III. АУДИЕНЦИЯ
Господин де Тревиль был в самом дурном расположении духа. Тем не менееон учтиво принял молодого человека, поклонившегося ему чуть ли не до земли,и с улыбкой выслушал его приветствия. Беарнский акцент юноши напомнил емумолодость и родные края - воспоминания, способные в любом возрастепорадовать человека. Но тут же, подойдя к дверям приемной и подняв руку какбы в знак того, что он просит разрешения у д'Артаньяна сначала покончить состальными, а затем уже приступить к беседе с ним, он трижды крикнул, скаждым разом повышая голос так, что в нем прозвучала вся гамма интонаций -от повелительной до гневной: - Атос! Портос! Арамис! Оба мушкетера, с которыми мы уже успели познакомиться и которымпринадлежали два последних имени, сразу же отделились от товарищей и вошли вкабинет, дверь которого захлопнулась за ними, как только они перешагнулипорог. Их манера держаться, хотя они и не были вполне спокойны, своейнепринужденностью, исполненной одновременно и достоинства и покорности,вызвала восхищение д'Артаньяна, видевшего в этих людях неких полубогов, а вих начальнике - Юпитера-Громовержца, готового разразиться громом и молнией. Когда оба мушкетера вошли и дверь за ними закрылась, когда гулразговоров в приемной, которым вызов мушкетеров послужил, вероятно, новойпищей, опять усилился, когда, наконец, г-н де Тревиль, хмуря брови, три иличетыре раза прошелся молча по кабинету мимо Портоса и Арамиса, которыестояли безмолвно, вытянувшись, словно на смотру, он внезапно остановилсяпротив них и, окинув их с ног до головы гневным взором, произнес: - Известно ли вам, господа, что мне сказал король, и не далее как вчеравечером? Известно ли вам это? - Нет, - после короткого молчания ответствовали оба мушкетера. - Нет,сударь, нам ничего не известно. - Но мы надеемся, что вы окажете нам честь сообщить об этом, - добавилАрамис в высшей степени учтиво и отвесил изящный поклон. - Он сказал мне, что впредь будет подбирать себе мушкетеров изгвардейцев господина кардинала. - Из гвардейцев господина кардинала? Как это так? - воскликнул Портос. - Он пришел к заключению, что его кисленькое винцо требует подбавкидоброго вина. Оба мушкетера вспыхнули до ушей. Д'Артаньян не знал, куда ему деваться,и готов был провалиться сквозь землю. - Да, да! - продолжал г-н де Тревиль, все более горячась. - И еговеличество совершенно прав, ибо, клянусь честью, господа мушкетеры играютжалкую роль при дворе! Господин кардинал вчера вечером за игрой в шахматысоболезнующим тоном, который очень задел меня, принялся рассказывать, чтоэти проклятые мушкетеры, эти головорезы - он произносил эти слова с особойнасмешкой, которая понравилась мне еще меньше, - эти рубаки, добавил он,поглядывая на меня своими глазами дикой кошки, задержались позжеразрешенного часа в кабачке на улице Феру. Его гвардейцы, совершавшие обход,- казалось, он расхохочется мне в лицо, - были принуждены задержать этихнарушителей ночного покоя. Тысяча чертей! Вы знаете, что это значит?Арестовать мушкетеров! Вы были в этой компании... да, вы, не отпирайтесь,вас опознали, и кардинал назвал ваши имена. Я виноват, виноват, ведь я самподбираю себе людей. Вот хотя бы вы, Арамис: зачем вы выпросили у менямушкетерский камзол, когда вам так к лицу была сутана? Ну а вы, Портос...вам такая роскошная золотая перевязь нужна, должно быть, чтобы повесить наней соломенную шпагу? А Атос... Я не вижу Атоса. Где он? - Сударь, - с грустью произнес Арамис, - он болен, очень болен. - Болен? Очень болен, говорите вы? А чем он болен? - Опасаются, что у него оспа, сударь, - сказал Портос, стремясьвставить и свое слово. - Весьма печальная история: эта болезнь можетизуродовать его лицо. - Оспа?.. Вот так славную историю вы тут рассказываете, Портос! Болетьоспой в его возрасте! Нет, нет!.. Он, должно быть, ранен... или убит... Ах,если б я мог знать!.. Тысяча чертей! Господа мушкетеры, я не желаю, чтобымои люди шатались по подозрительным местам, затевали ссоры на улицах ипускали в ход шпаги в темных закоулках! Я не желаю в конце концов, чтобы моилюди служили посмешищем для гвардейцев господина кардинала! Эти гвардейцы -спокойные ребята, порядочные, ловкие. Их не за что арестовывать, да, крометого, они и не дали бы себя арестовать. Я в этом уверен! Они предпочли быумереть на месте, чем отступить хоть на шаг. Спасаться, бежать, удирать - наэто способны только королевские мушкетеры! Портос и Арамис дрожали от ярости. Они готовы были бы задушить г-на деТревиля, если бы в глубине души не чувствовали, что только горячая любовь кним заставляет его так говорить. Они постукивали каблуками о ковер, до кровикусали губы и изо всех сил сжимали эфесы шпаг. В приемной слышали, что вызывали Атоса, Портоса и Арамиса, и по голосуг-на де Тревиля угадали, что он сильно разгневан. Десяток голов, терзаемыхлюбопытством, прижался к двери в стремлении не упустить ни слова, и лицабледнели от ярости, тогда как уши, прильнувшие к скважине, не упускали низвука, а уста повторяли одно за другим оскорбительные слова капитана, делаяих достоянием всех присутствующих. В одно мгновение весь дом, от дверейкабинета и до самого подъезда, превратился в кипящий котел. - Вот как! Королевские мушкетеры позволяют гвардейцам кардинала себяарестовывать! - продолжал г-н де Тревиль, в глубине души не менееразъяренный, чем его солдаты, отчеканивая слова и, словно удары кинжала,вонзая их в грудь своих слушателей. - Вот как! Шесть гвардейцев кардиналаарестовывают шестерых мушкетеров его величества! Тысяча чертей! Я принялрешение. Прямо отсюда я отправляюсь в Лувр и подаю в отставку, отказываюсьот звания капитана мушкетеров короля и прошу назначить меня лейтенантомгвардейцев кардинала. А если мне откажут, тысяча чертей, я сделаюсь аббатом! При этих словах ропот за стеной превратился в бурю. Всюду раздавалисьпроклятия и богохульства. Возгласы: "Тысяча чертей!", "Бог и все егоангелы!", "Смерть и преисподняя!" - повисли в воздухе. Д'Артаньян глазамиискал, нет ли какой-нибудь портьеры, за которой он мог бы укрыться, и ощущалнепреодолимое желание забраться под стол. - Так вот, господин капитан! - воскликнул Портос, потеряв всякоесамообладание. - Нас действительно было шестеро против шестерых, но на наснапали из-за угла, и, раньше чем мы успели обнажить шпаги, двое из нас былиубиты наповал, а Атос так тяжело ранен, что не многим отличался от убитых;дважды он пытался подняться и дважды валился на землю. Том не менее мы несдались. Нет! Нас уволокли силой. По пути мы скрылись. Что касается Атоса,то его сочли мертвым и оставили спокойно лежать на поле битвы, полагая, чтос ним не стоит возиться. Вот как было дело. Черт возьми, капитан! Не всякийбой можно выиграть. Великий Помпей проиграл Фарсальскую битву, а корольФранциск Первый, который, как я слышал, кое-чего стоил, - бой при Павии(). - И я имею честь доложить, - сказал Арамис, - что одного из нападавшихя заколол его собственной шпагой, так как моя шпага сломалась после первогоже выпада. Убил или заколол - как вам будет угодно, сударь. - Я не знал этого, - произнес г-н де Тревиль, несколько смягчившись. -Господин кардинал, как я вижу, кое-что преувеличил. - Но молю вас, сударь... - продолжал Арамис, видя, что де Тревильсмягчился, и уже осмеливаясь обратиться к нему с просьбой, - молю вас,сударь, не говорите никому, что Атос ранен! Он был бы в отчаянии, если б этостало известно королю. А так как рана очень тяжелая - пронзив плечо, лезвиепроникло в грудь, - можно опасаться... В эту минуту край портьеры приподнялся, и на пороге показался мушкетерс благородным и красивым, но смертельно бледным лицом. - Атос! - вскрикнули оба мушкетера. - Атос! - повторил за ними де Тревиль. - Вы звали меня, господин капитан, - сказал Атос, обращаясь к деТревилю. Голос его звучал слабо, но совершенно спокойно. - Вы звали меня,как сообщили мне товарищи, и я поспешил явиться. Жду ваших приказаний,сударь! И с этими словами мушкетер, безукоризненно одетый и, как всегда,подтянутый, твердой поступью вошел в кабинет. Де Тревиль, до глубины душитронутый таким проявлением мужества, бросился к нему. - Я только что говорил этим господам, - сказал де Тревиль, - чтозапрещаю моим мушкетерам без надобности рисковать жизнью. Храбрецы дорогикоролю, а королю известно, что мушкетеры - самые храбрые люди на земле. Вашуруку, Атос! И, не дожидаясь, чтобы вошедший ответил на это проявление дружескихчувств, де Тревиль схватил правую руку Атоса и сжал ее изо всех сил, незамечая, что Атос, при всем своем самообладании, вздрогнул от боли исделался еще бледнее, хоть это и казалось невозможным. Дверь оставалась полуоткрытой. Появление Атоса, о ране которого,несмотря на тайну, окружавшую все это дело, большинству было известно,поразило всех. Последние слова капитана были встречены гулом удовлетворения,и две или три головы в порыве восторга просунулись между портьерами. ДеТревиль, надо полагать, не преминул бы резким замечанием покарать за этонарушение этикета, но вдруг почувствовал, как рука Атоса судорожно дернуласьв его руке, и, переведя взгляд на мушкетера, увидел, что тот готов потерятьсознание. В то же мгновение Атос, собравший все силы, чтобы преодолеть боль,и все же сраженный ею, рухнул на пол как мертвый. - Лекаря! - закричал г-н де Тревиль. - Моего или королевского, самоголучшего! Лекаря, или, тысяча чертей, мой храбрый Атос умрет! На крик де Тревиля все собравшиеся в приемной хлынули к нему в кабинет,дверь которого он не подумал закрыть. Все суетились вокруг раненого. Но всестарания были бы напрасны, если б лекарь не оказался в самом доме.Расталкивая толпу, он приблизился к Атосу, который все еще лежал безсознания, и, так как шум и суета мешали ему, он прежде всего потребовал,чтобы больного перенесли в соседнюю комнату. Г-н де Тревиль поспешнораспахнул дверь и сам прошел вперед, указывая путь Портосу и Арамису,которые на руках вынесли своего друга. За ними следовал лекарь, а за лекаремдверь затворилась. И тогда кабинет г-на Тревиля, всегда вызывавший трепет у входивших,мгновенно превратился в отделение приемной. Все болтали, разглагольствовали,не понижая голоса, сыпали проклятиями и, не боясь сильных выражений,посылали кардинала и его гвардейцев ко всем чертям. Немного погодя вернулись Портос и Арамис. Подле раненого осталисьтолько де Тревиль и лекарь. Наконец возвратился и г-н де Тревиль. Раненый, по его словам, пришел всознание. Врач считал, что его положение не должно внушать друзьям никакихопасений, так как слабость вызвана только большой потерей крови. Затем г-н де Тревиль сделал знак рукой, и все удалились, за исключениемд'Артаньяна, который, со свойственной гасконцу настойчивостью, остался наместе, не забывая, что ему назначена аудиенция. Когда все вышли и дверьзакрылась, де Тревиль обернулся и оказался лицом к лицу с молодым человеком.Происшедшие события прервал нить его мыслей. Он осведомился о том, чего отнего желает настойчивый проситель. Д'Артаньян назвался, сразу пробудив впамяти де Тревиля и прошлое и настоящее. - Простите, любезный земляк, - произнес он с улыбкой, - я совершеннозабыл о вас. Что вы хотите! Капитан - это тот же отец семейства, толькоотвечать он должен за большее, чем обыкновенный отец. Солдаты - взрослыедети, но так как я требую, чтобы распоряжения короля и особенно господинакардинала выполнялись... Д'Артаньян не мог скрыть улыбку. Эта улыбка показала г-ну де Тревилю,что перед ним отнюдь не глупец, и он сразу перешел к делу. - Я очень любил вашего отца, - сказал он. - Чем я могу быть полезен егосыну? Говорите скорее, время у меня уже на исходе. - Сударь, - произнес Д'Артаньян, - уезжая из Тарба в Париж, я надеялсяв память той дружбы, о которой вы не забыли, просить у вас плащ мушкетера.Но после всего виденного мною за эти два часа я понял, что эта милость былабы столь огромна, что я боюсь оказаться недостойным ее. - Это действительно милость, молодой человек, - ответил г-н де Тревиль.- Но для вас она, может быть, не так недоступна, как вы думаете или делаетевид, что думаете. Впрочем, одно из распоряжений его величествапредусматривает подобный случай, и я вынужден, к сожалению, сообщить вам,что никого не зачисляют в мушкетеры, пока он не испытан в несколькихсражениях, но совершил каких-нибудь блестящих подвигов или не прослужил двагода в другом полку, поскромнее, чем наш. Д'Артаньян молча поклонился. Он еще более жаждал надеть формумушкетера, с тех пор как узнал, насколько трудно достичь желаемого. - Но... - продолжал де Тревиль, вперив в своего земляка такойпронзительный взгляд, словно он желал проникнуть в самую глубину его сердца,- но из уважения к вашему отцу, моему старому другу, как я вам уже говорил,я все же хочу что-нибудь сделать для вас, молодой человек. Наши беарнскиеюноши редко бывают богаты, и я не думаю, чтобы положение сильно изменилось стех пор, как я покинул родные края. Полагаю, что денег, привезенных вами,вряд ли хватит на жизнь... Д'Артаньян гордо выпрямился, всем своим видом давая понять, что он ни укого не просит милостыни. - Полно, полно, молодой человек, - продолжал де Тревиль, - мне этиповадки знакомы. Я приехал в Париж с четырьмя экю в кармане и вызвал бы надуэль любого, кто осмелился бы сказать мне, что я не в состоянии купитьЛувр. Д'Артаньян еще выше поднял голову. Благодаря продаже коня он начиналсвою карьеру, имея на четыре экю больше, чем имел на первых порах деТревиль. - Итак, - продолжал капитан, - вам необходимо сохранить привезенные,как бы значительна ни была эта сумма. Но вам также следуетусовершенствоваться в искусстве владеть оружием - это необходимо дворянину.Я сегодня же напишу письмо начальнику Королевской академии, и с завтрашнегодня он примет вас, не требуя никакой платы. Не отказывайтесь от этого. Нашимолодые дворяне, даже самые знатные и богатые, часто тщетно добиваютсяприема туда. Вы научитесь верховой езде, фехтованию, танцам. Вы завяжетеполезные знакомства, а время от времени будете являться ко мне, докладывать,как у вас идут дела и чем я могу помочь вам. Как ни чужды были д'Артаньяну придворные уловки, он все же почувствовалхолодок, которым веяло от этого приема. - Увы! - воскликнул он. - Я вижу, как недостает мне сейчас письма срекомендацией, данного мне отцом. - Действительно, - ответил де Тревиль, - я удивлен, что вы пустились встоль дальний путь без этого единственного волшебного ключа, стольнеобходимого нашему брату беарнцу. - Письмо у меня было, сударь, и, слава богу, написанное как полагается!- воскликнул Д'Артаньян. - Но у меня коварно похитили его! И он рассказал обо всем, что произошло в Менге, описал незнакомогодворянина во всех подробностях, в речь его дышала жаром и искренностью,которые очаровали де Тревиля. - Странная история... - задумчиво произнес капитан мушкетеров. - Вы,значит, громко называли мое имя? - Да, конечно. Я был так неосторожен. Но что вы хотите! Такое имя, какваше, должно было служить мне в жизни щитом. Судите сами, как часто яприкрывался им. Лесть была в те дни в моде, и де Тревиль был так же чувствителен кфимиаму, как любой король или кардинал. Он не мог поэтому удержаться отвыражавшей удовольствие улыбки, но улыбка быстро угасла. - Скажите мне... - начал он, сам возвращаясь к происшествию в Менге, -скажите, не было ли у этого дворянина легкого рубца на виске? - Да, как бы ссадина от пули. - Это был видный мужчина? - Да. - Высокого роста? - Да. - Бледный, с темными волосами? - Да-да, именно такой. Каким образом, сударь, вы знаете этого человека?Ах, если когда-нибудь я разыщу его, - а я клянусь вам, что разыщу его хоть ваду... - Он ожидал женщину? - перебил его де Тревиль. - Уехал он, во всяком случае, только после того, как обменялсянесколькими словами с той, которую поджидал. - Вы не знаете, о чем они говорили? - Вручив ей ларец, он сказал, что в нем она найдет его распоряжения, ипредложил ей вскрыть ларец только в Лондоне. - Эта женщина была англичанка? - Он называл ее миледи. - Это он! - прошептал де Тревиль. - Это он! А я полагал, что он еще вБрюсселе. - О сударь, - воскликнул Д'Артаньян, - скажите мне, кто он и откуда, ия не буду просить вас ни о чем, даже о зачислении в мушкетеры! Ибо преждевсего я должен рассчитаться с ним. - Упаси вас бог от этого, молодой человек! - воскликнул де Тревиль. -Если вы встретите его на улице, спешите перейти на другую сторону. Ненатыкайтесь на эту скалу: вы разобьетесь, как стекло. - И все-таки, - произнес Д'Артаньян, - если только я его встречу... - Пока, во всяком случае, не советую вам разыскивать его, - сказал деТревиль. Внезапно де Тревиль умолк, пораженный странным подозрением. Страстнаяненависть, которую юноша выражал по отношению к человеку, якобы похитившемуу него отцовское письмо... Кто знает, не скрывался ли за этой ненавистьюкакой-нибудь коварный замысел? Не подослан ли этот молодой человек еговысокопреасвященством? Не явился ли он с целью заманить его, де Тревиля, вловушку? Этот человек, называющий себя д'Артаньяном, - не был ли он шпионом,которого пытаются ввести к нему в дом, чтобы он завоевал его доверие, азатем погубил его, как это бывало с другими? Он еще внимательнее, чемраньше, поглядел на д'Артаньяна. Вид этого подвижного лица, выражавшего ум,лукавство и притворную скромность, не слишком его успокоил. "Я знаю, правда, что он гасконец, - подумал де Тревиль. - Но он с такимже успехом может применить свои способности на пользу кардиналу, как и мне.Испытаем его..." - Друг мой, - проговорил он медленно, - перед сыном моего старого друга- ибо я принимаю на веру всю эту историю с письмом, - перед сыном моегодруга я хочу искупить холодность, которую вы сразу ощутили в моем приеме, ираскрою перед вами тайны нашей политики. Король и кардинал - наилучшиедрузья. Мнимые трения между ними служат лишь для того, чтобы обманутьглупцов. Я не допущу, чтобы мой земляк, красивый юноша, славный малый,созданный для успеха, стал жертвой этих фокусов и попал впросак, как многиедругие, сломавшие себе на этом голову. Запомните, что я предан этим двумвсемогущим господам и что каждый мой шаг имеет целью служить королю игосподину кардиналу, одному из самых выдающихся умов, какие когда-либосоздавала Франция. Отныне, молодой человек, примите это к сведению, и если,в силу семейных или дружеских связей или подчиняясь голосу страстей, выпитаете к кардиналу враждебные чувства, подобные тем, которые нередкопрорываются у иных дворян, - распрощаемся с вами. Я приду вам на помощь прилюбых обстоятельствах, но не приближу вас к себе. Надеюсь, во всяком случае,что моя откровенность сделает вас моим другом, ибо вы единственный молодойчеловек, с которым я когда-либо так говорил. "Если кардинал подослал ко мне эту лису, - думал де Тревиль, - то,зная, как я его ненавижу, наверняка внушил своему шпиону, что лучший способвкрасться ко мне в доверие - это наговорить про него черт знает что. И,конечно, этот хитрец, несмотря на мои заверения, сейчас станет убеждатьменя, что питает отвращение к его преосвященству". Но все произошло совсем по-иному - не так, как ожидал де Тревиль.Д'Артаньян ответил с совершенной прямотой. - Сударь, - произнес он просто, - я прибыл в Париж именно с такиминамерениями. Отец мой советовал мне не повиноваться никому, кроме короля,господина кардинала и вас, которых он считает первыми людьми во Франции. Д'Артаньян, как можно заметить, присоединил имя де Тревиля к двумпервым. Но это добавление, по его мнению, не могло испортить дело. - Поэтому, - продолжал он, - я глубоко чту господина кардинала ипреклоняюсь перед его действиями... Тем лучше для меня, если вы, какизволите говорить, вполне откровенны со мной. Значит, вы оказали мне честь,заметив сходство в наших взглядах. Но, если вы отнеслись ко мне с некоторымнедоверием, - а это было бы вполне естественно, - тогда, разумеется, я гублюсебя этими словами в ваших глазах. Но все равно вы оцените мою прямоту, аваше доброе мнение обо мне дороже всего на свете. Де Тревиль был поражен. Такая проницательность, такая искренностьвызывали восхищение, но все же полностью не устраняли сомнений. Чем большевыказывалось превосходство этого молодого человека перед другими молодымилюдьми, тем больше было оснований остерегаться его, если де Тревиль ошибалсяв нем. - Вы честный человек, - сказал он, пожимая д'Артапьяну руку, - носейчас я могу сделать для вас только то, что предложил. Двери моего домавсегда будут для вас открыты. Позже, имея возможность являться ко мне влюбое время, а следовательно, и уловить благоприятный случай, вы, вероятно,достигнете того, к чему стремитесь. - Другими словами, сударь, - проговорил д'Артаньян, - вы ждете, чтобы яоказался достоин этой чести. Ну что ж, - добавил он с непринужденностью,свойственной гасконцу, - вам недолго придется ждать. И он поклонился, собираясь удалиться, словно остальное касалось ужетолько его одного. - Да погодите же, - сказал де Тревиль, останавливая его. - Я обещал вамписьмо к начальнику академии. Или вы чересчур горды, молодой человек, чтобыпринять его от меня? - Нет, сударь, - возразил д'Артаньян. - И я отвечаю перед вами за то,что его не постигнет такая судьба, как письмо моего отца. Я так бережно будухранить его, что оно, клянусь вам, дойдет по назначению, и горе тому, ктопопытается похитить его у меня! Это бахвальство вызвало на устах де Тревиля улыбку. Оставив молодогочеловека в амбразуре окна, где они только что беседовали, он уселся за стол,чтобы написать обещанное письмо. Д'Артаньян в это время, ничем не занятый,выбивал по стеклу какой-то марш, наблюдая за мушкетерами, которые один задругим покидали дом, и провожая их взглядом до самого поворота улицы. Господин де Тревиль, написав письмо, запечатал его, встал и направилсяк молодому человеку, чтобы вручить ему конверт. Но в то самое мгновение,когда д'Артаньян протянул руку за письмом, де Тревиль с удивлением увидел,как юноша внезапно вздрогнул и, вспыхнув от гнева, бросился из кабинета сяростным криком: - Нет, тысяча чертей! На этот раз ты от меня не уйдешь! - Кто? Кто? - спросил де Тревиль. - Он, похититель! - ответил на ходу д'Артаньян. - Ах, негодяй! - И сэтими словами он исчез за дверью. - Сумасшедший! - пробормотал де Тревиль. - Если только... - медленнодобавил он, - это не уловка, чтобы удрать, раз он понял, что подвох неудался.