La plus belle

Апрельское тепло, заволокшее воздух над Парижем, постепенно рассеивалось, уступая место дуновению вечерней прохлады; солнце постепенно закатилось за крыши домов, оставив напоминанием о себе лишь редкие розоватые прожилки в затянувшемся сумерками небе, но праздношатающаяся толпа, заполонившая Новый Мост, отнюдь не торопилась расходиться по домам. Здесь были все: и обычные горожане, вышедшие на прогулку вечером субботнего дня, и те, кто желал за их счет раздобыть несколько франков на ужин, вино и, если повезет, общество какой-нибудь прелестницы. Букинисты, крутившиеся у своих киосков, наперебой расхваливали принадлежащий им товар; мальчишка-жонглер упражнялся в своем искусстве, подбрасывая в руках с полдюжины разноцветных шаров; бородатый скрипач наигрывал что-то веселое и незамысловатое, посылая улыбку каждому, кто останавливался, чтобы бросить монету в раскрытый футляр у его ног. Были здесь, конечно, и уличные художники - рассевшись в ряд у самых перил моста, точно воробьи на оконном карнизе, они, каждый на свой лад, набрасывали то, что видели перед собою, или же окликивали наиболее презентабельно одетых прохожих с предложением тут же, не отходя с места, нарисовать их портрет. Кто-то, подумав, соглашался, и из одного кармана в другой перекочевывали засаленные, похрустывающие купюры; в общем, вечер складывался удачно для всех, кроме одного человека - того, кто сидел чуть поодаль от остальных и сосредоточенно водил карандашом по бумаге, изображая вид на Консьержери.

Его неряшливый костюм, явно доставшийся ему с чужого плеча, только подчеркивал бледность его лица, по которому то и дело пробегала рябью мелкая нервическая судорога; внимательное выражение в его глазах подчас сменялась странной отрешенностью, и он замирал, точно статуя, не выпуская карандаша, иногда даже не закончив штрих. Так он мог просидеть с полминуты, что-то про себя обдумывая или, напротив, упустив свое сознание в сферы, отстраненные от внешнего мира; затем оцепенение оставляло его, и он возвращался к своему занятию, как ни в чем не бывало, ничем не показывая, что его необычное состояние может как-то его смутить. Окружающее пространство как будто мало интересовало его - он никого не окликал, да и среди его готовых работ, аккуратно расставленных у перил, не было заметно ни одного портрета, одни лишь пейзажи или малопонятные абстракции, смысл которых сложно было бы угадать даже самому искушенному ценителю. К присутствию молодого человека на мосту, к слову, уже успели привыкнуть - кто-то здоровался с ним, и он вежливо приподнимал от макушки потертую шляпу, но вообще мало кто желал приблизиться к нему, и его, кажется, всецело это устраивало. Лишь иногда он поворачивался в толпу и, покусывая губу, будто силился кого-то в ней рассмотреть, но это было не более чем секундное помрачнение, которое проходило так же быстро, как и приступы онемелого спокойствия.

Со всей тщательностью вырисовывая шпиль капеллы, распарывающий небо, точно острое шило, молодой человек не сразу заметил, что у него появилась компания. Молодая девица, одетая во все черное и крепко замотавшая шею шарфом, несмотря на погожий день, остановилась невдалеке от него, остолбенев и лихорадочно шаря дрожащей рукою в воздухе рядом с собой. Ничто, увы, не могло послужить девице опорой, и, возможно, именно поэтому ей удалось устоять на ногах - не в силах справиться со своим потрясением, она сделала несколько неверных, пьяных шагов, чтобы оказаться совсем близко от художника, который лишь сейчас заметил ее присутствие.

- Вы?.. - проговорила она хрипло, прерывисто, почти бессвязно; каждое слово давалось ей видимым напряжением сил, и разобрать что-то в невнятном сипении, коим являлся ее голос, было чрезвычайно нелегко. - Вы... я думала, вы мертвы...

Подняв на нее взгляд, молодой человек озадаченно сморгнул - раз, другой, третий. Его глаза скользнули по ее лицу, вовсе не задержавшись на нем; куда больше внимания художник уделил одежде незнакомки, ее осанке, манере держать руки - и это нисколь не помогло ему понять, кто она такая.

- Извините, - проговорил он, чуть морщась - похоже, ему не впервые было переживать подобного рода неловкость, - я вас не расслышал.

- Вы... - только и выговорила она, прежде чем язык окончательно отказался повиноваться ей. Беспомощно, ничего не понимая, она смотрела на то, как он вытирает перемазанные в графите пальцы носовым платком, затем тихо кашляет в сжатый кулак, собираясь с мыслями, и отвечает несмело, явно боясь ошибиться:

- Это ведь вы подходили ко мне на той неделе по поводу вида на Нотр-Дам? Мы ведь уговорились на десять дней. Я закончу послезавтра, как мы решили. Что-то изменилось?

Он беспокоился, и, скажем по секрету, тому была причина: аванс, врученный ему заказчицей, он успел уже потратить и понятия не имел, как будет возвращать деньги, если та вдруг пожелает их вернуть. Но его тревоги оказались беспочвенными - девица в черном только смотрела на него и тяжело, свистяще дышала, с трудом осмысливая происходящее.

- Вы меня с кем-то путаете, - произнесла она наконец тихо и обреченно, понимая во всей полноте истинную подоплеку сложившегося положения. Молодой человек, хоть и несколько воспрял духом, все же смутился - несмотря на то, что такие казусы в его жизни были совершенно привычны, он не мог научиться относиться к ним полностью равнодушно. На мосту, конечно, много кто знал о нем - знал, что он может не узнать знакомого или не отличить одного заказчика от другого, будучи не в состоянии сопоставить в четкий образ то, что видит в лицах окружающих его людей. Чужие черты, взгляды, выражения были точно скрыты от него мутной пеленой; пытаться узнать кого-то в лицо было для него занятию сродни тому, чтобы пытаться собрать мозаику из разрозненных, разнородных кусочков, не предназначенных к тому, чтобы оказаться единым целым*.

- Извините, - повторил он, поскорее возвращаясь к работе. Он полагал, что девица уйдет после этого, но она не торопилась этого делать - растерянно посмотрев на него, на незаконченный рисунок Консьержери, затем на те работы, которые выставлены были на продажу и на которых лица изображенных прохожих были не более чем мутными бесформенными пятнами, лишенными любых черт - отошла чуть поодаль, бессильно опустилась на мостовую у самого входа на мост и, прислонившись к перилам, горько и безнадежно заплакала.

Она сидела так почти час, не в силах подняться и уйти прочь; людской поток, снующий туда-сюда по мосту, огибал ее, ибо если и пробуждалось в ком-то из идущих мимо толика сострадания, то она гасла тут же, стоило ему услышать страшные, нечеловеческие звуки, вырывающиеся из когда-то разрезанного и наскоро зашитого горла. Ни у кого не было желания связываться с существом, чьи рыдания звучали, как вой ожившего ночного кошмара, и все торопились скорее уйти, чтобы потерять девицу из виду и таким образом перестать иметь даже самое призрачное отношение к ней. Скрипач, так и не прервавший игру, косился на нее со всем возможным неодобрением: из-за ее непрошеного присутствия поток денег, льющийся в его футляр, заметно поредел.

- Почему вы плачете?..

Девица всем телом вздрогнула. Ресницы ее слиплись от слез, и она не сразу смогла открыть глаза, но по знакомому голосу поняла, что к ней приблизился ни кто иной, как давешний художник. С неуверенной, сконфуженной улыбкой он склонился над ней, и она увидела, что он протягивает ей только что законченный рисунок.

- Возьмите... только не плачьте больше.

Машинально, явно не думая, она приняла нежданный подарок. Молодой человек помог ей встать, полез в карман, чтобы достать платок, но она, не думая о церемониях, утерла заплаканное лицо рукавом.

- Как вас зовут? - спросил он, силясь вглядеться в ее лицо и вновь терпя в этом полнейшую неудачу. Она ответила не сразу, точно вопрос об имени навел ее на какие-то тяжкие размышления.

- Линетт, - наконец проговорила она, точно на что-то решившись. Художник кивнул в знак того, что знакомство ему чрезвычайно приятно, и она поинтересовалась, поняв, что он как будто не собирается назваться в ответ:

- А... вы?

- Что? - недоуменно переспросил он.

- Как зовут вас?

- А, это... - он глубоко вздохнул, все глубже увязая в неловкости и не имея ни малейшего понятия, как выбраться из нее, - на самом деле, это не имеет значения. Вы можете называть меня так, как вам вздумается.

- Как мне вздумается?..

- Да, да, - произнес он, желая поскорее покончить с раздражающей его темой. - Это совсем не важно. Важно другое. Вам уже лучше?

- Да, пожалуй...

- Это хорошо, - кивнул он и, вернувшись к своим рисункам, принялся складывать мольберт, собирать все свои скромные пожитки в охапку. Несмотря на то, что день для него выдался неурожайным, молодой человек пребывал в наилучшем расположении духа - ничуть не беспокоясь по поводу того, что отдал одну из своих работ в чужие руки задаром, он так же ничуть не удивился, когда Линетт, заметив, что он закончил сборы и хочет удалиться, окликнула его:

- Я могу пойти с вами, месье?

- Со мной? - он обернулся к ней, подозревая, что это какая-то шутка, но девица вовсе не торопилась смеяться, и на лице молодого человека вновь появилась улыбка. - Конечно. Идемте.

Влившись в толпу, они зашагали по мосту через Сену, чтобы затем свернуть к бульвару Сен-Мишель и нырнуть в обветшалые дебри Латинского квартала. Здесь оставались еще дома, возведенные в былом столетии и чудом пережившие османовскую реконструкцию**: жилье здесь было убого и дешево, внаем сдавали даже не квартиры, а комнаты, стены в которых были тут и там прогрызены мышами, отсыревший пол скрипел так, точно был готов провалиться, а сгнившие оконные ставни нисколько не удерживали тепло. Молодой человек привел свою спутницу в одну из таких комнат, малую настолько, что в ней еле умещались кровать, рукомойник и покосившийся стол с таким же покосившимся табуретом. Бережно сложив в углу свои вещи, безымянный художник отвернулся к столу, чтобы зажечь покоившуюся на нем керосиновую лампу - а когда заплясавшие по комнате отблески выхватили из сгустившейся темноты фигуру его неожиданной гостьи, увидел, что она разматывает уже на себе шарф и порывается расстегнуть ворот платья.

- Если вы... - проговорил он сдавленно, не зная, куда деваться, - позвольте, вы не так меня поняли. Ведь у меня совсем нет денег.

У нее вырвался рваный, истерический смешок, больше похожий на свист проколотой резиновой кишки.

- Мне не нужны деньги.

- А, - произнес он, немного успокаиваясь. Она наконец справилась с шарфом, отбросила его в сторону - и взгляд молодого человека тут же оказался прикован к кривой борозде шрама, пересекающей наискось ее изящную шею. Художник не сказал ничего, только шумно втянул в себя воздух, но потом увидел, как худые, трясущиеся руки его гостьи не справляются с пуговицами ворота, как она исступленно тянет ткань в разные стороны, готовясь разорвать ее, если потребуется - и тогда он шагнул к ней, мягко взял за захолодевшие ладони и притянул к себе, горячо и порывисто прижался губами к ее покрытому испариной лбу.

- Что вы, что вы, - произнес он тихо, замечая, что теперь дрожат не только руки Линетт, а она вся, - вы снова плачете?

- Нет, - ответила она, зажмуриваясь и пряча лицо у него в плече, - это пройдет, это лишнее.

Он не выпускал ее, дожидаясь, пока ее тело, будто сведенное судорогой, немного оттает, и только после этого, осторожно обведя кончиками пальцев контур жуткого рубца:

- Что с вами случилось?

Она посмотрела на него так, будто видела впервые, будто он только что открыл ей нечто новое, доселе ею не изведанное, и проговорила смято:

- Я не хочу говорить.

Он склонил голову, признавая за ней право на ее тайну, и она, приподнявшись на носках, поцеловала его, крепко обнимая за шею - так целуют тех, кого, проводив на войну, уже не чаяли увидеть живыми.

- Я не понимаю, - придушенно произнес он, когда она на миг отстранилась и закрыла глаза, впитывая всем своим существом осознание текущего момента, - почему...

Но она поцеловала его вновь, и больше он не стал задавать вопросов. Они так и не погасили лампу ("Я хочу видеть", - попросила Линетт, и художник не стал возражать), и ее желтоватый трепещущий свет остался с ними и после, когда оба лежали, переводя дух, на застиранной, в прорехах постели, наспех укрывшись одеялом. Линетт, склонив голову художнику на грудь, слушала, как мерно и ровно стучит его сердце; он, обнимая ее за плечи одной рукой, заметил:

- Ты на меня давишь, - и, поняв, что она порывается отползти в сторону, поспешил тут же добавить, - нет-нет, не надо. Это приятно.

Она помолчала немного, вглядываясь в его умиротворенное лицо, на котором отпечатались обрывочные дрожащие тени, и спросила необычайно решительно, будто вызываясь на передовую:

- Я могу остаться здесь? С вами?

- Ты... подожди, почему ты говоришь мне "вы"? - спросил он в некотором замешательстве. - После... после... словом, это странно. Не стоит.

- Ты, - произнесла она, пытаясь распробовать слово, малопривычное для ее уст. - Я могу остаться... с тобой?

Он ни о чем более не спросил, ибо его сознание было уже затоплено сонным безразличием ко всему.

- Конечно. Оставайся, сколько захочешь.

Он задремал, не успев попросить ее погасить свет, а она лежала с открытыми глазами, бездумно глядя сначала на его руки, на вьющиеся вокруг запястий темные следы от ремней или других пут, а затем на огонь продолжавшей гореть лампы. Миниатюрный, как будто мало что значащий, он оберегал комнату от лезущей в окно тьмы - в то время как огромный город, раскинувшийся снаружи, стремительно погружался во мрак.

Конец

Примечания к главе

*Прозопагнозия, или лицевая агнозия — это расстройство восприятия лица, при котором способность узнавать лица потеряна, но при этом способность узнавать предметы в целом сохранена (с) википедия. Чаще всего эта болезнь бывает врожденной, но встречаются и случаи приобретенной прозопагнозии - жертвой оного и стал наш главный герой.**Османовская реконструкция - масштабная перепланировка Парижа, проведенная в период правления Наполеона III под руководством барона Османа. Именно благодаря ей центр Парижа, до той поры сохранявший беспорядочную средневековую застройку, приобрел свой современный вид.