Изломы прошлого

Каждый разговор с отцом — как проверка на прочность. Это тот момент, когда приходилось контролировать свои эмоции, жесты, слова.

Всю себя. Полностью.

Я надевала непроницаемую маску, и ему это нравилось. Именно этого он и требовал от меня — полного отсутствия эмоций и чувств, видя в женских волнениях, в отличие от мужских, исключительно слабость. Он не хотел знать, обидно мне или радостно, насколько я разочарована или счастлива. Женщины в целом являлись для него слабыми и абсолютно недееспособными существами, поэтому он считал, что нет необходимости подтверждать это еще и «свойственной только им» драмой.

Стоит ли говорить, что некоторые из эмоций мне не приходилось скрывать просто потому, что их и не было в моей жизни? Либо я настолько привыкала к ним, что со временем они перестали как-либо отражаться на моем лице и состоянии. А в какой-то момент и вовсе перестала осознавать, что испытываю в тех или иных ситуациях, попадая в ловушку чужеродности и непонятности.

Было страшно превратиться в безэмоциональное существо, которое просто живет в соответствии с навязанными правилами, подавляя малейшие проявления своей человечности. Наполовину я уже итак была им, следуя абсолютно всему, что диктовал Якопо. Собственная бессильность против него порождала внутри тихий трепещущий гнев, от которого я не могла избавиться или выразить.

Точнее, могла, но только на себе.

Так вот, правило при любом контакте с отцом: выслушать его и выполнить все в лучшем виде. Что я и собиралась сделать сейчас, ожидая его в кабинете.

Здесь царила атмосфера сдержанности и неприступности.

Вся мебель из темного дерева, глянцевая поверхность столов отражала холодный пустой свет, льющийся из ламп. Стены выкрашены в мрачный темно-зеленый оттенок, а единственным «украшением» служила точная копия картины Франсиско Гойи «Сатурн, пожирающий своего сына».

Холод каждый раз парализовывал мой позвоночник, а кожа покрывалась мурашками, стоило обратить на нее внимание.

Она изображала жуткого титана, пожирающего плоть собственного ребенка. Его искаженное от ярости лицо выражало неконтролируемое безумие. Несмотря на всю свою нереалистичность, картина казалась мучительно живой, передавая неописуемую жестокость происходящего.

Моя воспаленная фантазия дорисовывала пронзительные крики, застывшие навсегда на холсте, и судорожные движения маленького тельца в руках Сатурна, бьющегося в предсмертной агонии. Напряжение, исходящее от нее, даже спустя долгие годы все также казалось ошеломляющим, заставляя нервы дрожать, а мысли путаться.

Когда я отводила взгляд, образы все равно продолжали преследовать. Эта картина была одной из многочисленных причин, по которой я не любила находиться тут.

Мне казалось, что на холсте — метафора моих отношений с отцом, а также угроза его подчиненным, каждого из которых он мог в любой момент превратить в беспомощного сына Сатурна. Отец уничтожал тех, кто не соответствовал его ожиданиям, медленно и безжалостно, не оставляя за собой и следа. И этот титан был ярким напоминанием о его безграничной власти и жестокости.

Воздух тут был тяжелым, спертым, пропитанным запахом спиртного, сигар и грязных разговоров.

Стул, на котором я сидела, обтянутый жесткой кожей, не оставлял и намека на комфорт.

Я сидела ровно, словно мне в спину поместили тонкий длинный шпиль, который не позволял согнуться. Руки сложены на коленях, ноги стояли аккуратно скрещенные в лодыжках и немного склоненные в бок. Все остальные положения отец считал неженственными и отталкивающими.

Он говорил, что будет ждать меня ровно в час, но его не было уже около двадцати пяти минут. Это, к сожалению, не означало, что я могу уйти и продолжить заниматься своими делами.

Я должна была сидеть и ожидать его.

Он всегда поучал, чтобы я привыкала к подобному. Ведь когда-нибудь мне придется постоянно ждать своего мужа с работы и я должна буду это делать независимо от того, какое время суток и сколько времени это займет. Существовало еще множество правил, соблюдение которых, по его мнению, делали из меня идеальную девушку и будущую жену.

Иногда мне хотелось сказать, что в браке я намеренно буду вести себя как похабная истеричка, чтобы вся семья мужа думала, будто моим воспитанием никто никогда не занимался.

Конечно, эти мысли оставались лишь плодом моих фантазий. Произнести их вслух было равносильно самоубийству, так же как и претворить в жизнь. Я ни капли не надеялась, что тот, кто станет моим супругом, проявит такую невыносимую терпимость ко мне.

Дверь кабинета открылась, и, наконец, показался отец — невысокий, ссутулившийся и небритый. Его черные волосы были уложены назад с помощью геля, а концы вились на затылке. В теле уже давно отсутствовал даже намек на физические тренировки. Зато в выборе солдат это был для него второй по важности пункт после готовности умереть за честь Семьи.

Он не производил впечатление приятного человека даже внешне, не говоря уже о том, что представлял собой внутренне.

С шумом упав в свое кресло за письменным столом, так, что оно издало звук, похожий на вздох, Якопо сложил руки на животе, глядя на меня исподлобья.

— В субботу состоится мероприятие в честь твоей помолвки. А через неделю сыграем свадьбу, — быстро, коротко и по делу.

Я уже собиралась на автомате согласно кивнуть, когда смысл сказанного дошел до моей головы, заставив перестать дышать. От накатившего напряжения кончики пальцев на ногах поджались настолько сильно, что мне показалось, будто ноги сведет судорогой.

Мое тело в мгновение одеревенело.

Помолвка? Свадьба?

Он произнес это так, словно мне уже все известно об этом и оставалось только согласовать даты, а не так, будто я слышала эту новость сегодня впервые.

В прошлый раз все случилось по-другому. В ту первую помолвку, которой оказалось не суждено перерасти в свадьбу. Все оговаривалось заранее. Я познакомилась с женихом до того, как он надел помолвочное кольцо на мой палец.

И в этот раз я ожидала подобного, а не просто констатации факта за четыре дня до события. Что показалось еще более угнетающим — свадьба выпадала ровно на день моего рождения. Его уже сейчас можно было отметить еще и как день моей смерти.

Если бы только отец понимал, что он делает.

— Не смотри так на меня, — я покорно отвела взгляд, не зная, что в нем не устроило Якопо. Я полностью копировала его абсолютно расслабленное выражение лица, — у тебя было почти три года, чтобы оплакать Абеля и похоронить все, связанное с ним. Это даже больше, чем следовало. Но я проявил уважение к тебе и к Их Делу.

Вряд ли это было проявление уважения ко мне и американо-итальянскому синдикату. Отец просто ждал подходящего момента, когда все проблемы вновь улягутся и появится уверенность, что на торжество никто не заявится с оружием и обещаниями мучительной смерти, что могло сорвать ему многочисленные сделки, для которых и требовались подобные мероприятия.

Если откровенно, он вообще не знал, что такое «уважать». Он практически всех считал ниже своего достоинства, в особенности тех, кто не представлял выгоды для него.

Я прикусила кончик языка, отрезвляя себя болью, чтобы не впасть в панику и уж тем более, чтобы не дать отцу повода разозлиться.

«Просто кивни, Джина. Ты ведь итак знала, что рано или поздно это произойдет. Это был вопрос времени», — как мантру в мыслях повторяла я себе.

— Он уважаемый мужчина, Младший Босс Техаса. Вечером пятницы он и его семья будут тут.

Для меня не было важно, насколько он уважаем и какая у него должность. Если он нравился моему отцу, значит, не представлял собой ничего хорошего.

Практика уже давно доказала это.

— Как быстро, — это все, что я смогла выдавить из себя.

Нельзя было задавать отцу прямые вопросы, но такая спешка казалась мне непонятной.

— Я не намерен повторять прошлые ошибки. И к тому же ты не молодеешь, — слишком прямолинейно, — все наши девушки твоего возраста уже замужем. Если мы будем тянуть дальше, люди начнут думать, что с тобой что-то не так.

Со мной все не так.

Я кивнула, будто соглашаясь со всем сказанным.

— Готовься произвести лучшее впечатление. В этот раз нельзя будет спихнуть ошибки на то, что тебе всего лишь пятнадцать, — он лениво махнул рукой в сторону двери, — теперь уйди.

Я встала, чувствуя напряжение каждой клеточкой тела, особенно в голове. Мне казалось, что что-то в ней сейчас взорвется. Бесшумно закрыв за собой дверь, я прислонилась к ближайшей стене, охваченная внезапной дрожью. Мышцы больно сводило, а сердце стучало так громко, что казалось, его удары эхом разносились по пустому коридору.

Почему я была так удивлена? Почему чувствовала себя настолько разбитой, если во время каждого разговора ожидала услышать о свадьбе?

В первый раз это было легче, чем сейчас. Тогда я жила с глубокой надеждой, что у меня все будет хорошо.

Оттолкнувшись от стены, на ватных ногах я пошла в комнату мамы — единственное место, где я искала утешения и могла не притворяться.

Атмосфера в ней ощущалась пасмурная, тяжелая и холодная. Это как закутаться в мокрое одеяло.

Ее сиделка вновь оставила шторы распахнутыми, а двери на балкон открытыми, но даже яркие солнечные лучи не могли прогнать поселившееся тут уныние. Казалось, комната отражала состояние своей хозяйки.

Мама лежала в постели, повернувшись лицом к свету. Я могла видеть только ее спину и то, как едва заметно поднимаются и опускаются ее плечи с каждым слабым вздохом. Ее тело казалось таким хрупким и беззащитным.

Большую половину времени она оставалась неподвижной, особенно если кто-то находился рядом с ней. Было тяжело выгадать момент, когда она решит подать хоть какие-то признаки жизни, кроме первичных, а находиться с ней двадцать четыре часа в сутки не представлялось возможности.

Мы были похожи почти как две капли воды, не считая того, что она выглядела старше не только меня, но и своего возраста. Уже в тридцать семь седина окрасила ее некогда черные волосы, глубокие морщины пролегли на лице, кожа на теле становилась дряблой и местами пятнистой, глаза, потеряв всякий блеск, помутнели.

Велия Ринальди исчезала на глазах и я бы отдала все на свете, чтобы исчезнуть вместе с ней.

— Привет, мамочка, — я осторожно легла около нее, неподвижной и невосприимчивой к окружающему миру. — Он нашел нового жениха, — давление в голове становилось невыносимым.

Наши лица оказались на одном уровне, но она смотрела сквозь меня, живя в своем собственном мире, укрываясь от суровой реальности. Спасаясь от Общества, своего мужа, его отношения и даже от меня...

— Теперь это точно конец, да? — глаза защипало от слез, которым я не давала возможности пролиться.

Все это время я жила с мыслью, что
отец снова найдет для меня партию, подготавливала себя морально, но это не помогло и оказалось сейчас бесполезным.

— Ты мне так нужна, — мне отчаянно хотелось быть узнаваемой в ее глазах, иметь возможность рассказать о происходящем, услышать ее совет, обрести хоть какую-то опору в жизни, которая постоянно ускользала от меня, как песок из рук.

— Я не знаю, что будет дальше.

Ее взгляд все еще блуждал в пустоте, словно затерянный в бескрайних просторах, но рука, костлявая и тонкая, медленно потянулась ко мне. Я замерла, боясь спугнуть этот хрупкий контакт.

Она обняла меня.

Холод ее ладони на моей спине вырвал меня из оцепенения. Она просто остановилась там, больше не двигаясь.

Это оказалось одновременно так много и так мало.

Я больше не могла сдерживать слезы, и они потекли по моим щекам, оставляя мокрые дорожки на коже. Прижимаясь к ней, я чувствовала себя скрытой от всего мира.

Мне не хотелось, чтобы все повторялось...

— Абель Беллера, — парень протянул мне руку.

Его русые волосы, расчесанные аккуратным боковым пробором, обрамляли спокойное светлое лицо с классическими чертами. Он не выглядел ни напряженным, ни недовольным, а скорее излучал ауру безмятежности и добродушия. Я ожидала увидеть кого-то... Неприятного, похожего на своего отца. Но его внешность и манеры совсем не соответствовали моим представлениям, вызывая странный диссонанс.

Отец никогда бы не позволил мне стать женой того, кто не превращал каждый день моей жизни в ад. Он бы выбрал для меня кого-то грубого, жестокого, как он сам. Но Абель чувствовался как нечто совершенно другое.

Я смотрела на протянутую руку, не зная, могу ли ее пожать, не получив потом разгневанную реакцию Якопо. Но что-то во взгляде Абеля, абсолютно спокойное и не пугающее, заставило меня двинуться навстречу, несмотря на отца.

Я взяла его руку в свою.

— Джина, — он, конечно, уже знал мое имя, из-за чего я смутилась, не понимая, стоило его произносить или нет.

— Очень приятно, Джина, — его темно-серые глаза сверкнули чем-то странным, непонятным мне, — думаю, у нас получится найти общий язык и брак не станет проблемой?

— С моей дочерью у тебя никогда не будет проблем, — вклинился отец.

Так началась история длиною в два года, оставившая самые глубокие шрамы.

ОБЯЗАТЕЛЬНО поддержи автора ⭐️ (осталось немного до 100) или оставь 💬. Это важно. Спасибо!