Изломы прошлого

Палермо,
Город на Сицилии., Италия

— Покаяние позволит войти в новую жизнь и впустить мир в свои сердца, — взгляд священника задержался на мне, долгий и внимательный.

Он словно каждый раз надеялся зацепить меня этим. Ждал, что я притащу исповедаться своего отца и всю их шайку? При всем желании это даже представить тяжело.

Я согласно кивнула, но с меньшим воодушевлением в отличие от остальных прихожан. Меня хватало только на это и на крупные подаяния, которые просил регулярно вносить отец.

Это делалось не ради помощи и не в целях искупления.

Даже пожертвуй он все деньги мира, никогда бы не смог обрубить вереницу грехов, тянущихся за ним.

Как минимум, он должен залезть на верхушку «фонтана стыда» Пьяцца Претории и на глазах у всех облить себя кислотой. Но это будет малостью, которая не успокоит души людей, погибших от рук Общества чести и сердца их родственников, которые, уверена, до сих пор тосковали.

Моего отца считали одним из многочисленных подозреваемых в том, что он является Человеком чести, творящим ужасы на улицах Сицилии.

Слово «честь» вовсе не стоило упоминать в одном контексте с ним, но именно так и называли себя уже не одно десятилетие сицилийские мафиози. Прямых доказательств против отца ни у кого не было, поскольку Общество проникло настолько глубоко во все государственные структуры, что даже появись они, их уничтожение заняло бы долю секунды.

Итальянское правительство только создавало видимость того, что их волнует проблема деятельности преступных организаций. Будь это иначе, за множество десятилетий и представляющихся возможностей они бы разгромили синдикат еще в тот момент, когда он не являлся чем-то настолько могущественным и отравляющим.

Для многих Людей чести настоящее значение слова «семья» терялось. Они называли Семьей свои кланы, куда принимали лишь тех, кого считали достойными. Объединения кланов именовали Косками, символизируя тем самым тесную связь между ними.

Кровь, связывающая людей на уровне ДНК, превращалась в воду, но кровь скрепляющая клятвы, являлась гарантом преданности, означала молчание, полное единение, общее дело и преданность ему, за нарушение которой они самолично обещали, что их плоть сгорит в огне.

Гореть в огне отец обещал и мне.

Будто моя кожа итак не горела каждый раз, когда его тяжелая ладонь с размаху опускалась на мою щеку, или когда его руки сжимали мое горло с такой силой, что потом долгое время мне с трудом удавалось разговаривать.

Мое наказание за любую, даже малейшую оплошность всегда слишком высокое. Мне казалось, что в какой-нибудь момент я не выдержу. И не выдержу не в том смысле, что начну давать ему отпор, а в том, что перестану пытаться даже скрываться. Буду подставлять себя под его удары, надеясь, что ему когда-нибудь надоест.

Девушки, рожденные в Семьях Общества, представляли собой всего лишь разменную монету. Способ обеспечить короткий мир, укрепить связь между кланами, продолжить род и удовлетворить эгоистичные мужские потребности. Мы не приносили клятвы, но, родившись в Обществе, уже не могли существовать за его пределами, принадлежа ему до самой смерти.

Я завидовала тем, кто не подозревал о причастности своих родственников к преступности.

Многие девушки так и жили.

Их передавали из рук родной фамилии в руки другой заключая брак, в то время как они даже не предполагали, что могут являться частью сделки.

Для меня мой отец избрал другой путь.

Я была одной из немногих, кто знал все.

И единственное, чем действительно могла себе помочь — быть незаметной для него. А если он все-таки просил о чем-то, то беспрекословно исполнять, даже не задумываясь о том, чтобы возразить.

Его внимание никогда не означало ничего хорошего, как и внимание любого другого Человека чести, практически все они были такими — жестокие, властные, унижающие. Играли с жизнями, отнимали, дарили, губили.

Стоило ли им это чего-нибудь?

Нет.

И я была тому свидетелем.

С внутреннего двора доносился шум.

Подобное нередко происходило в доме отца, но в этот раз звуки были значительно хуже. Сначала кого-то волокли по каменной плитке, устилающей двор. Потом раздался скрежет мебели, смешанный со стонами, они звучали вымученно и болезненно. Мне не удавалось понять, кому они принадлежат.

Все это сопровождалось мужскими голосами. Один из них отцовский, второй — незнакомый.

Я никогда не проявляла к подобному любопытства, особенно когда отец находился дома. Тем более, зная, что ночью тут можно увидеть что угодно, я предпочитала не высовываться лишний раз. Однако в тот момент что-то заставило меня подняться с кровати и выйти из комнаты.

Мне хорошо было известно, как нужно открывать любую дверь в этом доме так, чтобы она не издавала скрипа. Какие половицы бесшумно прогибаются под моим весом, а какие наоборот. Я запоминала предметы мебели, которые могла по неосторожности задеть в темноте, и держалась от них подальше.

Все, что мне нужно знать, чтобы превратиться в невидимку — планировку дома и его особенности. А поскольку большую часть времени я проводила тут, у меня имелось бесконечное количество часов, чтобы исследовать каждый уголок.

Я вышла на лестничную площадку второго этажа, держась как можно дальше от перил, скрываясь в тени, пока не дошла до места, откуда открывался наиболее удобный вид на то, что происходило внизу.

Звуки тем временем не прекращались.

Мне пришлось лечь на пол, чтобы точно оставаться незамеченной, и так подползти к краю.

Открывшаяся картина заставила меня зажать себе рот рукой.

К стулу посреди двора привязали мужчину. Его рубашка была разорвана, обнажая истерзанную грудь, которую пересекал глубокий порез, штаны отброшены в сторону. Тот, кто находился вместе с моим отцом, я предполагала, что это кто-то из его солдат, присоединял к неподвижному телу провода, соединенные с черным ящиком, стоящим неподалеку от них.

Даже при всем желании я не могла бы узнать лицо прикованного мужчины, залитое кровью и страхом. Лишь один глаз открыт, излучая бессилие, в то время как место второго занимала ужасная оттопыренная опухоль, окрашенная омертвевшими оттенками бордового и фиолетового. Там, где должно находиться левое ухо, кожа иссечена, покрыта алыми следами и сгустками.

Я буквально видела куски плоти на месте неровного разреза. С трудом удавалось поверить в то, что человек с такими ранениями до сих пор оставался в живых.

В какой-то момент окровавленное тело судорожно задергалось. Кровь полилась с большей силой. Я не сразу поняла, что это происходило из-за электрических ударов, которые заставляли его мышцы сокращаться под напором боли. Звуки его стонов и визгов сливались в пугающий хор. Воздух наполнился запахом горелого мяса и смерти. Каждый раз, когда ток пронизывал его тело, его руки и пальцы конвульсивно сжимались, вырываясь из петель, которыми их привязали.

Кровь стекала по его ногам, собираясь в лужу у подножия стула, в то время как мой отец выражал одобрение палачу похлопывая его по плечу.

Невидимые пальцы ужаса сжали мое горло, пока я пристально следила за развернувшейся сценой, молившись, чтобы этот кошмар закончился.

Словно чувствуя, что за ним кто-то наблюдает, палач обернулся.

Прямо в мою сторону. Смотря точно в то место, где я находилась.

Его лицо выражало устрашающее спокойствие.

Ни капли раскаяния или ужаса от того, что он делал.

Мне было жаль, что я успела встретиться с его пустыми глазами прежде, чем испуганно отшатнулась, отползая назад до тех пор, пока не почувствовала за спиной холодную стену.

Его взгляд преследовал меня еще долгое время, таясь в самых темных углах дома.

Для них это был обычный рабочий вечер.

Одна из многочисленных смертей.

Хорошая причина, чтобы выпить вина и со спокойной душой лечь спать.

Но меня та ночь преследовала наяву, каждый раз, когда я смотрела со второго этажа во двор. Кровавые следы отмыли так, будто они там никогда не проливались, но эта картина до сих пор очень четко стояла перед моими глазами. Запах горелой плоти и волос прочно впитался в стены дома. Руки отца постоянно виделись мне окровавленными, а лицо — искаженным дьявольской гримасой. Я не хотела, чтобы он когда-либо еще касался меня, уверенная, что ощущу незримый отпечаток крови.

Я научилась подавлять собственное любопытство, больше не проявляя его ни к чему. Потому что истина, которую оно приносило, была ужасной.

Месса подходила к своему завершению, и я напряглась, ожидая момента, когда смогу вручить конверт священнику. Отец никогда не вносил анонимные пожертвования, превращая все в символическое представление, которое показывало неизбежность влияния Общества чести.

Мне это казалось издевательством, но так Семья указывала церкви ее место. Отец иронизировал над верой и благочестием, зная, что деньги, даже если они обременены грехом, всегда найдут свое место в храме и никогда не столкнутся с отказом.

Оставалось надеяться, что в конечном итоге эти средства будут направлены на благие дела, очищая тем самым тянувшиеся следы потерь.

Во всей этой цепочке я была посредником и приходила сюда не по собственной воле, абсолютно не веруя и никогда не полагаясь на молитву.

Точнее, иногда я думала, что верю. Вскоре осознавая, что это неискренняя вера, лишенная глубины и полноты. Это была вера, возникающая лишь в моменты отчаяния, когда сердце бьется в ужасе перед неизбежностью, а душа ищет опору в самых незримых источниках. Такая «вера» не имела чувственности и откровенности, даруя лишь временное успокоение.

Но все же, я находила некоторую прелесть в своем присутствии тут, потому что могла каждый раз любоваться высокими колоннами, изящными арками, богато отделанными потолками и витражами.

Дневной свет прекрасно раскрывал детали архитектуры, уникальные элементы орнамента. При входе открывалось величественное пространство, наполненное светом, проникающим через высокие окна. Он лился по стенам, украшенным фресками, которые изображали библейские сцены и святых. В углах находились небольшие капеллы, представляя маленькие произведения искусства, украшенные скульптурами и росписями. Алтарь Собора был увенчан изысканной резьбой и драгоценными камнями. Вокруг него вились статуи святых, иконы и религиозные реликвии.

Лица прихожан излучали благоговение, их взгляды поглощались в атмосфере священности, становились ее неотъемлемой частью. Они проникались каждой фразой, которую произносил священник, словно это было их личное откровение.

Эти люди имели в религии глубокую уверенность, которая сопровождала каждый их поступок и мысль. Необъяснимую силу для того, чтобы постоянно верить в то, что лежало за пределами видимого мира. Знали, что есть что-то большее, чем просто материя, и что они могут обратиться к Высшей силе. Чувствовали, что связь между ними и Богом реальна, что их молитвы услышаны.

Я поднялась со скамьи.

Где-то сбоку напомнил о себе один из солдат Семьи, приставленный отцом, чтобы следить за мной. И, зная отца, это делалось не для моей защиты, а для того, чтобы я не позволила себе ничего, способного подорвать его авторитет.

Направляясь к священнику, мужчине в возрасте почти одного роста со мной, с искренне переживающим за каждого прихожанина взглядом, я склонила голову.

— Преподобный отче, — вежливость давалась с натяжкой.

Я чувствовала себя неуютно под его взглядом и была непривыкшей к тому, как уважительно он обращался, с какой добротой и отзывчивостью встречал приходящих к нему, независимо от того, кем они являлись.

— Синьорина Ринальди, рад видеть Вас, — он одарил меня короткой искренней улыбкой, за которой скрывал беспокойство в своих попытках спасти всех вокруг. Особенно молодых юношей, падких на дела Семьи в стремлении за властью и богатством, не до конца понимающих, какова реальная цена всего этого.

Священник часто заканчивал свою мессу напоминанием каждому, что даже самым грешным душам открыты двери церкви. Из его уст звучала не только молитва и сострадание, но и намек на конкретных личностей. Взгляд его всегда пронзал сквозь толпу, ища тех, кто нуждается в спасении, и находил меня, — печально известную дочь Человека чести. Не смотря на это, я никогда не сталкивалась с осуждением в его глазах, и от этого становилось чуть легче.

Церковь не признавала Общество и осуждала всю их деятельность, видя в них источник зла и беззакония. Они призывали членов Семей к покаянию, к признанию своих грехов и сотрудничеству с законом, обещая, что это облегчит их путь к спасению.

Мне деяния Людей чести казались неискупимыми. Их имена были окрашены не только кровью, но и насилием, коррупцией, разбоем.

Они воплощали в себе все смертные грехи, несли их с гордостью и принуждали окружающих уважать себя за это.

И все же преподобный не терял надежды, что даже самые зачерствевшие души могут обратиться к Богу и найти прощение. Его уверенность в этом была столь же несокрушима, как и его вера.

Я же убеждена: если рай и в самом деле существовал, то вряд ли обычное признание в совершенном и содействие закону могло открыть дорогу туда. Путь к нему представлялся более извилистым, требовал искреннего обращения к духовности. Не просто исправления прошлых ошибок, но и постоянной борьбы за добродетель и справедливость.

— Папа передает Вам наилучшие пожелания, — я сунула конверт ему в руки, после нервно потирая вспотевшие ладони об ткань своего платья.

Странно не считать себя верующей, но при этом чувствовать, словно совершаешь какое-то богохульство? Каждый раз, когда я приносила сюда эти кровавые пожертвования, мне казалось, что тем самым я оскверняю религию и совершаю что-то грешное.

— Благодарю. Пусть пребудет мир в Вашем доме. И сердце твое, дитя, пусть остается чистым перед Богом, — он перекрестил меня.

Грустная улыбка тронула мои губы.

Слишком поздно — ни мира в доме, ни чистого сердца.

Все запятнано.

Испорчено.

Утеряно.

— Твое бремя нелегкое, но помни, ты в любое время можешь обратиться ко мне за помощью, как к отцу и заступнику.

— Ваши слова всегда приносят утешение, — священник кивнул, не выказывая сомнений в моей благодарности.

Он наивно думал, что способен сделать что-то против Общества. Вряд ли Семья восприняла бы всерьез его заступничество, как не воспринимала и я. В самом деле, чем он мог помочь? Разве что спрятать меня под скамью или загнать на чердак Собора, чтобы я потерялась в пыли.

Слегка поклонившись ему, выразив тем самым почтение, я развернулась к выходу.

Молчаливый солдат, который непременно позже поведает об услышанном моему отцу, тенью зашагал следом.

ОБЯЗАТЕЛЬНО поддержи автора ⭐️ (осталось немного до 100) или оставь 💬. Это важно. Спасибо!