Город пахнет тобою...

— Мария, деточка, ты не погуляешь с Сашей? У меня с сердцем плохо, — стояла на пороге вполне себе бодрая фрау Марта, наша соседка по площадке. — И в ушах звенит, — добавила она, видимо оценив мой недоверчивый взгляд.
— А ваша Саша будет меня слушаться? — поинтересовалась у нее. Я никогда в жизни не гуляла с собаками и понятия не имела, что с ними делать.
— Я тебе мячик дам, — заверила меня старушка.
Сия фрау второй день паслась у Штефана в квартире. Первый раз она притащилась на следующий день после нашего знакомства на лестнице. Просто зашла познакомиться с соседкой, то есть со мной. Нет, она и предлог нашла замечательный — попросила Штефана повесить занавески, а то, мол, голова кружится. Видите ли, Саша играла и оборвала. Занавески, конечно же, вешала я. Потом Штефан мне объяснил, что периодически все соседи помогают фрау Марте. Ее дети живут в Австрии, оплачивают ей все расходы, каждый месяц присылают деньги. Однако старушке то и дело нужна чья-то помощь по мелочам. Хотя временами Штефану казалось, что бабка специально что-то ломает, лишь бы с кем-то пообщаться. Узнав, что я из России, она впала в состояние глубокой радости и принялась вспоминать свою бурную послевоенную молодость, русских солдат и еще бог знает что, о чем я не имела ни малейшего представления. Впрочем... Через час я прискакала к ней с блокнотом и ручкой, чтобы записать воспоминания, на чем свет ругая гадкого Каулитца и свой потерянный навеки диктофон. Мне показалось, что подобное интервью было бы интересно нашим читателям к празднику Победы. Так мы с ней и подружились. Штефан не стал возражать. Ему даже понравилось, что я не слоняюсь по квартире с кислой миной, а придумала себе занятие. Правда, что касается занятия, то всех переплюнул наш затейник консул. Эдакий ролевик-любитель. Вчера я приехала к нему с документами из полиции, клятвенно заверив, что в ближайшие пару дней мне пришлют документы из России. Консул проверил все, сказал, что справка поддельная, так как нет какого-то личного штампика полицейского. После чего позвонил сначала сержанту Глитшу, потом комиссару Хаммарбергу, чтобы проверить, что я не сама ее себе написала под дверью. И только потом сообщил, что ему нужны две моих фотографии строго три на четыре и тот самый штампик. На скромный вопрос, по какой причине я узнаю о фотографиях спустя неделю, добрый дядька сказал, что он не в курсе, что я об этом не знаю. Я изо всех сил улыбалась и старалась быть вежливой, хотя хотелось орать и качать права. Нельзя. Один раз с ним я уже лопухнулась, теперь вот мне это аукается... или икается... Штампик мне поставили без всяких вопросов, сержант Глитш смог только посочувствовать и посоветовал держаться. Сфотографировалась я хитро — сделала фотографии цветные, черно-белые в глянцевом и матовом варианте. Консул опять долго мотал мне нервы, то ему это не нравилось, то другое, то фотографии какие-то не такие, пока я прямо не спросила, чего он от меня хочет и что вообще происходит. Дядька обозвал меня «скользкой натурой» и велел принести какие-нибудь документы из России, пока он, де, тоже тут запросы рассылает. Но Полина обещала прислать все вот-вот, сказала, что возникли трудности с отделом кадров, посему сегодня я никуда не поехала, решив побыть дома и приготовить для Штефана чего-нибудь вкусного. Он вообще располагал к себе настолько, что мне постоянно хотелось что-то для него делать полезного и приятного. Да и надо как-то реабилитироваться перед ним. За завтраком произошло просто отвратительное событие. Штефан включил утренние новости, и журналист как раз завершил что-то говорить про Билла. Я даже замерла, услышав знакомое имя. В груди тут же больно закололо, горло сдавило, руки похолодели, спина взмокла. Я кое-как сдержалась, чтобы не кинуться к центру и не начать вращать ручку приемника, дабы найти еще какие-то новости про него. Как ты там, мой мальчик? Выступаешь? Выздоровел? Вспоминаешь ли меня? Наверное, нет... Уже забыл...
«Дожили, — недовольно проворчал Штефан. — Теперь великая Германия рыдает из-за того, что какой-то гей потерял голос».
Я уронила вилку и подняла на него наполняющийся злостью взгляд.
«Хотя о чем я? — продолжал ничего не подозревающий о надвигающемся урагане Штефан. — У него ни голоса, ни слуха, ни таланта. Да, смазлив, но не более того. Таких как раз любят старые пидорасы. Наверное, в постели хорош оказался. Главное сейчас — это удачно раздвинуть ноги».
И гром прогремел, посылая в белобрысую голову тысячи молний. Я орала на него так, что, казалось, полопаются стекла. Как я не бросилась на него с кулаками, до сих пор не понимаю. Почему я его не убила в тот момент — не знаю. Но Штефан был очень близок к гибели. Меня трясло от гнева, я готова была испепелить его, удушить, загрызть, уничтожить. Я наговорила ему столько всего, что до сих пор стыдно. Штефан обалдел, а потом спросил, не фанатка ли я. И я поняла, что веду себя, как дура. Но в тот момент остановить меня уже было невозможно — пробовали ли вы остановить ураган, только набравший полную силу? Послав его к чертям, я гордо сбежала с кухни. Нет, ну а чего он, в самом деле, моего мужчину такими словами называет? Совсем что ли спятил? К обеду я оценила всю глупость ситуации, и решила испечь для Штефана шарлотку и состряпать ужин. Типа извиняюсь. Вот от этого милого занятия меня и оторвала фрау Марта со своей брехучей Сашей.
Таки старушка не казалась мне больной и умирающей. Наоборот, она смотрела на меня как-то странно, с хитрой улыбочкой типа «я все знаю».
— Может быть, мне зайти в аптеку и купить вам лекарства? — с обеспокоенностью в голосе спросила я.
— У меня все есть. Погуляй с Сашей. Иди в парк, она там побегает, поиграй с ней в мячик. Саше надо больше двигаться, врач сказал, что она толстая.
Это было вдвойне странно, потому что эту собаку только инвалид без рук, ног и глаз мог назвать толстой. Шпиц был в замечательной физической форме, весел и активен. Так же, как и фрау Марта. Зачем она навязывает мне свою собаку?
Взяв поводок и мячик, мы отправились с Сашей гулять. В парк... Фрау Марта настоятельно рекомендовала мне пойти именно туда. Я представила, что там среди деревьев меня ждет Билл. Он сидит на скамейке, грустный, задумчивый и наслаждается теплым ветром и ярким солнцем. Во что он сейчас одет? В кожаную куртку и толстовку имени себя. Черные джинсы. Шапочка и очки. Шея обмотана черным вязаным шарфиком. Просто сидит на лавочке и улыбается. В груди все тянуло. Больше не надо никому демонстрировать улыбку и хорошее настроение, не надо играть и шутить. Можно просто быть собой. Только не надо плакать. Ему бы не понравилось.
Саша не предпринимала никаких попыток сбежать. Она прекрасно знала команду «Апорт!» и радостно приносила мне мячик. Я гоняла ее по лужайке, дразнила и откровенно издевалась над собачкой. Та оглашала округу радостным лаем и с детской наивностью кидалась за игрушкой. Оказывается, иметь собаку — это прикольно. Она-то точно не предаст и не бросит, будет любить тебя за то, что ты есть, а не за что-то другое. Кто-то сказал, что, «если бы ты превратился в мышь — твоя кошка сожрала бы тебя без всяких эмоций, а если бы я превратился в мышь — моя собака любила бы меня не меньше». Кажется, мой кот так и сделал — сожрал меня без всяких эмоций. Вернусь домой, заведу себе собаку. Маленького щенка. Мы будем жить вдвоем и никто не посмеет нас обидеть, а когда щенок вырастет, он загрызет любого, кто посмеет оскорбить меня. Мне нужна защита. Кто-то, на кого бы я могла опереться, кому бы могла пожаловаться, за кого бы я могла спрятаться. Я устала быть сильной. Устала днем улыбаться, носиться и создавать видимость бурной деятельности. Все равно ночью я становлюсь жалкой лужицей нервов — тихие истерики и слезы в три ручья — наше всё! Штефан ничего не говорит по утрам. Лишь тормошит за завтраком. Но я-то понимаю, что он все видит. А я... Я не могу. Я хочу к нему.
Нельзя.

Где ты, мой родной? Что ты сейчас делаешь?
Молюсь.
Можно я хотя бы мысленно буду рядом с тобой?
Я там, где ты. Я рядом с тобой.
Меня больше нет.
Вернись ко мне.
Я не могу.
Просто вернись.
Нельзя...

Я зашвырнула мячик подальше, несколько утомившись от игривости зверя. Пусть побегает и поищет, надоела уже эта блоховозка. Мяч поскакал по дорожке с горки, пересек другую тропинку пошире и улетел в кусты. Саша ринулась за мячом. Хорошо как на улице. Тепло, солнечно. Куртку можно снять. Устала я от этой весны. Хотя в Европе весна проходит более безболезненно, чем в России. В Москве в конце марта снег везде лежит и грязь несусветная, а в Берлине вон все зеленое стоит. Тюльпаны во всю цветут. Крокусы отходят. Саша на кого-то гавкала в кустах. Боже, всем она хороша, но какой же сучий характер у животного, а! И брешет, и брешет! Вот правильно ее в этой жизни сделали сукой, потому что много брехала в прошлой. Зато в следующей жизни она совершенно точно родится баобабом. Просто невыносимо громкое существо. Я поднялась с лавочки, на которой пару минут назад «разговаривала» с Биллом, и пошла за собакой. Наверное, мяч достать не может, застрял что ли он там?
Кусты оказались низкими деревьями с широкими кронами и обильными нижними отростками. Саша тявкала где-то совсем рядом, причем мне постоянно казалось, что на кого-то. Я залезла в гущу и осмотрелась. Вот ведь дурилка лохматая! Поводок зацепился петлей за сук, она в кусты-то залезла, а вылезти не может. Вон и мяч валяется в метре от нее, не достанет никак. Я освободила пленницу, сделала пару шагов за мячиком и чуть не рухнула, почувствовав знакомый запах, смешанный с запахом деревьев и влажной земли. Втянула воздух полной грудью. Дьявол! Непроизвольно шумно задышала, стараясь насладиться таким неожиданным подарком. Закрутила головой, пытаясь разглядеть того, кому принадлежит запах. Но в этом подлеске никого не было, кроме нас с Сашей. Грустно усмехнулась — мне уже его запах мерещится. Совсем головой тронулась. Я потащила собаку за собой сквозь кусты. Надо идти домой. Там, по крайней мере, не пахнет Биллом. Всё, это последняя стадия помешательства. Дожила, обонятельные галлюцинации начались. Домой. Бегом домой! Пока еще кто-нибудь не привиделся. И словно добивая мой и без того офигевший от переживаний разум, вдалеке я заметила парня, очень похожего на Билла. Он шел к выходу из парка. Я вцепилась в его спину взглядом и поняла, что крыша съехала окончательно. Куртка, как у Билла, джинсы черные. Волосы собраны в хвост. На голове кепка. Идет, как Билл. Все движения, как у Билла! Я смотрела на него, словно кролик на удава, широко распахнув глаза, чувствуя физическую боль в солнечном сплетении, сердце гулко колотилось в груди, почему-то неприятно отдаваясь в горле и кончиках пальцев на ногах.
В городе пахнет только тобою...
Там, где я был или там, где я буду...
Вспышка. — «Это песня про нас...» — Ощущение его прикосновения к коже.
Вспышка. — «Про нас...» — И такой яркий вкус его поцелуя на моих губах. — «Я так по тебе соскучился...»
Я, потеряв всякий ум, стыд и гордость, кинулась за парнем чуть ли не бегом, вцепившись в него взглядом, боясь даже моргнуть. Саша болталась где-то там на поводке, а я, как загипнотизированная, все неслась за ним, не рискуя сокращать расстояние, не в состоянии соскочить с тонкой высокой фигурки. Внутренний голос пытался вразумить меня, говорил, что это не Билл, а похожий на него парень, что Билл сейчас где-то в другой стране, скорей всего на саундчеке, или дает интервью, или отдыхает и отсыпается после концерта, может быть бесится или напивается с Томом... Я же наслаждалась этими стремительно несущимися секундами нашей с ним «прогулки». Уже почти на самом выходе из парка его встретил какой-то мужчина. Они перебросились парой фраз, потом парень проследовал за ним, сели в машину, припаркованную невдалеке, и уехали. А я с Сашей так и осталась стоять в тени дерева, с болью в горле провожая моего мальчика по его делам.
Забери меня. Я так скучаю...
Господи, просто забери меня домой...
Приди, и забери меня, молю!
Я не умею жить без тебя.
Я научусь.
Дура...
Вернув собаку хозяйке и вымыв ей лапки, я слиняла к себе. Никакого ужина готовить уже не хотелось. Зато было страстное желание включить телевизор и поискать новости — вдруг что-нибудь скажут о Билле? Нет, надо успокоиться и перестать о нем думать. Он не сможет испортить мне настроение и больше никогда не вернется в мою жизнь. Я не буду ему звонить, не полезу в Интернет, чтобы узнать, как у него дела, не стану смотреть и слушать новости. Если я хочу вылечиться от зависимости, то должна оградить себя от любого упоминания его имени. Я сейчас как наркоман, у которого ломка. Мне нужны наручники и персональная батарея, мне нужен информационный вакуум. Я вылечусь. Вылечиваются же наркоманы, и я вылечусь.
Шарлотка удалась на славу. Такая вся румяная, красивая, высокая. Тесто я тоже пробовала — вкусное. Значит и сдоба должна быть вкусной. Мясо по-французски вышло бледноватым, но всему виной сыр, который никак не хотел румяниться. Я порубила в молодую картошку укропчик и залила все маслом. Ай да я! Ай да молодца! Не девка — сокровище! Штефан должен быть доволен. Нет, я и раньше готовила для него, но это было что-то элементарное, типа макарон с сыром или яйцом, жареные колбаски с горошком и салатом, гуляш с рисом. Наверное, это впитано с молоком матери — если в доме есть мужчина, он должен быть сыт и доволен. Не знаю, как насчет доволен, но голодным он не сидел. За неделю я только пару раз ничего не приготовила. Один раз потому что проспала, второй раз просто напилась. Штефан радовался, что я появилась в его жизни, говорил, что теперь у него есть стимул возвращаться домой, ему было приятно, что его кто-то ждет и скрашивает вечернее одиночество. Но сегодня он задерживался уже на час. Я выглядывала в окно. На душе неспокойно. Черт, зря я так на него наорала утром... Он-то тут причем? Это же мои проблемы...
— Штефан, привет, — мягко сказала в трубку. — Я хотела извиниться за утренний скандал.
— Привет, Мари! Да ерунда, — по голосу поняла, что он улыбается.
— Прости, ты сильно сегодня задержишься?
— Нет, что ты, не волнуйся. У меня тут внеплановая встреча случилась. Ты что-то хотела?
— Просто я... Купи бутылку красного вина.
— Ты меня ждешь?
— Да.
— Я скоро приеду. Не скучай там.
— Не буду. Не сердишься?
— Все хорошо. Я скоро буду, не волнуйся.
Вот и отлично. Достала книгу и ушла читать на балкон. Я, кресло, плед, книга и какао. Для полного счастья не хватает только тебя... Я не буду о тебе вспоминать. Не дождешься!
Штефан вернулся какой-то возбужденный и нервный. Посмотрел на меня странно, улыбнулся криво. Протянул сумку с продуктами и какой-то яркий бумажный пакет.
— Я подумал, что... Короче, вот. Это тебе.
Я недоуменно глянула на него. Раскрыла пакет.
— Одежда? — ахнула. — Штефан, ты купил мне столько одежды? Зачем?
— Ну что ты ходишь все время в одном и том же? — нервно дернул он плечами и сунул нос в пакет. — Цветное вон. Яркое.
— Штефан... Зачем? — пробормотала я.
— Считай, что мне дали премию за хороший контракт, и я решил тебя побаловать.
— У меня есть деньги, я не возьму! — решительно вернула вещи.
— Мария, я же не могу сам в этом ходить. Давай договоримся, если тебе не понравится, то просто выкинем это... — он запнулся. Шкодливо улыбнулся и заговорщицким тоном сообщил: — То разрежем это на лоскуты и выкинем в окно.
— Ты ненормальный! — фыркнула я и потащила пакет с едой на кухню.
В нем обнаружились килограмма четыре разных фруктов и бутылка красного полусладкого вина. Что это на него нашло? Я, конечно, большой любитель растительной пищи, но... Странный сегодня день. Очень странный.
— Расскажи мне о той группе? — попросил он, отрезая кусочек мяса, когда мы, наконец-то, сели за стол. — Ну, из-за которой ты утром так завелась... Ты их знаешь?
— С чего ты взял? — посмотрела я на него через вино в бокале.
— Вряд ли бы ты стала кого-то защищать так рьяно, не зная лично.
— Может быть, стала бы, — игриво улыбнулась я. Больше всего на свете я не хочу сейчас говорить на эту тему. — Почему нет?
— Потому что нет. Расскажи.
— Я работала с ребятами пару дней, — принялась вдохновенно врать. — Была с ними в туре. Делала репортаж из серии «Сутки из жизни...» Смысл в том, что ты не берешь никакого интервью, просто присутствуешь тенью везде, общаешься с ними, наблюдаешь. Это было очень интересно. Я многое о них узнала.
— Какие они?
— Густав, барабанщик, самый умный и спокойный. Очень вежливый и глубоко порядочный. Правда, если его задеть, то узнаешь о себе много нового. Георг, басист, веселый и шебутной. Самое смешное, что у него больше всех девчонок. Он компанейский парень и настоящий джентльмен. Том, не смотря на свой имидж, нежный и надежный. Рядом с ним ты чувствуешь себя защищенной. Он, знаешь, опора. Только до этой опоры надо сначала докопаться, но уж если докопаешься, то, когда мир рухнет, ты об этом даже не узнаешь и не почувствуешь. А Билл... Билл заботливый, ласковый очень. Рядом с ним ты попадаешь в рай. Он бывает грубым, бывает неадекватным и истерит без дела, но если Том — это стена, то Билл — это райский сад за этой стеной. Маленький рай. Я глупо объясняю, да?
— Нет, не глупо. Просто я не понимаю, как ты додумалась до всего этого, пообщавшись с ними всего два дня?
— Я наблюдательна. Я тебе и про фрау Марту много чего могу рассказать. А с ней я тоже общалась всего два дня.
— А про меня?
Я улыбнулась, делая глоток и смакуя вкус терпкого напитка.
— Скажи про меня.
— Ты одинок. Тебе скучно. Тебе нужна семья, ты хочешь заботиться, быть любимым. Как давно ты расстался с девушкой? Вы ведь вместе жили, да?
— Мы расстались месяца три назад.
— По твоей инициативе?
— Она изменяла мне с лучшим другом. Я попросил ее уйти. Потом сам ушел в жесткий загул. А недавно решил, что надо сделать перерыв, потому что уже перебесился и скатываться дальше не хотелось бы. И тут мне попалась ты. Временами мне кажется, что ты была бы идеальной женой. Надо лишь приручить тебя. Но я понимаю, что тот дьяволенок, который в тебе живет, сейчас просто напуган и спрятался. Стоит тебе обрести душевное равновесие, и я просто не смогу тебя удержать в руках, ты убежишь сквозь пальцы, как вода. Тебе нужен сосуд, а не мои ладони.
— Мой сосуд разбился. Вода утекла в землю.
— Вода имеет свойство возвращаться.
— Как не склеивай сосуд, все равно трещины останутся.
— Иногда трещины — это пикантно. Да, ценность уже не та. Но сосуд становится более хрупким и его начинают оберегать тщательнее. Просто воде нужно время, чтобы вернуться.
— Штефан, не порть мне вечер, — поморщилась, отставляя бокал. — Я решила вернуться домой. Я больше не хочу иметь с теми осколками ничего общего. Ты бы захотел жить с девушкой, которая предала тебя, стал бы общаться с другом, который забрал твою девушку?
Он ухмыльнулся и опустил голову.
— Вот и я не хочу. Меня предали, обманули и унизили. Меня оскорбили ни за что на пустом месте. Давай выпьем за то, чтобы людям, которые нас обидели, было хорошо.
Штефан рассмеялся.
— Всё пройдет, — посмотрел по-доброму. — Поверь мне, всё пройдет. И это тоже. Пообещай носить то, что я тебе привез, хорошо? А ужин был чудесным. Твоему парню повезло.
Я захихикала.
— Это я тебя балую. А мой парень питался фаст-фудом. Он и не подозревает, что я умею готовить.
— Так ему и надо, — заржал он.
Когда я вытряхнула пакет на постель, то чуть не вывихнула челюсть от удивления. Если бы я не знала наверняка, что Штефан понятия не имеет о Билле, то подумала бы, что вещи покупал сам Билл. Только Каулитц их покупал в состоянии обостренного приступа ревности. Это были его любимые цвета (в целом и мои, конечно же, тоже) — яркие, сочные, солнечные, его любимые фасоны — по фигуре в облипочку (но не сексуальное, как он обычно выбирал, а закрытое от и до), и при этом полное не сочетание одного с другим. А горсть побрякушек так и вообще ввела меня в ступор. Черные туфли на высоком каблуке... Твою мать! Джимми Чу! Билл приучил меня к его туфлям. Откуда Штефан знает, что я ношу шпильки от Джимми Чу? А вот белье... Я захохотала. Белье было простым-простым. Таким, какое девушка будет носить дома, никому не показывать, просто потому, что оно удобное, а выкинуть жаль. И пижама. Обычная хлопковая пижамка с укороченными штанишками и зайчиками на груди.
— Штефан, а зачем ты мне купил пижаму?
— Пижаму? — удивился он.
— Ну, как бы оно не тянет на домашний костюмчик, — я продемонстрировала ему свой ночной наряд.
— Да ты знаешь... — протянул, явно придумывая ответ. — Ээээ... Мне просто понравилось. А остальное тебе как?
— Тебя в покупках консультировал мой бывший парень? — улыбнулась я.
— Не понравилось?
— Что ты! Наоборот! Последние полгода я только в таком и хожу.
— Мне нести ножницы?
— Не надо. Спасибо тебе огромное. Мне все очень понравилось.
Если два незнакомых друг с другом парня покупают тебе шмотки одного и того же вида, фасона и цвета, то дело не в парнях, а в том, какое впечатление ты производишь на окружающих. Судя по всему... абсолютно дурацкое. А пижамка так и вообще... Я не сплю в пижаме лет с трех!
Выходные прошли чудесно. Рано утром в субботу Штефан накрыл меня пледом в машине и сказал, что ближайшие два часа я могу спать и ни о чем не думать. Собственно, я так и сделала — свернулась на заднем сидении и благополучно проспала все на свете.
Он привез меня в загородное поместье одного из своих друзей, которое расположилось на берегу реки Шпре. Огромный дом был окружен корабельными соснами. У причала покачивалась небольшая яхта. А еще Штефан обещал, что мы будем кататься верхом. Меня отвели на третий этаж и поселили в светлой комнате с видом на реку. Значит, мы приехали с ночевкой. Надеюсь, ничего плохого не случится. Как-то мне не по себе. Волнение какое-то, страх... Вскоре ближе к полднику подтянулись еще люди, человек восемь. Оказалось, что у хозяина дома — Томаса — день рождения. Дата не круглая, особо он отмечать не хочет, посему собрал только самых близких друзей. Покатавшись верхом, поиграв в бадминтон и волейбол, славно напившись и наевшись, мы отправились на прогулку по Шпре. Девушки громко хохотали, мужчины о чем-то оживленно спорили. А мне было неуютно среди них. Я держалась в сторонке, пила вино и отчего-то переживала. Что-то странное происходит. Страх накатывает, тоска и безысходность. И страх такой... Это не чувство опасности, когда ты напряжен до предела, это именно чувство безысходности, когда ты бессилен перед обстоятельствами. Предчувствие чего-то плохого, неотвратимого. Очень сильно хотелось позвонить Биллу и узнать, все ли у него хорошо. Ну пусть не Биллу, может быть Густаву или Георгу. На худой конец Саки или Тоби, но обязательно позвонить. Как ты там, мой хороший? А если с ним что-нибудь случилось? Если группа попала в аварию? Страшно... Как же страшно за него... Люди вокруг начинали раздражать своим смехом. Ко мне с разговорами лезли какие-то мужчины. Штефан пил виски и, судя по глазам, уже был хорошо навеселе. Пьяные телки с пустой болтовней о шмотках просто выбешивали. Билл, родной мой, с тобой все хорошо? С тобой же все хорошо, правда? У меня начиналась истерика. Я металась, уходила от людей, пряталась в тихих уголках. Мне надо сосредоточиться на нем. Возможно, я смогу понять, что с ним. Ведь тогда у него это сработало, когда я была в Венесуэле. Он почувствовал меня, поддержал, и я выкарабкалась. Я не разговаривала с ним сейчас. Я смотрела на звезды и шептала нашу молитву: «Звезда, звезда, помоги ему». Я была уверена, что ему нужна моя поддержка. Пусть он прогнал, пусть надругался над моими чувствами, но сейчас ему нужна поддержка, я не дам ему упасть и разбиться. Боже, любимый мой человек, что же с тобой случилось? Голос? Опять что-то с голосом? Ты только держись там, слышишь, держись!
В понедельник мы снова встретились с консулом. Я принесла ему документы от Полины, которые она смогла собрать за неделю. Бумаг было не густо, потому что наши компетентные органы выдавали их по запросу других не менее компетентных органов, а таковых у Полины не было, и она пользовалась исключительно личным обаянием. На этот раз консулу не понравилось, что факсовая фотография слишком размазанная, но «это уже хоть что-то». Он в очередной раз обещал сделать запрос (или ждал каких-то ответов, я так и не поняла) и велел мне позвонить в конце недели. Я хотела развыступаться, но вовремя остановилась. Улыбнулась, записала телефон и пошла восвояси. Вот не умеешь врать — не берись! Теперь расхлебывай. Как же муторно внутри, отвратительно просто, беспокойно. Может почту зайти проверить в Интернет-кафе? Хоть узнать, что в мире делается. Нет! В Интернет нельзя. Если я сейчас залезу во всемирную паутину, то уже не выпутаюсь, поддамся искушению. Нельзя, терпи, Машка! Ты сильнее него.
Я направилась в кафе, чтобы съесть чего-нибудь вкусненького. От общения с консулом у меня всегда такой стресс, что спасает только чашка кофе и «Шварц Валдер Кирчторт». Он здесь потрясающе вкусный. Наш «Черный лес» рядом с ним черствая заплесневелая горбушка. Хотя, с другой стороны, если я тут так буду питаться почти каждый день, то «не будет у моей Наталии ни лица, ни талии». Нет, все равно, надо себя баловать! Эх, никого сейчас не волнует моя талия...
Я ожидала латте с кленовым сиропом, выковыривая вишенки из шоколадного бисквита, жмурилась от удовольствия и наслаждалась жизнью. В голове пусто и хорошо. Никаких мыслей. Вот вообще никаких. Пустота. Звучала расслабляющая музыка. Обстановка вполне себе приятная и интимная. Взгляд то и дело притягивали плазменные экраны, на которых крутили какие-то клипы. Я почти на них не смотрела. Но и не пересаживалась. Все равно ничего не слышно, а картинка... Да пусть будет! Кто ей запретит? Официантка принесла кофе. Я увлеченно расставила торт и латте на столе, чтобы было удобно есть и пить, и зацепилась глазами за знакомую до боли прическу на экране. Показывали «нарезку» из Билла. Виджей что-то говорила. Фотография странного здания. Дэвид... Ерунда какая-то. Я чуть не подавилась вишней, когда крупным планом показали первую полосу «Бильд». Билл Каулитц прооперирован? Прооперирован?! Билл?!! Дальше шла цитата из речи Дэвида: «Во время операции все шло по плану, и врач был уверен в своих действиях. Врач, проводящий операцию, был одним из лучших в этой области. Но удалась ли операция настолько, что голос остался прежним, мы пока сказать не можем...» Бросив на стол десять евро, я со всех ног кинулась в ближайший супермаркет, где на развалах можно было посмотреть прессу. Билла прооперировали! Боже мой! Прооперировали!
Напугав продавца своим лихим видом, я купила несколько газет, где по ее утверждению была информация о Билле. Пробежала вверх по улице до лавочки — ноги дрожат, того гляди упаду. Так, что тут у нас? Интервью с Томом. Самое свежее.

«— Ты поедешь с ним в больницу? Как долго он там пробудет?
— Билл хотел бы провести там как можно меньше времени, не более двух дней. Я поеду с ним, и в любом случае буду все время рядом.
— У Билла бывают боли? Как ты его подбадриваешь?
— Ох, нет, не думаю, что ему больно. Ну, если бы было, он в любом случае не смог бы пожаловаться, потому что не может разговаривать. Обычно Билл все время беспрерывно болтает, и это определенно нервирует. Сейчас у меня самое спокойное время во всей моей жизни. Если кто-то и говорит, то это я, и Билл не может ничего с этим поделать — это супер! Вчера на листе бумаги своим карандашом для глаз он написал «Заткнись!» И когда я начинаю действовать ему на нервы, он показывает мне этот листок».

Как он, Томми?! Скажи мне как он? Милый, ну, пожалуйста! Хватит издеваться над журналистом, он не виноват, что у него такая дурацкая работа.

«...Большую часть времени Билл лежит в кровати и смотрит видео. Время от времени он, шаркая ногами в своих трениках, направляется к холодильнику и берет себе что-нибудь перекусить. Если бы он еще сел с баночкой пива перед телевизором, тогда я бы по-настоящему гордился своим младшим братиком. Я думаю, это было бы что-то! (смеется)»

Так, ну он хотя бы не один. Боже! Как он это все переносит?

«— Кто готовит для Билла?
— Сейчас каждый день я готовлю для него спагетти с моим специальным соусом. Соус, без ложной скромности, просто убойный. Биллу, вероятно, такая еда с трудом лезет в горло, но без голоса он не может сильно жаловаться. Хотя он, собственно, и с голосом должен был бы быть очень спокоен. Билл готовит еще хуже, чем я...»

На самом деле Том совершенно не умел готовить. То, что он делал, было вообще несъедобным. Билл же там с голоду окочурится, если будет питаться тем, что приготовит старший брат! Хоть бы Симона к ним переехала. Она же не может бросить сына умирать от голода?! Ладно, что еще пишут? Где? Вот!

«Цена, которую приходится платить
Это не редкость, когда певец сталкивается с такой проблемой, развитием кисты на вокальных связках по причине слишком сильного перенапряжения голоса. Как заявили врачи в данном случае, Билл перенес операцию, в течение которой киста была удалена. Хирургическое вмешательство, состоявшееся 31 марта, прошло хорошо».

Вчера! Все это было вчера! А накануне он дергался, и я чувствовала это. Потому и не спала толком ночью, потому и переживала, потому и истерила. Что еще? Вот тут.

«Во время концерта в Марселе группа отказалась продолжать играть после пятой песни... ...Билла госпитализировали несколько дней спустя, так как на этот раз это был не банальный ларингит. Врачи заключили: на голосовых связках образовалась киста. Парень должен быть срочно прооперирован на гортань, если хочет сохранить свой голос».

Мне интересно, он знал это и скрывал или не знал, и это выяснилось уже после моего ухода? Потом подумаю. Дальше!

«Йост рассказал, что брат-близнец Том сопроводил Билла в больницу. Он подарил ему для общения в последующие 10 дней маленькую школьную доску для мела».

Как мило.

«Огромный шок для миллионов фанатов во всем мире!
«Биллу еще в начале прошлой недели потребовалось медицинское обследование в связи с воспалением голосовых связок, — говорит продюсер и менеджер группы Дэвид Йост. — Следующее исследование показало, что на одной из голосовых связок появилось образование, которое мешает выздоровлению. На этой неделе киста будет удалена хирургическим путем. Без этой операции голос Билла может пострадать настолько сильно, что он больше никогда не сможет петь. После операции Биллу предстоят несколько недель реабилитации, чтобы избежать возможных длительных осложнений на голосовых связках...»

Билл может пострадать настолько сильно, что больше никогда не сможет петь... Не сможет петь! Бог мой! Только не это! Я представила себе и ножницы, и трубку... Руки дрожали. Мой мальчик... Только хотела пострадать на тему, как ему плохо и никто, кроме меня, его бы так здорово не поддержал, и не к месту вспомнила, что Билл меня выгнал. Я не нужна ему. Содержанка и блядь... Каленым железом теперь не вытравишь эти слова из памяти. Поднялась с лавочки и пошла прочь, оставив газеты любознательному ветру. Я-то уже мысленно приехала в Гамбург, влетела в нашу квартиру и повисла у него на шее. А на деле... Слезы покатились по щекам. Я научусь жить без своего наркотика. Я буду очень стараться.
И все равно вернулась домой сама не своя. Меня колотило, а от мыслей голову разрывало на части. Мой мальчик, мой любимый мальчик, мой самый нежный мальчик на свете. Господи, да как же он там? Как он держится? Как все переносит? Операция... Его прооперировали! Он ведь даже уколов не выносит. А я не знала ничего, даже знать не хотела. Думала, что они вернулись в тур, что у него все хорошо, так, как должно быть. Мой мальчик... Я злилась, что у Штефана нет Интернета, и я не могу ничего узнать о нем. Я бесилась, что поблизости нет ни одного Интернет-кафе, и я не могу хотя бы просто просмотреть информацию на сайтах. Я включила телевизор и щелкала каналы, пытаясь найти новости или что-то о нем. За своими проблемами я пропустила самое главное — у моего мальчика беда. Голос — это то, без чего он не сможет жить. Если что-то с голосом, если реабилитация пройдет не так, он же просто скатится в жесткую депрессию. Он не выживет. Он не справится. Мой мальчик, мой любимый мальчик. Телевизор бесил! Дьявол! Пятьдесят семь каналов, и все какие-то тупые! У нас даже нет программы, чтобы посмотреть ближайшие новости! Да что же это такое! Я металась по квартире в жуткой истерике. Представляла себе его, беззащитного, лежащего в дурацкой ситцевой распашонке на операционном столе, с огромными перепуганными глазами, ледяными руками. Он наверняка накрутил себя утром. Наверняка накануне ему было ужасно плохо и очень страшно. Я могла быть рядом, могла поддержать его, могла подбодрить. Содержанка и блядь — вспыхнуло ярко. Слезы хлынули из глаз. Я могла. Бы. Точка.
Сейчас я так четко чувствовала его боль, его страх, почти животный ужас. Дело даже не в боли физической. Дело в неопределенности, в том, что рухнули планы, что обязательства не выполнены, что будет колоссальная неустойка, а, следовательно, глобальная финансовая дыра. Он винит себя, что подвел кучу народа, что не смог, не оправдал. Ему стыдно. Одиноко. Страшно. Как мне сейчас. Мне казалось, что я кожей чувствую его растерянность — будущее погрузилось в темноту, словно какой-то злой шутник выключил свет. Он потерял свой путь, упустил путеводную нить, за которой следовал с такой надеждой. Вся его жизнь — это сцена, все его эмоции — это зрители, все его счастье — в этих криках и аплодисментах. Он боится жить дальше, он не видит света. И хочется быть рядом, держать за руку, смотреть в глаза и повторять: «Мы справимся!». Мы... Мы больше не существует...
Я долго думала об этом. Прикидывала различные варианты. Просчитывала последствия. Что я теряю? Ничего. Совсем ничего. Просто мне так будет спокойнее. Зачем? Для себя. Хочу почувствовать его. Всего лишь почувствовать. Я скучаю, я так скучаю по нему. Хотя бы просто почувствовать его дыхание. Я расслабилась и закрыла глаза. Сейчас нужна тишина, ни звука, чтобы не отвлекало. Теперь надо увидеть себя в кресле. Надо как бы выйти из тела и полететь туда, куда рвется душа. Отпустить душу. Я «бродила» по гамбургской квартире, почти физически чувствуя прикосновения к предметам. Я пыталась «увидеть» его, моего любимого мальчика, представить, как он сейчас одет, что делает, какое у него настроение. Я «нашла» его в нашей комнате. Он лежал на краю кровати, растрепанный, неумытый, нечесаный, мятый. Пустой взгляд и отключенный звук у телевизора. Я опустилась рядом с ним на колени, принялась гладить по волосам, прижалась губами к мизинчику. Сейчас я бы была рядом с тобой, заставляла улыбаться, вытаскивала бы на улицу, мы бы много гуляли. Я бы крутилась вокруг и делала твою жизнь чуточку ярче... Увезла бы тебя далеко от города, где нет людей, где есть свежий воздух и тень деревьев. Я не нужна тебе больше.
Я смотрела на трубку, лежащую рядом. Я ведь ничего не теряю. Совсем ничего. Руки уже набирали знакомый номер. Сейчас день. Их никого нет дома. Ну что делать дома двум парням? Правильно. Нечего. Меня трясло. Скулы сводило. Во рту пересохло. Сердце внутри словно оторвалось и скачет каучуковым мячиком по всему телу. Я ничего не теряю. Только вот, кажется, ноги отнимаются от волнения. Зажала микрофон так, чтобы ни звука, ни ползвука слышно не было. Они примут меня за фанатку. Да, они не догадаются, что это я. На том конце сняли трубку. Я чуть не умерла от страха. Тишина. Билл? Билл! Я ждала, что он сейчас нажмет отбой, представляя, как раздосадовано и раздраженно подожмет губы. Ловила мгновения его дыхания, обливаясь горючими слезами, прижимаясь щекой к телефону, словно могу так почувствовать его тепло.

Мальчик, мой мальчик, — гладила его мысленно по голове, пряча прядки за уши. — Что же ты наделал, мой мальчик?..
Он гладил в ответ по щекам, вытирая слезы большими пальцами. Ласково улыбался, обнимал и целовал в висок.
Вернись.
Нет, дело даже не в том, что ты обозвал меня черте как и изменил. Это произошло при постороннем человеке, это случилось перед твоим братом. Это было унизительно и отвратительно.
Я не могу без тебя. — Прижимает сильнее, тянется губами к губам.
Я не могу.
Пожалуйста. Мне не хватает тебя.
Не могу...
Вернись.
Его губы соленые на вкус. А под носом так же мокро, как и у меня. Его руки держат крепко, словно он боится, что я вот-вот растаю. Я и сама сейчас сойду с ума от его дурманящего запаха и такого родного тела.
Вернись, умоляю.
Это всего лишь моя фантазия...

В дверь кто-то настырно звонил. Я с трудом оторвалась от трубки. Рыдаю в голос. Ухо мокрое. Соплями и слезами залита вся водолазка. Заставила себя первой повесить трубку. Прости, мой родной... Прости... Я не могу. Это всего лишь моя фантазия. Я не могу... Прости...
— Кто? — спросила я, не опознав существо по ту сторону дверного полотна.
— Мария, это я, фрау Марта. Можно?
Чтоб тебя...
Я открыла дверь.
— Мария, добрый день. Мой Бог! Деточка, что с тобой? Что с тобой? Тебе нужна помощь?
— Нет, фрау Марта. Все хорошо.
— Штефан вас обидел? Что-то случилось?
— Нет, Штефан бесконечно добр ко мне и терпелив. Это личное, фрау Марта. Я кино смотрела жалостливое. Расплакалась, как идиотка, — из последних сил улыбалась я. — Простите... — закрыла дверь, не позволяя ей войти. Зачем вы помешали мне раствориться в нем? Хотя бы мысленно... Я так скучаю по нему. Я хочу к нему. Хочу быть рядом.