Скажи это по-французски

Целую волшебную неделю мы наслаждались Парижем. Музеи, конечно, были прекрасны, но я предпочитал любоваться не выставленными в них картинами и скульптурами, а Гермионой. Порой, когда ее рука случайно касалась моей, я чувствовал, что сейчас не выдержу и поцелую ее, а уж потом — пусть хоть Непростительным в меня бросает! С каждым днем я любил ее все больше и больше. Она стала для меня абсолютно всем: воздухом, которым я дышал, теплом солнечного света, Магией... И все же я изо всех сил сдерживал себя. Мне хотелось — глупо и наивно хотелось — чтобы она сама сделала первый шаг ко мне.

Между тем незаметно подкрался сентябрь. Начались занятия, и теперь мы с Гермионой виделись только поздно вечером, когда оба, утомленные и измученные, еле доплетались до нашей квартирки. Мне было страшно неловко, что она вынуждена работать, тогда как я мог позволить себе скромное, но безбедное существование на деньги, выделенные бабушкой, поэтому я нашел место помощника продавца цветов в оранжерее на отшибе магического квартала Парижа, а Гермиона устроилась официанткой в одном из многочисленных кафе рядом с Сорбонной. Готовиться к занятиям у нас получалось лишь ночью, и мы оба ужасающе выматывались от недосыпа. Невзирая на усталость, Гермиона находила время подтягивать мой французский — увы, все еще далекий от идеала. А ее слова: «Скажи это по-французски», — стали для нас чем-то вроде пароля.

Наши отношения, к моему глубочайшему сожалению, не претерпели за прошедшие недели никаких изменений. Для Гермионы я по-прежнему являлся преданным другом, человеком, которому можно доверить любые тайны, но и только. Иногда мне казалось, что все совершенно безнадежно. Возможно, она так и не сумела полностью излечиться от своей любви к Рону, и в таком случае у меня вообще не было ни малейшего шанса... А порой она смотрела на меня так, словно... «Нет, — говорил я себе, — наверное, у меня просто разыгралась фантазия, и я потихоньку схожу с ума от неразделенной любви».

Мое положение осложнялось еще и тем, что у меня, как ни странно, появилась поклонница. Хорошенькая француженка по имени Каролин, учившаяся со мной на одном курсе и буквально не дававшая мне проходу. С истинно французскими бесцеремонностью и самоуверенностью она то пыталась пробиться к моему сердцу через желудок, угощая пирожными собственного изготовления, то подкарауливала после занятий, предлагая «пойти где-нибудь посидеть». Я, разумеется, оставался глух к ее заигрываниям, и это несмотря на то, что, по слухам, среди предков девушки имелись вейлы. Каролин сердито надувала губки, а на следующий день меня снова ожидало какое-нибудь лакомство. Однажды, к моему вящему ужасу, она стащила мои конспекты и изрисовала пергамент легкомысленными сердечками и затейливой вязью, складывавшейся в слова: «Невилл плюс Каролин равно amour (1)», — которые мне никак не удавалось свести. Конечно, проще всего было бы уничтожить компромат, но в том-то все и дело, что конспекты требовались мне для сдачи зимней сессии, и я оставил все как есть, старательно пряча свиток на самое дно сумки. Я надеялся, что он никогда не попадется на глаза Гермионе, но этого, естественно, не произошло.

— Кто такая Каролин? — осведомилась она как-то за ужином, столь поздним, что его можно было спокойно счесть ранним завтраком.

— Каролин? — переспросил я, прикидываясь ничего не понимающим простофилей.

— Да. У тебя на столе лежал свиток, я позволила себе заглянуть. Прости, мне стало интересно, что ты изучаешь.

Отпираться было бесполезно. Я покраснел как рак и, кляня свою рассеянность, выдавил:

— Она моя сокурсница.

— И премило рисует, — безжалостно подсказала Гермиона, и в ее голосе почему-то зазвенели металлические нотки. — Те завитушки на пергаменте... Вероятно, ты ей небезразличен. Вот и пригласил бы ее на свидание. Она, должно быть, хорошенькая.

«Немедленно скажи ей, что тебе не нужна никакая Каролин, а только она», — завопило мое подсознание, но в тот же миг я, внутренне содрогаясь от последствий собственных слов, произнес:

— Да, ты права! Она уже давно за мной бегает... Пожалуй, я так и сделаю!

— И замечательно, — металла в голосе Гермионы сразу поубавилось. Она словно сжалась на стуле. — Назначь ей свидание в нашем кафе. Мне будет любопытно на нее поглядеть.

* * *

Целую неделю я собирался с духом, переживал и злился на самого себя и Гермиону. Я совсем не разбирался в женской психологии и недоумевал, зачем Гермиона с таким маниакальным упорством толкала меня в объятия Каролин. Неужели она не понимала: мне ни к чему эта хорошенькая пустышка.

Чары молодой вейлы в третьем поколении на меня абсолютно не влияли, зато провокационные вопросы Гермионы:

— Ну и как продвигаются твои дела на любовном фронте? — заставляли действовать более решительно. Если Гермиона так жаждет видеть меня с Каролин, так тому и быть!

В конце следующего учебного дня я подошел к Каролин и, постаравшись придать своему голосу непринужденный тон, поинтересовался:

— Ты не хочешь завтра сходить со мной в кафе?

Она кокетливо склонила голову к плечу, немного удивленно посмотрела на меня, а потом, привстав на цыпочки, поцеловала в щеку.

— Конечно хочу!

И унеслась к подружкам, сразу же окружившим ее.

Я представлял, как она рассказывает им, что «загадочный британец» пригласил ее на свидание, а в груди все сжималось от боли и отчаяния. Значит, завтра мы с ней проведем вечер в кафе, а после этого... Думать о том, что, вероятнее всего, Каролин ждет от меня каких-то активных действий, было невыносимо и неприятно. С каких это пор подлинную любовь подменяют дешевым суррогатом? Разве способна Каролин сравниться с Гермионой? Умной, желанной и совершенно для меня недоступной!

Я задержался в оранжерее почти до полуночи, а когда наконец вернулся домой, застал Гермиону на кухне. Она спала, положив голову на толстенный фолиант по трансфигурации. Разумеется, самым правильным сейчас было бы отнести ее в постель, но я банально испугался, что не справлюсь с собой. Что стоит мне только коснуться ее тела, и я больше не смогу сдерживаться. Я подошел к кухонному столу и негромко кашлянул.

— Мерлин, Невилл, я, кажется, уснула, — произнесла Гермиона, не открывая глаз. — Через неделю экзамены, а сил уже совсем не осталось...

Она была такой домашней и родной в своей сиреневой фланелевой пижаме с детским рисунком из плюшевых мишек и мягкими тапочками со смешными помпончиками, что моя ладонь сама собой потянулась и погладила ее по волосам. Никакого эротического подтекста в этот жест я не вкладывал, просто дружеское утешение.

— Бедняжка. Отправляйся-ка ты в кровать. Спать на учебнике трансфигурации, наверное, жутко неудобно.

— Ага, — зевнула она, — всю щеку отлежала. Кстати, как у тебя с Каролин?

Ну почему надо было все портить неуместными вопросами о дурацкой полувейле?!

— Прекрасно, — процедил я сквозь зубы, — завтра иду с ней на свидание.

— Непременно загляните в мое кафе. Должна же я удостовериться, в чьи руки отдаю лучшего друга, — неожиданно бодро сказала Гермиона. — Пойдем выберем тебе рубашку.

— Зачем? — искренне удивился я. — На дворе — зима, и я собираюсь надеть теплую мантию.

— А вдруг возникнет ситуация, когда тебе придется снять твою мантию? И в чем ты тогда окажешься?

Мне хотелось возразить, что я предпочту вообще не ходить на это мордредово свидание, чем помыслю о возможности раздеваться в присутствии Каролин (а еще хуже — вместе с Каролин), но Гермиона уже схватила меня за руку и поволокла к гардеробу, где на плечиках сиротливо болтались три рубашки.

— Вот эта, белая, — ткнула она пальцем. — Две остальные — слишком будничные. Давай-ка мы ее отгладим, — она провела вдоль рубашки волшебной палочкой. — Пожалуй, единственные бытовые чары, которые мне удалось освоить более-менее прилично, — вздохнула Гермиона. — Честно говоря, я порядком устала выслушивать от Рона отповеди, какая я плохая хозяйка...

«От меня бы ты никогда ничего подобного не услышала! — подумал я про себя. — С тобой я готов всю жизнь стирать в маггловских прачечных и есть еду из супермаркета!»

— Ну вот, теперь мне не стыдно отпускать тебя на свидание! Спокойной ночи, Невилл! — она чмокнула меня в щеку, и от этой незатейливой ласки я покрылся мурашками, а в паху заметно потяжелело.

Той ночью я спал просто ужасно. Мне снилась Каролин, голая и развязная, с распущенными по плечам белокурыми волосами, манившая меня рукой, а Гермиона с совершенно опустошенным видом стояла позади меня и подталкивала в спину.

— Иди, иди к ней! Она так хочет тебя! — приговаривала она, и в ее голосе снова звучал металл.

А потом картинка сменилась другой. Я сжимал в объятиях обнаженную Гермиону, и мы целовались, точно обезумев от страсти. Но внезапно она резко оттолкнула меня и с презрением заявила:

— Иди к своей Каролин, неудачник. Я любила и люблю только Рона.

При этих невыносимо страшных словах я подскочил на кровати и проснулся. За окном все еще было темно. Я весь дрожал и дышал так загнанно, словно за мной гналось стадо разъяренных кентавров. Мерлин, кто бы знал, как мне не хотелось идти на это свидание!

* * *

Я заметил Каролин еще возле здания университета.

— Ну что, наши планы в силе? — спросила она, трижды чмокнув меня в щеки по заведенной здесь привычке, до сих пор кажущейся нам с Гермионой весьма бестактной.

— Естественно, — как нельзя более непринужденно ответил я, — вечером поведу тебя в одно славное местечко в магическом квартале.

- Сharmant (2), — улыбнулась она. — Какой ты милый!

Мерлин свидетель, я весь вечер действительно старался быть милым. Даже когда обслуживавшая нас Гермиона, метнув на меня очень странный взгляд, с грохотом поставила на столик наш заказ, немного обрызгав Каролин кофе, я сделал вид, что ничего особенного не произошло, и, как истинный джентльмен, кинул Очищающее, избавившее ее мантию от нескольких коричневых пятен.

Я был милым и галантным кавалером, пока провожал Каролин до дома (она жила в двухэтажном коттедже почти в самом конце магического квартала) и слушал ее неумолчную болтовню. Только когда мы уже стояли возле ее дверей, и она пригласила меня войти, радостно заявив, что родители пошли в оперу, моя галантность дала задний ход.

— Нет, Каролин, — твердо произнес я, отодвигаясь от нее, — не сегодня. И вообще... никогда. Ты замечательная девушка, найди себе кого-нибудь другого.

— Ты в кого-то влюблен, — констатировала она, и ее голубые глаза тут же наполнились слезами обиды, — и решил дать ей повод к ревности... Ну и дурак же ты, Невилл Лонгботтом! Ненавижу тебя! — она с силой стукнула по моей груди маленьким кулачком, рывком отворила входную дверь и захлопнула ее прямо перед моим носом.

Потоптавшись еще какое-то время около ее дома, я развернулся и направился вниз по улице. Я действительно повел себя как дурак и подлец и совершенно незаслуженно обидел эту, в сущности, хорошую и такую наивную девушку, основательно заблуждавшуюся на мой счет. Кроме того, я недоумевал, почему Гермиона так разозлилась, когда я зашел в кафе вместе с Каролин. Я чувствовал себя глубоко несчастным, запутавшимся и сбитым с толку. Больше всего на свете я хотел сейчас увидеть Гермиону, но, Мерлин свидетель, боялся взглянуть ей в глаза...

* * *

Гермиону я обнаружил на подоконнике. Она сидела, подтянув колени к груди, и зябко куталась в свой пушистый банный халат. А еще она плакала. Горько, по-детски, навзрыд, размазывая слезы по щекам.

— Герм, что произошло?

Я совсем растерялся. Там, в кафе, она так странно на меня посмотрела, словно... Но ведь этого никак не могло быть. Она сама настаивала на моей встрече с Каролин и даже помогала выбирать рубашку, на случай, если мне все же придется снять зимнюю мантию. Да, кофе она поставила на столик немного резче, чем требовалось, так что брызги разлетелись во все стороны и попали на светло-бежевую мантию Каролин, и та недовольно поджала свои красиво очерченные губки:

— Осторожно, дорогуша!

И, повернувшись ко мне, снова защебетала о чем-то своем, напрочь позабыв о досадном инциденте. Каролин вообще напоминала птичку. Такая же яркая, маленькая и... глупая. И зачем я только пошел на это свидание?!

— Зачем я только пошел на это свидание?! Ведь я любил и люблю одну тебя... — слова вырвались сами собой, а в следующее мгновение я уже целовал ее мягкие, соленые от слез губы, а она, все еще вздрагивая от рыданий, отвечала мне, зарываясь пальцами в мои волосы.

— Я люблю тебя! — повторил я, отрываясь от нее на миг, лишь для того, чтобы прижать к себе еще крепче, слушая, как колотится ее (а может, мое) сердце.

— Скажи это по-французски... — прошептала Гермиона.

— Je t'aime, — тихо произнес я заученные наизусть, вросшие в душу слова.

Дрожа от возбуждения, я развязал пояс ее халата. Под ним ничего не оказалось, кроме крошечных кружевных трусиков, и, разведя полы в стороны, я, совершенно ошалев от всего происходящего, коснулся розового соска, тут же затвердевшего под моими губами. Гермиона едва слышно вздохнула и потерлась носом о мою макушку, а потом потянулась к крючкам на моей зимней мантии. Крючков было слишком много, а терпения у нас обоих — слишком мало. Гермиона засмеялась, схватила с подоконника волшебную палочку, и, повинуясь ее заклинанию, я остался в одних боксерах. От ее близости путались мысли и мутилось сознание. Я страшно боялся, что опять в очередной раз сделаю что-нибудь не так, и тогда она взяла мою руку и положила ее себе между ног, слегка надавив моими пальцами на влажную ткань трусиков. Сдвинув тонкую полоску кружев, я принялся ласкать ее, попутно целуя то в чуть припухшие губы, то в шею, то в грудь.

Я почти ничего не видел от страсти. Член стоял вертикально, и я умирал от желания войти в нее. Гермиона поцеловала меня, быстро стащила трусики и, опираясь одной рукой о подоконник, другой направила мой член в себя, обнимая меня ногами.

— Двигайся, Невилл, пожалуйста, — прерывисто прошептала она.

Я качнул бедрами, и она вскрикнула. Я вбивался в нее, все резче и сильнее, а она стонала и еще крепче прижималась ко мне. Возбуждение все нарастало, и вскоре я ощутил себя охваченным огнем фениксом. Жар от ее тела передавался и мне, и я плавился от восторга и наслаждения, пока, выдохнув «Герми», не кончил, сотрясаясь от мощного оргазма.

* * *

Я проснулся от того, что волосы Гермионы щекотали мне шею. После того как мы занимались любовью на подоконнике, я отнес ее в кровать, и все повторилось, а потом — еще и еще. Мы словно с цепи сорвались. Желание оказалось столь сильным, что мы не отрывались друг от друга почти всю ночь и лишь под утро провалились в глубокий сон, так и не разжав объятий.

Раз или два я порывался спросить ее, когда она поняла, что любит меня, но затем решил, что мне абсолютно не хочется знать этого. Ее чувства ко мне — вот что было главным, а подробности... Да кого они, в сущности, интересуют? Уж точно не меня!

Пока я лежал и размышлял, как сделать ей предложение и не тороплю ли я события, Гермиона открыла глаза, улыбнулась мне и чмокнула в нос.

— Почему я была такой глупой? — вздохнула она и потерлась о мою небритую и, наверное, колючую щеку.

— Всем нам свойственно совершать глупости, — притворно глубокомысленно изрек я, — даже такой невероятно умной девушке, как ты. Гермиона, — я оперся на локоть, внимательно вглядываясь в ее лицо, — а если я признаюсь, что мечтаю на тебе жениться...

— Только если пообещаешь: никаких родовых камней и распорядителей церемоний. Я преклоняюсь перед Магией, но не желаю вмешивать ее в наши отношения.

* * *

Свадьбу мы сыграли под Рождество. В британском филиале Министерства магии мы поставили свои росписи под зачарованным документом, удостоверяющим, что мистер Невилл Лонгботтом и мисс Гермиона Джин Грейнджер стали законными супругами. Все в точности, как она хотела: никаких помпезных церемоний, родовых залов, алтарей и прочего. Я был полностью согласен с Гермионой. Наш брак скрепляла любовь, а не Магия. На глазах у свидетелей (Гарри, Северуса и, конечно же, бабушки), которым пришлось ради нас провести это Рождество в Париже, мы обменялись обручальными кольцами и стали мужем и женой.

Ровно через год у нас родились близнецы. Когда я взял на руки двух крошечных пищащих малышей, неуловимо похожих и на меня, и на Герми, я понял, что это и есть абсолютное, ничем не замутненное счастье.

______________________________________

1. amour (фр.) — любовь

2. charmant (фр.) — очаровательный, обворожительный, прелестный.