем в руках, все веселые. Эрик, Брукс, приятели из «Мафии плащей», несколько девчонок. Все смеются и что-то рассказывают. Брукс шагает из комнаты в комнату, ищет Дилана. Потом, видимо, находит его, говорит: «К тебе тут пришли». Дилан выбегает в гостиную, оглядывает меня, улыбаясь:
— Я уже думал, что ты не придёшь, — говорит он.
— Не хотелось пропустить такое веселье, — говорю я, наблюдая за Брауном, который только что сбил журнальный столик.
Мы стоим минуту в молчании, неловком молчании, настолько неловком, что Дилан начинает чесать затылок и что-то мямлить. Брукс с грохотом падает с лестницы, и тогда я вспоминаю:
— А, точно, совсем забыла о нем, — я роюсь в сумке и достаю рисунок с письмом, которые я замотала лентой, — С днём рождения.
И Дилан говорит:
— Спасибо, но не стоило.
Сжимает подарок в руках, а потом спрашивает:
— Ты чего-нибудь хочешь?
Выпить, разумеется.
— Не, — отвечаю я, — я лучше на свежий воздух выйду.
Тот, кто внимательно следит за звёздами из ночи в ночь, имеет в своей жизни шанс обнаружить новую звезду, возникшую как бы на пустом месте. Блеск такой звезды постепенно увеличивается, достигает максимума и через несколько месяцев ослабевает настолько, что она становится не видимой даже вооружённым глазом, исчезает.
Даже звёзды могут угаснуть.
И там, сидя на траве перед домом Дилана, я уставилась на все эти сверкающие звезды, от которых у меня появляется ощущение невесомости. Там, на холодной траве, я снова оказываюсь среди своих друзей и наблюдаю за ссорой Стэна и Алекса из-за чертового созвездия. Только их нет на самом деле. Вокруг лишь пустота, звёзды и шум ребят в доме. И где-то посреди неба я замечаю невероятно красивое созвездие, похожее на букву «М». Дилан выходит из дома и, заметив меня, направляется в мою сторону.
— Кассиопея была женой царя Цефея и матерью Андромеды, — говорю я.
— Ты чего тут сидишь? — спрашивает парень и подсаживается рядом.
— Вспоминаю счастливые моменты прошлого, — отвечаю.
Мы молчим, глядя на звёздное небо и звёзды, которые сияют и угасают, а потом появляются в другом месте, пока вся небесная пелена не заполняется сверкающими камнями. Я говорю:
— А ведь в туалете не было воды.
И Клиболд удивляется:
— В каком ещё туалете?
— В мужском, - продолжаю я, — Я подумала, что если бы там было воды по щиколотку и ты бы подскользнулся, то твои штаны намокли бы сильнее.
И парень опускает голову и ничего не говорит.
— Ты кровь смывал, верно?
И Дилан не отвечает.
— Ты опять себя порезал и смывал кровь, я правильно говорю, да?
Я, на самом деле, обо всём знаю. Но и ему надо знать, что я в курсе.
— Прекращай это дерьмо, — говорю я, — ты этого не заслуживаешь.
А затем мы заходим в дом и Эрик кричит:
— Ну наконец-то вернулись.
Кричит:
— Минуточку внимания!
И все останавливаются и глазеют на него. Он говорит:
— У моего лучшего друга сегодня день рождения, верно? А это значит, что я должен был приготовить ему подарок. Вы догадываетесь, что это? — его зрачки расширены, а на лице вечная улыбка, — Не-а, вы не догадываетесь, это точно. Эй, Сэм, принеси-ка мой подарок!
Сэм выходит куда-то и через пару минут возвращается с неглубокой прямоугольной коробкой. Передает её Харрису и тот говорит:
— Жду не дождусь, когда мы испытаем их в деле.
Вручает коробку Дилану и шепчет:
— С днём рождения.
Парень открывает коробку и издаёт тихое «Вау», а потом достаёт из неё револьвер.
Эта тётка Алекса, Лорен, она занимает деньги у серьёзных парней и исчезает. Никто не знает, куда она подевалась. А потом её находят в сточной канаве где-то за Нью-Йорком. У неё во лбу красуется дыра от пули, а в сумке следы от кокаина.
— Эта Лорен, — говорил Алекс, — она была довольно странной.
У Лорен, Эрика и Дилана было кое-что общее. Они втроём делали те вещи, которые, в конце концов, сделали их трупами. Вещи, которые уже не исправишь. Лорен скупала наркоту, а Эрик с Диланом — оружие. Вещи, о которых потом до конца своих дней помнят семьи и которые делают из тебя больного ублюдка.
Эрик широко улыбается и кричит всем нам:
— А вам нравится? Вам нравится эта малышка?
Конечно нравится. С ума по ней уже сходим.
А затем я ухожу. Сматываюсь с этого праздника как можно незаметнее, чтобы никто не увидел меня. Яростно пинаю банки из-под колы, валяющиеся на дороге.
Я их ненавижу, думаю я.
Всех.
Что б они все провалились к черту!
Сраные стрелки.
Как же вы меня, блять, бесите.
Бесите из-за того, что так восхищаетесь гребаным оружием.
И бесите из-за того, что я ничего не могу с этим сделать.
Ничего не могу изменить.
Я пытаюсь уснуть, но я не могу, когда у вас у всех есть оружие на месте рук.