Окрылённые

ОНА НЕНАВИДИТ ЗАПАХ ВОКЗАЛОВ. Не потому что они пахнут - нет. Просто с них всё начинается. Или заканчивается. А чаще - и то и другое. Хоть она и не боялась перемен. Она привыкла держаться особняком, спрятанная за страницами книг, где любовь была возвышенной, а не грязной игрой, как в жизни.

Мирана металась по комнате, наспех заталкивая вещи в чемодан. Плюшевый Потап валялся на кровати, словно потерянный солдат. Одежда, краски, блокноты — всё летело в беспорядке, руки дрожали, сердце било тревогу прямо в горле.

— Уйду. Всё равно ненадолго. Один месяц — переживу. Не сегодня — завтра. Не здесь — где угодно. Только бы не здесь.

Она шептала себе эти фразы, будто мантры, но от этого легче не становилось.

За спиной послышался звук шагов. Она не обернулась. Знала, кто вошёл.

— Сильно на них не смотри, — голос Артёма был хриплый, сдержанный, — они умеют сжирать всё живое, даже без крика.

— Я не думала, что будет так... тесно. — Мирана отвернулась к окну, вцепившись в край подоконника. — Месяц. Я просто хотела доучиться в художке, закончить выставку. А тут...

— Тут ты узнаешь, кто мы для него. И кто он для нас, — тихо сказал он. — Я же тебе говорил, не жди тепла. Я сам сюда приехал и пожалел уже на второй день.

Она села на край кровати. Потап оказался в её руках, как будто сам туда прыгнул.

— Ты ведь переехал месяц назад. Почему не сказал мне всего?

— Потому что ты и так боялась, — честно признался он, присаживаясь рядом. — Хотел, чтобы у тебя было хоть немного надежды. Хоть тень.

— Надежда? — горько усмехнулась она.

Тёма промолчал. Посмотрел на неё внимательно — как на сестру, которую не мог спасти тогда и не может сейчас.

— Мир. Коть. Мы договорились. Он обещал, что мы будем "свободны", когда меня забрал. Ну так пусть держит слово.

— У тебя квартира? — спросила она слабо.

— Маленькая, но тише. Я живу сам, учусь. Протянем месяц. А потом — ты поедешь обратно. Или куда захочешь. Главное — не сюда. Потом посмотрим, опекунство все равно отдаст тебя маме, а мне и так восемнадцать но школу надо закончить. Потом пойду с тобой.

Она посмотрела на него — впервые с начала приезда не испуганно, а с благодарностью.

— Спасибо, Тёма.

Он кивнул, сжал её плечо и встал.

— Доделай выставку, ладно? Потап не простит, если не дорисуешь своего медведя на холсте.

Уголки её губ дрогнули — почти улыбка.

***

Солнце медленно тонуло за горизонтом, заливая кабинет мягким янтарным светом. Михаил Лебедев сидел за массивным столом — строгие черты лица расслаблены, пальцы уверенно скользят по последнему листу договора. — Подпись — решительная, прямая, как и он сам. — Перо скользнуло по бумаге с лёгким шорохом.

Он откинулся на спинку кресла — кожа натянулась с характерным скрипом, — и позволил себе редкую минуту удовлетворения.

— Получилось. — Он едва слышно выдохнул и закрыл глаза на пару секунд. — Депутат. Отец. Наконец-то снова отец.

Телефон завибрировал на столе — короткий, настойчивый сигнал, прерывающий тишину. Михаил медленно протянул руку — взгляд упал на экран. «Любимая ❤️». Уголки губ дрогнули в лёгкой улыбке.

— Любимая, — голос его потеплел, стал ниже, мягче. Он нажал на зелёную кнопку и приложил телефон к уху.

— Подписал? — Лена звучала легко, с ласковыми интонациями, в которых он всегда находил опору.

— Только что, — он встал с кресла, подошёл к окну и отдёрнул штору — за стеклом, в отблесках вечернего света, расплывался силуэт их нового дома. — Всё готово. Теперь они здесь. Теперь — мои.

— Ты счастлив? — в её голосе — полуулыбка, будто она уже знала ответ.

— Больше, чем ты можешь представить, — тихо ответил он, наблюдая, как за воротами мелькнула машина с московскими номерами. — Они приехали.

— Ты справился, Миш. — Лена чуть понизила голос, и в этих словах было больше нежности, чем в любом поздравлении. — Только, пожалуйста, мягче с ними. Они не обязаны радоваться… сразу.

Михаил медленно кивнул, всё ещё глядя в окно — там, на повороте, затормозила чёрная «Шкода». Он почувствовал, как сердце сжалось — от ожидания, от страха, от любви.

— Я знаю, Лена. Знаю. Но я дождался их. И не отпущу. Никогда больше. Мою Мишутку и моего Орла.

Орлом он называл своего единственного сына.

После звонка Лебедев отправил к дочери водителя.

***

А

сфальт был выщерблен, как старая кожа. Машина — тёмная, с московскими номерами — медленно въехала на узкую улицу. По бокам — унылые пятиэтажки, покосившиеся заборы, какие-то пацаны гоняли мяч прямо на дороге. Всё казалось серым. Не родным — чужим.

На заднем сиденье — Мирана. Голова прислонена к стеклу, пальцы сжимаются в тонкие кольца на коленях. Тёма — рядом. Смотрит вперёд, молчит. Сутулится, как будто город давит ему на плечи.

— Почти приехали, — буркнул водитель.
Мира сжала зубы — не ответила.

— Сюрприз, — прошептала себе под нос, — «Дом».

Она помнила это слово, как крик матери у дверей: «Хочешь к нему? Вот и езжай!»
Так просто.
Так, будто отдают посылку, а не дочь.

— Как думаешь, он изменился? — Артём вдруг заговорил, не отводя взгляда от окна.

— Нет, — резко. Почти зло. — А ты?

— Не знаю. — Он пожал плечами. — Я его почти не помню. Только запах сигарет… и его спину, когда он уходил.

Мирана стиснула кулаки. В груди жгло — от предательства, от одиночества, от безысходности. Этот город — словно замороженный кадр из чужого фильма. И в этом кадре она — чужая.

Машина остановилась у высокого забора. Дом был приличный — свежая краска, аккуратный двор. Не то, что вокруг. Депутат же. Может, даже горд собой.

Ворота открылись автоматически. Во дворе стоял он.

Она с братом прошли вперёд за ворота внутрь дорогих домов ЖК.

— Это… наша квартира? — Мирана ошеломлённо смотрела на светлую гостиную, где пахло новой мебелью, свечами и чем-то дорогим, почти гостиничным.
Белые стены, дизайнерские светильники, современная кухня — всё выглядело как с обложки журнала. Только вот пахло… пустотой.

— Он снял её для нас, — подтвердил Тёма, опираясь о дверной косяк. — Сказал, "хотел, чтобы детям было комфортно".

Мирана прошла дальше, поглаживая Потапа. Медведь казался таким чужим среди этого глянца. Она бросила взгляд в сторону огромного окна с видом на центр города. Слишком много стекла, слишком мало тепла.

— Он ведь пытается, да? — выдохнула она. — Только опоздал.

Тёма молчал. Спустя пару часов — снова звонок в дверь.
На пороге стоял Михаил Лебедев. В дорогом пальто, с коробкой десертов, в приподнятом настроении. За ним — Лена и Лёша.

— Я подумал, что вам будет приятно отметить первый вечер здесь. Всё-таки — начало новой жизни, — с улыбкой сказал отец, проходя внутрь.

Он ловко поставил коробку на кухонную стойку, как будто был здесь дома.

— Ты не против, если мы поужинаем вместе? — спросил он у дочери.

— Всё равно, — Мирана пожала плечами, — вы же всё уже решили.

Они сели. Тёма молчал. Лена старалась быть приветливой, аккуратно разливала сок, нахваливала салат. Лёша перекинулся с Мирой парой нейтральных фраз. Он был таким же, только повзрослевшим. Чужой, но не злой.

— А я вот решил, — с видом триумфатора сказал отец, — что тебе, Мишутка, будет лучше учиться там, где ты уже была. Вернёшься в свою старую школу.

Тарелка в её руках дрогнула.

— Ты... серьёзно? — Мирана подняла взгляд. — Ту самую школу?

— Конечно. Там всё уже улажено. С директором договорился. И учителя поменялись, вроде бы. Всё теперь прилично.

— Ты даже не спросил меня, — её голос стал тихим, но колючим. — Не спросил, как я себя чувствую, не подумал, что у меня были причины сбежать оттуда.

— Я подумал о твоём будущем, — твёрдо сказал Михаил. — А не о твоих капризах.

— Капризы? — вмешался Тёма. — Ты называешь травлю в школе капризом?

— Не преувеличивай, Артём Лебедев! — сжал челюсть Михаил. — Время прошло, пора взрослеть.

— Взрослеть? Ты просто решил, что если купишь трёшку и поставишь сюда паркет за миллион, мы забудем, как ты на нас забил, когда женился второй раз? Ах, да. Ни какой я не Лебедев. Запомни это.

— Хватит! — вскинулась Лена. — Не при мне, Артём. Мы пришли с добром.

— Тебе бы помолчать, — бросил он резко. — Это ты тогда маме звонила, помнишь? Или теперь тоже удобную картинку строишь?

— Артём! — рявкнул Михаил, стукнув кулаком по столу. — Это уже лишнее.

Мирана встала.

— Хватит. Я не голодна. Спасибо за... квартиру. И ужин. И что теперь снова отправляешь меня туда, откуда я уезжала в слезах.

Она взяла Потапа и ушла в комнату, не обернувшись.

Лёша посмотрел ей вслед, потом перевёл взгляд на Тёму.

— Ты как?

— Нормально. Привык уже, — бросил тот. — Только сестру в это не втягивай.

Внутри — грохот захлопнувшейся двери и пустота. А в новой трёшке с евроремонтом снова пахло чем-то холодным. Как и раньше — только теперь стены были дороже.

— Ну всё, мы побежали, — Лена поправила пальто и ласково взглянула на Мирану. — Осваивайтесь, ребята. Если что — звони, не стесняйся.

Она подошла ближе и неожиданно тепло обняла Мирану — не наигранно, без притворства. Как будто знала, как это важно в такой момент.

— Ты выросла, — прошептала Лена. — Но в глазах всё та же умная девочка. Держись, хорошо?

Мирана чуть-чуть растерялась, но кивнула.
— Спасибо…

— Лёша, идём, — позвала Лена сына, и он лишь коротко махнул рукой Миране и Тёме, прежде чем скрыться за дверью. Пока между ними — всё нейтрально.

Отец остался на пороге чуть дольше. Подошёл к дочери, будто колебался — можно ли? И всё же, наклонился, легко коснулся губами её лба.
— Спокойной ночи, Мишутка.

Это слово. Почти забытое. Слово из другой, тёплой жизни. Сердце дернуло.

Он мягко улыбнулся:
— До завтра, Миша.

Она не ответила. Только смотрела, как он уходит. И не знала — легче стало или наоборот.

Дверь закрылась. Остались только Тёма, она… и Потап, сжавшийся в её руках.

Дверь за отцом мягко щёлкнула — и в квартире наступила тишина. Гулкая, странная, будто вырезанная из времени.

Мирана стояла посреди просторной кухни, сжимая Потапа — плюшевого медведя, которого отец подарил ей лет в восемь. У Потапа уже немного стерлись глазки, один ушко держалось на нитке, но он всё ещё был её.

— Эй, — Тёма подошёл ближе, сбросил толстовку на стул. — Ты как?

Она молча кивнула. Потом вдруг дрогнула — почти незаметно, но брат заметил.

— Пойду… умоюсь, — пробормотала и скрылась в ванной.

Закрыв за собой дверь, Мирана включила воду — просто чтобы заглушить звуки. Не плачь. Не сейчас. Ты же обещала себе. Но в груди уже горело.

Сначала просто сдавленный вдох, потом — судорожный выдох. Слёзы будто сами нашли дорогу, без разрешения.

— Господи… — прошептала она, уткнувшись в Потапа. — Зачем всё это?

Телефон в кармане вибрировал. Мама. Руки дрожали, но она ответила.

— Миранка? — голос родной, чуть усталый, но тёплый. — Ты добралась?

Мира зажмурилась. И всё покатилось само:

— Мама… я не хочу тут быть. Зачем ты меня отдала? Он опять хочет меня в ту школу… ты же знаешь, что там было.

— Я знаю, милая, — голос стал ниже. — Прости меня. Просто… я больше не могла тянуть одна. Он стал слишком влиятельным. Он бы всё равно добился.

— Ты хоть боролась? — прошептала Мирана.

На том конце было молчание. Но в этом молчании не было злобы — только боль.

— Я всё время боролась, Мишутка. И буду бороться. Просто сейчас… хотя бы месяц, ладно? Ты же сильная. Там Тёма с тобой.

— Потап со мной, — слабо усмехнулась Мирана сквозь слёзы.

— Вот и хорошо. И брат. Он всё знает, всё понимает. Доверяй ему.

— Мам…

— Да, солнышко?

— Я скучаю.

— Я тоже. Безмерно. Звони в любое время. Хоть среди ночи, слышишь?

— Угу…

Мирана закончила разговор, вытерла лицо и вышла из ванной. В кухне было тихо. Только чайник тихо попыхивал.

Тёма стоял у окна, в руках кружка, в другой — телефон. Увидев сестру, поставил всё на стол.

— Всё выговорила? — спросил он мягко.

Она только кивнула.

— Мне не нравится, как всё это вышло, — добавил он. — Но я здесь. Если что — не дам в обиду. Ни школе, ни отцу, никому.

Она подошла ближе. Уткнулась лбом в его плечо.

— А ты меня всегда защищал.

— Потому что ты — моя Мишутка, — усмехнулся он. — Какая бы ты взрослая ни была.

И впервые за весь день ей стало чуть-чуть легче.