Город пахнет тобою...

В городе пахнет только тобою.
Низ живота наполняет любовью.
Море улыбок и море желаний,
Времени нет и нет расстояний.
Воздух вокруг ни на что не похожий,
Нет ни машин, ни случайных прохожих,
Есть только ты и я.
Когда ты плачешь,
Помоги мне, я не знаю, что мне делать.
Может в птицу превратиться и улететь.
Когда ты плачешь,
Помоги мне, помоги мне, помоги мне
В городе пахнет только тобою.
Низ живота наполняет любовью.
Там где я был или там где я буду,
Я никогда о тебе не забуду.
Это любовь или мне это снится,
Солнце встает и обратно садится
В наших с тобой глазах.
В городе пахнет только тобою.
Низ живота наполняет любовью.
Есть только ты и я.

Токио © Помоги мне

— Мадемуазель?
— Отель Парк Хаятт на Рю де ла Пэ, пожалуйста. — Я пристегнулась и устало вытянула ноги, проклиная неудобные туфли и высокие каблуки.
Шофер ответил что-то особо витиеватое, но я не поняла ни слова, лишь улыбнулась и уставилась в окно невидящим взглядом, мечтая забиться куда-нибудь под сиденье и проспать пару вечностей, чтобы никто не трогал. Голова не думает вообще. Отключается от чужой речи. Мозг просто перестал быть декодером. Хотелось побиться головой о стекло, чтобы стряхнуть с себя эту липкую, обволакивающую сознание усталость. Кошмарно...
Когда я договаривалась в родном издательском доме о новом графике работы, вместо изначально планируемого мною увольнения вообще, то и не предполагала, что будет настолько тяжело физически. Иногда организм отказывается принимать во внимание новые правила игры и глушит уставшее сознание какими-то одному ему известными способами. Я просто отключаюсь, как отключается телефон, у которого разряжается батарейка. Вот уже полгода я мотаюсь между Европой и Москвой как минимум раз в месяц, приезжая в Москву на день-два, максимум три, затем лечу обратно в какой-нибудь незнакомый город, куда в очередной раз контракт закинул мое чудовище. От слова «чудо» между прочим! Причем Европа — стала каким-то абстрактным нечто в моем сознании, одинаковая во всем, отличающаяся лишь языками. Несколько раз было, что я терялась, в какой стране нахожусь, удивлялась, когда с кем-то пыталась поговорить на французском, а потом оказывалось, что это испанский. Я стала сильнее любить славян, потому что их языки немного походят на русский, и мой мозг не занимался переводами и дешифровками, радостно улавливая знакомые слова и выражения. Я безумно устала от этих бесконечных переездов, фальшивых улыбок, потных лиц фанатов и пренебрежения к себе некоторых товарищей из теперь уже нашей команды. Если бы не Билл, я бы давно сдалась, призналась, что слабая, что устала и хочу домой, можно к маме. Хотя нет, в Канаду не хочу. Хочу в свою уютную двухкомнатную квартиру на Кутузовском проспекте в высотке с башенками, издалека похожую на замок. Да, я живу в замке. С башенками. Под самым небом. Как настоящая принцесса. И из окна видно всё-всё-всё мое королевство, самое красивое и большое королевство в Европе, рядом с которым блекнут и Париж, и Рим, и Берлин с Гамбургом вместе взятые. Только вот принц у меня оказался бродячим. Все время в дороге. И я теперь все время в дороге, рядом с ним — не бросать же принца одного, еще найдет себе другую принцессу, посговорчивее, посимпатичнее, не такую наглую и ненормальную. Мой принц видный. Самый красивый, самый нежный, самый лучший, самый настоящий принц. Другого такого нет. Вернее есть, точная копия. Но он — друг, самый лучший друг на свете, самый заботливый, самый мужественный, самый терпеливый. Я за ним, как за каменной стеной. И, наверное, если бы у меня не было принца, я бы обязательно вышла замуж за его брата. Мы бы родили двух принцесс, наряжали их в пышные платья, а любимый папа играл бы с ними в лошадку и подарил бы каждой пони.... Это не я придумала, это он мне как-то рассказал.
— Мадемуазель? — легко дотронулся до моей руки шофер, привлекая внимание к тому, что мы уже приехали.
Я вынырнула из своего бреда. Кажется мне пора к доктору с такими мыслями. Крыша тихо покидает насиженное место и собирается в теплые края... Я достала из бумажника несколько купюр и, не глядя, сунула их водителю. Боже, эдак от усталости я скончаюсь раньше времени. Надо больше спать.
— Простите, — растянула губы. — Хорошей дороги.
Мою сумку подхватил носильщик. Я растерянно огляделась — у входа в отель стояли размалеванные девочки, десятка два. Холодно же еще ночевать на улице, дурехи... По толпе волной пронеслось мое имя. Дьявол, сейчас начнется. Надо было позвонить Тоби и попросить встретить у машины... Я заставила себя улыбнуться, тряхнула головой, скидывая с лица волосы. Меня фотографировали, в спину неслись какие-то ругательства на плохом русском. Девочки явно поднатаскались в русском мате, но не правильно его употребляют, глупышки. Эх, я бы вам показала, как им правильно пользоваться, если бы было можно. Из толпы вывалилась какое-то чудище и истерично заорало мне в лицо:
— Грязная сука!!!
Я вздрогнула от неожиданности, но быстро взяла себя в руки. Ее тут же отпихнул консьерж. Пришлось нацепить на лицо самую презрительную усмешку, глянула на ненормальную и гордо продефилировала к распахнутым дверям. Хотелось показать им всем средний палец, послать по-нашему, по-русски, красиво и с эпитетами. Но нельзя. Никакой агрессии к фанатам. Потом мои факи облетят весь мир, и всё фанатье будет визжать, какая я тварь, а мне еще и Йост по голове настучит — мы любим своих фанатов, даже если иногда они напоминают буйных психов в период обострения. Впрочем, фанатам и не надо показывать никаких факов, они без повода визжат обо мне с завидной регулярностью. Билл категорически запретил мне заходить на фанатские сайты — не хочет, чтобы я расстраивалась. Я ухмыльнулась. Ах, девочки, если бы вы знали, к кому через пару минут ваш кумир будет сонно лезть целоваться, кого будет гладить по волосам и щекотать ухо смешным «Машенька», вы бы не дали мне пройти эти десять шагов до двери в отель, размазали по начищенному мрамору. По телу пронеслась теплая волна возбуждения. Как же я по нему соскучилась.
— Мадемуазель, извините, — суетился вокруг консьерж. — Это фанатки, сами не знают, что творят. Они даже меня ревнуют к своим кумирам, — хохотнул наигранно. Станиславский бы сказал: «Не верю!»
Я кивнула. Еще немного и грохнусь в обморок посреди холла. Ноги опухли. Новые туфли безумно жмут. Я вообще не могу идти. Разуться что ли? Мое появление в окружении группы полгода назад вызвало такую волну негодования среди фанатов, к какой я была не готова даже в самых ужасных своих прогнозах. Мы с ребятами четко обговорили, что наши отношения с Биллом — тайна за семью печатями, они нигде и ни при каких условиях не афишируются. Мария Ефимова — переводчик. Точка. Я сама по себе для всех. Просто работник. Переводчик-синхронист. О наших отношениях знали только несколько человек из охраны, которых Билл просил присматривать за мной, по сути назначив их моими телохранителями. Для меня всегда снимался отдельный номер, из которого я потом тихо выскальзывала среди ночи, и, стараясь не шуметь, шла к Биллу, или куда он тайно пробирался, чтобы заснуть рядом со мной, уткнувшись носом в волосы, прежде поцеловав в уголок губ. За эти полгода мы ни разу не прокололись. Днем на людях я то и дело играючи цапаюсь с Биллом, отчего непосвященным кажется, что мы ненавидим друг друга, демонстративно игнорируем, недовольно разбегаемся по разным углам. Но как только выпадает свободная секунда, как только мы остаемся одни, то тут же лезем друг к другу целоваться, ласкаться, обниматься. Билл использует любую возможность, чтобы коснуться меня, посмотреть, подразнить. Мы понимаем друг друга с полу-взгляда. Иногда он говорит, что я для него словно Том — одного взгляда достаточно, чтобы понять мысли и предугадать желания. Сам Том, впрочем, кажется, тоже понимает все наши взгляды и желания. Он прикрывает понимающую улыбку рукой, строит смешные рожи, закатывает глаза, типа я всё вижу. И охраняет наши отношения, принимает удары на себя. Днем я всегда держусь ближе к Тому. Мне так спокойнее и надежнее. Он оберегает меня и опекает, защищает перед всеми. Больше нет того глупого самовлюбленного самца, способного уложить в постель одним движением брови, есть мужчина, который многое берет на себя, ограждает от всех, хранит. Георг тоже постоянно трется рядом, отвлекает слишком пристальное внимание от меня и Билла на себя, купирует неудобные вопросы, переключает на другую тему. Вечерами мы с ним любим поболтать, пофилософствовать. Я в силу специфичной профессии журналиста, люблю послушать и пораспрашивать. Я знаю о нем такое, чего не знают самые близкие друзья. Мы шушукаемся, сидя в гостиной турбаса или фойе гостиниц, что-то тихо обсуждаем и строим планы, как удрать из-под бдительного ока охраны и посмотреть очередной европейский город (Билл не любит гулять, он любит развлекаться). С Густавом же все наоборот. С Густавом я болтаю так, что, кажется, на языке появятся мозоли. Густи слушает, задает вопросы, иногда что-то записывает в своем дневнике и делает умное лицо. Ему нравится слушать о путешествиях, особенностях разных стран, спорить до хрипоты, искать что-то в Интернете, чтобы доказать «этой русской выскочке», что она балда. Самое смешное, слово «балда» Густи произносит с таким очаровательным акцентом, как будто это нечто огромное, мягкое и пушистое, в которое хочется зарыться носом и вдыхать аромат ванили. Я заливисто хохочу, Густи смеется надо мной, а Билл бросает на нас ревнивые взгляды, а потом мягкой кошачьей походкой охотящегося ягуара подходит и садится рядом (а нечего хихикать без него!). И тогда я прижимаюсь к нему, трусь щекой о подбородок, а он целует меня в макушку и крепко сжимает руку. Фанатки и не догадываются, что все их вопли о том, что я не простой переводчик и сплю с Биллом, что Детка безумно в меня влюблен — правда до последней буквы. Они не знают одного — от огласки наших отношений его удерживает только беспокойство за мою жизнь. Но справедливости ради надо отметить, фанатки «укладывают» меня в постель ко всем, включая Дэвида... Дэвид по этому поводу жутко злится, ругается, иногда приобнимает меня за плечи и, хитро прищурившись, спрашивает, не хочу ли я попробовать. Билл из-за этого впадает в бешенство. Но я делаю очень большие глаза, наивно хлопаю длинными ресницами, обиженно выпячиваю нижнюю губу и тоном оскорбленной девственницы произношу: «Герр Йост, как можно, у меня контракт, в котором написано, что за половые отношения внутри коллектива вы меня уволите? Герр Йост, я не хочу, чтобы вы меня увольняли! Потерять такую работу — лучше сразу убейте!» Герр Йост довольно смеется, чмокает меня в щеку и отпускает. Группа тоже смеется. Громче всех обычно ржет злой Билл. Потом кидает в мою сторону какую-нибудь гадкую шутку, получает не менее гадкий ответ и на несколько минут вроде бы успокаивается. А когда его никто не видит, он показывает мне взглядом на дверь. Билл — собственник, он не может допустить, чтобы хоть кто-то касался меня и тем более делал такие предложения. Ему надо немедленно доказать, что он лучший, зацеловать, заласкать, чтобы и мыслей променять его на другого в моей голове не возникало. Но против Дэвида он ничего не может сделать. Только громко раздраженно ржать. И кидать на продюсера испепеляющие взгляды. Для всех Мари Ефимова — переводчик-синхронист. Свободная и независимая. Только так. Точка.
— Мари, — поднялся из кресла Тоби, заулыбался. Замер, сладко потянулся. — Наконец-то... Я чуть не заснул.
— Да самолет... — устало махнула рукой. — В Москве гроза, вылет отложили. Как у вас тут? Как концерт?
— Все отлично. Билл немного капризничает. Не нравится мне все это.
— Почему? Что-то случилось? — Лифт мягко тронулся и плавно понес нас на четвертый этаж.
— Он так себя ведет, когда заболевает. Ему сразу всё не так становится. Я все его примочки знаю. Если младший Каулитц ни черта не ест, вялый и капризный, значит, пора вызывать доктора Клауса.
— А сам он что говорит?
— Ничего он не говорит. — Тоби указал пальцем на дверь: — В этом номере Том, там в конце коридора Густав и Георг, первая дверь за поворотом слева — Билл. Твой номер в другом крыле.
Я покрутила головой — в коридоре никого. В другое крыло я не дойду физически, если только Тоби не согласится отнести меня туда на руках. Но тогда мы с Биллом увидимся только завтра. Охранник понял меня сразу же. Отпустил носильщика. Дальше мы шли вдвоем.
Тоби вставил магнитный ключ в щель, открывая дверь номера Билла. Я забрала у него сумку.
— Мы выезжаем послезавтра в семь утра. Завтра свободный день. Во сколько вас разбудить?
— А во сколько Билл разрешил его будить?
— Он просил его не кантовать и при пожаре выносить первым.
Я улыбнулась.
— Посмотрю, как и что, а там позвоню тебе на мобильный, хорошо?
— Спасибо, Тоби, — я с благодарностью посмотрела на него.
— Отдыхайте, — он повесил табличку на ручку, чтобы не беспокоили.
Первый делом, я сняла туфли. Надо же было так неудачно выбрать обувь... Ноги сейчас отвалятся. Номер был небольшим, судя по пробивающимся из окон полоскам света. Оставив вещи в темной прихожей, я на ощупь прошла вглубь. Источник света тут явно есть, но такой слабый, что ничего не видно вообще. Наткнулась на невысокие кресла с круглыми спинками, добралась до слабо освещенной постели, на краю которой в позе эмбриона сжался Билл. Это было вдвойне странно хотя бы еще потому, что он за все время нашего совместного проживания никогда не позволял себе лечь спать, не дождавшись меня. Так устал за сегодня?
— Би, — опустилась перед ним на колени, осторожно пальцем убирая волосы с его лба. Не спит — дыхание выдает. — Устал? Совсем тебя вымотали? — губы коснулись горячей щеки.
Он сжал мои пальцы, поднес их к губам.
— Что с тобой? — я опять его поцеловала, но в этот раз задержала губы на коже. Горячая... Дотронулась до лба. Горячий. Руки — холодные. — Слушай, да у тебя температура!
— Только не говори никому, — хрипло ответил он.
— Что-нибудь болит? — нахмурилась я.
— Горло. Мне кажется, я простыл. Сходи к Тому, у него есть необходимое лекарство. Он знает. Скажи, что у меня горло болит. Он даст.
— Может врача?
— Том. У него все есть для таких случаев.
Я никуда не пошла, просто набрала номер Тома. И через две минуты он разгневанной гадюкой шипел на брата, что тот безмозглый урод. Оказывается два дня назад Билл съел все мороженное, что у них было в турбасе. Ему, видите ли, было жарко. Теперь ему тоже было жарко. Но совсем по другому поводу.
— Как съездила? — спросил Том, когда необходимые микстуры были выпиты, вонючие мази намазаны, а тонкие шеи укутаны в шерстяные платки.
— Ужасно, — честно призналась я. — Устала...
— У нас тоже был черте что, а не концерт. Билл чуть не свалился с лестницы, вывихнул руку, две песни переврал... Дэвид орал полвечера... Присмотришь за ним, ладно? Я на ногах не держусь... — Том мягко прижал меня к себе и провел рукой по спине. — Утром дай ему таблетки, которые я на столе оставил, и столовую ложку микстуры. Это хорошо сбивает простуду. Мы уже пробовали. Спокойной ночи. Рад, что ты вернулась. Всего пять дней прошло, а как будто целая вечность.
— Я тоже по тебе скучала, — улыбнулась в ответ.
Но ни утром, ни к обеду, Биллу легче не стало. Он плохо спал ночью, днем старался не говорить, шумно глотал и имел самый разнесчастный вид. Я отпаивала его чаем и медом, который натырила в ресторане. Билл вяло капризничал. Том старался шутить, но плохое настроение брата передалось и ему. Он на чем свет ругал их близнецовую связь, утверждая, что вот и у него теперь всё болит, нервно расхаживал по номеру и заламывал руки, причитая, что с таким горлом Билл петь не сможет. А горло, надо сказать, было не просто красным, оно было малиновым, даже я понимала, что это очень плохо. И температура то и дело поднималась почти до тридцати девяти. Билл сидел на кровати мокрый, нахохлившийся, словно маленький воробушек.
— Ну чего ты истеришь? — прошептал парень, глядя на метания брата. — Концерт только послезавтра, вылечимся. В прошлый раз помогло и в этот поможет.
— В прошлый раз у тебя не было такой температуры! Это явно ангина! — всплеснул Том руками. Сейчас он был в шортах по размеру и майке без рукавов. Дреды небрежно перетянуты парой дредин с висков. Я видела его всяким, и в одних трусах в том числе, но сейчас он был особенно красив. Эх, томоадепты померли бы от счастья, увидев Тома настоящим и без дурацких балахонов, под которыми скрывается прекрасное тело.
— Мальчики, надо звать врача и не заниматься самолечением, — с трудом оторвалась от разглядывания его загорелых рук. — Билл, Том прав, это ангина...
— Это ларингит. Мне больно глотать, голос пропал. Ларингит. Я знаю...
Я выразительно посмотрела на Тома, всем своим видом показывая, что здесь явно нужен врач, мы бессильны. Он кивнул, вздохнул и вышел из номера.
— Ну и зачем ты его послала за врачом? — свернулся калачиком Билл, натягивая на себя одеяло.
— Откуда ты знаешь? — поправила я ему подушку.
— Мы же близнецы. А все близнецы телепаты.
— Пока что я вижу тут психопатов, а не телепатов, — фыркнула с улыбкой. Села рядом и мягко дотронулась до его губ.
Билл закрыл глаза, целиком отдавшись поцелую. Рука скользнула под юбку, прошлась по обнаженному бедру, забралась под тонкую резинку стрингов. Низ живота тут же наполнился теплотой.
— Послушай, эта песня про нас. — Я тихо начала напевать по-немецки привязавшийся мотивчик русской песни, переводя ее на ходу и радуясь незамысловатости текста:
— В городе пахнет только тобою.
Низ живота наполняет любовью.
Море улыбок и море желаний,
Времени нет и нет расстояний.
Воздух вокруг ни на что не похожий,
Нет ни машин не случайных прохожих.
Есть только ты и я.
Там где я был или там где я буду,
Я никогда о тебе не забуду.
Это любовь или мне это снится.
Солнце встает и обратно садится
В наших с тобой глазах.

— Про нас, — прошептал Билл, ловя мои губы своими. Он мягко их ласкал, кончиком языка касаясь моего языка, скользил по зубам, по губам. Нежно. Аккуратно. Билл был горьким на вкус из-за выпитой недавно таблетки — он зачем-то ее разжевал, прежде чем проглотить, потом долго отмывал язык, что мало помогло. Я гладила его по впалому животу, не опускаясь ниже на трусы. Он легко возбуждался, а сейчас придет Том с врачом и стояк нам совсем ни к чему.
— Я так по тебе соскучился, — пожаловался Билл, утыкаясь носом в мою ладонь, целуя запястье.
Меня волной накрыла бесконечная нежность. Я быстро пропустила длинные волосы сквозь пальцы и возбужденно выдохнула ему в губы, всасывая их и так же резко отпуская.
— Люблю тебя безумно.
— А я еще и хочу тебя, — ответил он с улыбкой. Многозначительно покосился вниз.
— Потом. Сейчас тебя полечим, а потом...
— Тук-тук! — раздался из коридора звонкий голос Георга. — Внимание, мы заходим. Считаю до трех. Два уже было.
Я резко одернула юбку и села так, чтобы не светить бельем. Билл подполз ко мне ближе и положил голову на колени.
— Можно? — вежливо поинтересовался Густав.
— Заходите, — хихикнула я.
— А то мало ли чем вы тут занимаетесь, — игриво сверкал глазами Георг.
Ребята пожали руку Биллу, чмокнули в щеку меня.
— Том искал Клауса. Заболел? Горло? — спросил Густав, возвращаясь к перегородке, отделяющей прихожую от спальни.
Билл расстроено кивнул.
— Надеюсь, ничего серьезного, — покачал головой Георг. — Скажи ему, что это у тебя от стресса на вчерашние вопли Йоста. А то нашел на ком зло сорвать.
— А что случилось? — я автоматически перебирала прядки, где-то в самой глубине сознания отмечая, что темно-русые волосы отросли и уже видны светлые корни.
— Звук вчера был плохой, Билл фальшивил все время, горло драл. Только к концу кое-как наладили, эхо постоянно было. А Йост наехал на Билла, словно это он виноват.
— Ну, он был где-то прав, — прошептал Билл. — Хотя при нормальном звуке, я бы не сорвал голос. До конца еле дотянул.
— О, док! Приветствую! — донеслось из коридора. — Дейв, привет! Как дела?
— Это я у вас хочу узнать, как у нас дела?
Я резко сорвалась с места и плюхнулась на место Георга, который тут же переместился на подлокотник. Сердце бешено застучало в ушах. Все-таки хорошо, что у нас такая дружная компания. Если бы не Густи, все бы пропало. Йост на формальном собеседовании четко дал понять, что будет за нарушение контракта. И дело было даже не в этом чертовом контракте, мне бы не хотелось, чтобы окружающие знали о том, что я сплю с солистом — на работе не гадят. Билл сделал вид, что лежать поперек кровати в неудобной позе и без подушки — его любимое развлечение. В номер вошли наш врач, продюсер, Том и Густав.
— Ну и чего тут все собрались? — буркнул Дэвид. — О, фрау Ефимова нас соизволила осчастливить своим присутствием и сразу же в курсе всех дел.
— Я тоже соскучилась по вам, герр Йост, — ехидно улыбнулась я. — Без вашего ворчания мой день считается прожитым зря.
— Как же мне нравится, что хоть кому-то мое ворчание по душе, — заулыбался он, пожимая мою руку. — Что там у нас, Маркус?
— Ларингит, — оторвался от разглядывания глотки Билла доктор Клаус.
— Послезавтра должен быть здоров, — строго глянул на него Йост.
— Исключено, — покачал головой Маркус.
— Это не мои проблемы. Билл, ты помнишь о концерте? — Билл вздохнул и опустил голову. — Ну вот, Маркус, Билл помнит о концерте. В вашу задачу входит поставить его на ноги к послезавтра.
— Дэвид... — протянул врач.
— Я могу дать тебе телефон организаторов, — пожал Йост плечами, поворачиваясь к выходу. Сделав пару шагов, остановился и очаровательно посмотрел на меня: — Мари, пойдем выпьем кофе? Я угощаю.
Я открыла рот, чтобы отказаться или сослаться на важное дело, но Георг опередил:
— Прости, Дэвид, но Мари обещала показать мне Париж. Ты же знаешь, я без ее французского заблужусь под Эйфелевой башней.
Я не сразу поняла, в чем шутка. Лишь изумленно захлопала ресницами, переводя взгляд с одного на другого. Какая приятная неожиданность!
— Вот так какой-то мальчишка увел у меня прекрасную девушку, — картинно всплеснул руками Дэвид.
— Вы еще подеритесь, — тихо огрызнулась я.
— Охрану возьмите, — великодушно отпустил нас Йост.
Я заметила вопросительный взгляд Билла. Георг самодовольно улыбнулся одним уголком губ, отчего на щеке выступила очаровательная ямочка.
— Ну, идем? — повернулся ко мне Георг, взял за руку и потянул из кресла. — Сейчас я только кроссовки переодену и деньги возьму, — потащил прочь из номера.
В коридоре он отпустил мою руку, кивнув в сторону своего номера. Пропустил в комнату, закрыл за собой дверь.
— В общем, я гулять и по магазинам, — переобувался он из шлепок в кроссовки. — Посиди тут, все уйдут, вернешься к Биллу, а то Дэвид от тебя не отстанет.
— Чего это он?
— Не знаю. Но он вчера весь издергался, почему тебя все нет. Позавчера про тебя вспоминал.
— Может поговорить хочет?
— Я его всю жизнь знаю, рожа становится слишком лощеной, когда про тебя говорит.
— Скажешь тоже, — рассмеялась я, а у самой внутри все сжалось от недобрых предчувствий.
— Не надо его дразнить. Дэвид против всяких романов у нас, но себе никогда не откажет в удовольствии. Странно, что он так долго приглядывался к тебе. Мы думали, что он раньше начнет.
— Да ну тебя, — скривилась я. Блин, если бы они мне раньше об этом сказали... Вот ведь черти!
— В общем, постарайся, чтобы рядом с тобой всегда был кто-то из нас, хорошо? Что тебе купить в городе?
— Что-нибудь на свое усмотрение. Хочу, чтобы это был сюрприз.
— Ключ вот тут, — Георг постучал ногтями по карточке. — Смотри телевизор, а я загляну потом к вам. Позвоню тебе на мобильный, не отключай его.
— Обещаю, папочка, — кокетливо склонила я голову на бок. — Спасибо, что предупредил.
Когда дверь за Георгом захлопнулась, я прошлась по номеру, ловко лавируя между раскрытыми чемоданами и разбросанными вещами. Кое-что собрала с пола и аккуратно развесила по спинкам кресел. Расставила обувь в одном месте. Георг не был неряхой, каким его вечно выставлял Том, он тщательно следил за собой, никогда не позволял выходить в люди в несвежей одежде, от него всегда приятно и вкусно пахло, и вообще он был очаровательнейшим парнем. Но Георг страдал той же проблемой, с которой мучилась я, — если он что-то искал, то просто вываливал все из шкафов и чемоданов на пол, чтобы потом скромно запихнуть всю одежду комком обратно. Я размышляла и прикидывала по времени, закончил ли врач процедуры, оставил ли Билла одного, можно ли уже идти. Еще и телефон забыла у него под подушкой, как назло. Через двадцать минут, я не выдержала. Набрала его номер. Трубку взяли быстро, но не было произнесено ни слова.
— Солнце, если у тебя кто-то есть, просто положи трубку. Если нет, открой мне дверь, чтобы я не стучала. — Вместо ответа, он чмокнул меня в трубку. Значит, ждет.
Потом мы валялись на кровати и болтали. Точнее говорила я, а Билл лишь поднимал брови и улыбался, слушая, как я съездила в Москву, как записывала передачи, как отвечала на каверзные вопросы в ток-шоу, в лицах показывая ему то представление. Полина просила меня замолвить словечко о новых концертах в России, я замолвила, долг выполнила, но еще дома объяснила подруге, что в перспективе американский рынок и говорить о России можно ближе к осени, а не сейчас, весной. Билл кивал, обещая, что обязательно приедет в Россию еще раз (раз уж я так его об этом прошу). Он целовал мои пальцы, прижимал ладони к щеке, закрывал глаза и наслаждался голосом. Он обнимал меня и просто лежал рядом, вдыхая аромат кожи. Проводил языком по шее, шумно выдыхал в ухо, посасывал мочку. Если бы он чувствовал себя хотя бы немного получше, то обязательно бы любил меня долго и страстно, ласкал без устали, вылизывал каждый сантиметр моей кожи. Но Билл болел, жаловался на слабость и головокружение, его знобило, а вместо мозга была настоящая овсянка. Я осторожно гладила его кончиками пальцев по бокам, ласкала спину, массировала плечи и затылок, как он любит, шептала приятные глупости баюкающим голосом, вслушивалась в дыхание, которое становилось все глубже и спокойнее. Мой мальчик засыпал, прижавшись ко мне всем телом. Засыпал довольным и счастливым. И пусть весь мир катится к чертям, ничто не должно нарушать сна моего самого любимого принца.