Персимон

Мы не говорили.

Первое время это даже раздражало. Я привыкла к лёгким разговорам, к обмену случайными фразами, к привычному кокетству, которое работало с большинством.

Но он был другим. Он был как неясная тень в этом городе, оставляющая только следы в воздухе, не прерывая тишину. Он никогда не шёл на контакт, если я не начинала. Если я здоровалась, он кивал, едва заметно улыбаясь уголками губ. Всё. Больше ничего.

В этом молчании было что-то, что я не могла понять, но что-то, что заставляло возвращаться сюда снова и снова.

Однажды, когда я проходила мимо, поднимая плечи, как бы защищаясь от лёгкого холодка, я не выдержала и бросила в его сторону случайную фразу: 

— Сегодня холоднее, чем кажется.

Он чуть поднял взгляд, чуть прищурил глаза, но ничего не ответил.

Через мгновение его голос, такой спокойный, словно небрежный, словно это было что-то привычное, сломал молчание: 

— Весна всегда обманывает.

И на этом всё. Ни продолжения, ни расспросов, только тишина и его взгляд, остававшийся у меня в памяти ещё долго.

Меня это заинтриговывало.
Его слова всегда были такими... короткими, но полными смысла. Ничего лишнего, только взгляд и тень улыбки, которая так и не становилась настоящей.

Иногда, проходя мимо, я замечала, как он лениво проводит пальцами по обложке книги, будто не читает её, а думает о чём-то другом. Иногда, когда я курила, он мог делать медленную затяжку, будто ему некуда спешить, будто мир вокруг не существовал, а только этот момент.

Я стала замечать, как его взгляд задерживается на моей руке, когда я скручиваю прядь волос. Это было не влечением. Это было что-то другое, нечто такое, что я не могла объяснить себе. Это было как наблюдение, но не осуждающее, как будто он просто фиксировал момент.

Это не было флиртом, не игрой, не поиском чего-то быстрого. Это было как невыразимая тягучесть, которая заставляла меня чувствовать себя одновременно застывшей и живой.

Однажды, когда я проходила, он оторвался от книги, как будто с этим действием завершил свой мир, и посмотрел на меня. Его глаза, в ту ночь, встретились с моими, и я не могла отвести взгляд, пока он не произнёс эти слова.

— Вам, кажется, нравятся книги об искусстве.

Я остановилась, не зная, как реагировать. Я никогда не думала, что он мог заметить такие мелочи.

— Почему так кажется? — спросила я, пытаясь придать голосу равнодушие.

— В прошлый раз вы остановились напротив галереи. Долго смотрели в окно, но так и не вошли.

Меня это ошарашило, и я почувствовала, как лёгкая неловкость обвивает меня. Он заметил?

— Вы... наблюдали? — я не могла удержаться от вопроса, хотя сама не знала, зачем его задала.

Он усмехнулся, совсем немного, едва заметно, как и всегда, и его глаза стали мягче.

— Я просто вижу то, что вижу.

Я почувствовала, как мои пальцы непроизвольно сжали край пальто. Я не знала, как реагировать на его уверенность, на то, как спокойно он говорил о чём-то, что для меня казалось таким личным.

Что-то в этом было слишком проницательным, и я почувствовала странное напряжение, словно он вычитал мои мысли.

— Да, мне нравится искусство, — призналась я, почти не замечая, как открываю перед ним кусочек себя, который обычно скрываю за фразами о том, что я просто любитель.

— Какое? — его вопрос был тихим, почти вкрадчивым, как будто он хотел узнать не просто ответ, а почувствовать его в каждом слове.

— Разное. Современное, классическое... но не всё. Мне важно, чтобы в нём было чувство.

Я заметила, как он склонил голову чуть вбок, его взгляд стал немного интенсивнее, как будто он взвешивал мои слова.

— Значит, вы его ищете.

Я не знала, что ответить. Могла ли я сказать, что искусство было моим способом уйти от реальности? Что я искала в картинах то, чего не могла найти в жизни?

Я вздохнула и, скорее, сама себе, чем ему, ответила: 

— Разве все не ищут?

Он молча кивнул, но ничего не сказал. В его молчании была какая-то странная уверенность, как будто всё, что я говорила, было уже знакомо ему, как будто он ждал именно такие слова.

Я стояла и не знала, как закончить этот разговор. У меня не было сил продолжать, но мне не хотелось уходить. Мне не хотелось исчезать в этом вечере, в этой тени, не зная, как всё могло бы быть, если бы я просто осталась.

Я пожала плечами, что-то вроде безразличия, хотя внутри меня всё бурлило.

— Ладно. Увидимся, — сказала я, и, не дождавшись ответа, развернулась и ушла.

И хотя он не сказал ничего в ответ, я знала, что это было не конец. Это было начало.

Я не любила говорить о прошлом.

Было много чего, что я предпочитала скрывать, пряча в себе, будто все те воспоминания и чувства, что не укладывались в мою реальность, могли бы однажды сжечь меня изнутри.

Я привыкла быть сильной, даже если иногда эта сила казалась хрупкой. Я жила с тенью боли, которую не отпускала. С какой-то скрытой тревогой, с теми пустыми местами, которые не заполнялись ни временем, ни людьми.

Я не говорила об этом вслух, но в моём взгляде было что-то туманное, что-то, что оставалось закрытым для всех, даже для меня самой. Может быть, я просто не знала, как пустить в себя свет. Или боялась.

Я могла держаться уверенно, но когда мой взгляд скользил по тем самым точкам — по знакомым переулкам, тем самым мостикам, которые я проходила десятки раз, — что-то внутри меня поднималось, будто какая-то стена начинала дрожать.

В те моменты, когда я была одна, в тишине, с мыслями, которые были такими же пустыми и холодными, как этот город, я чувствовала, как прошлое пытается вновь прорваться.

Мой отец исчез много лет назад, но иногда, среди ночи, я могла почувствовать, как его отсутствие давит на меня.

Этот страх одиночества, утраты, был невидимой тенью, которая всегда преследовала меня. Но когда он смотрел на меня — не на маску, а сквозь неё, — мне казалось, что он видит то, что я так тщательно прятала.

И это пугало.

И в то же время...

Это было как первый глоток воздуха после долгого погружения.