Вместе легче

Музыкальное сопровождение, под которое писались эти моменты, требующие быть рассказанными:
Молчи и обнимай меня крепче — Шура Кузнецова
Toxic — Young Isabella
Душа моя — NAT
Всё идет по плану — Vespercellos

Боль, пронзая грудную клетку,
Душит, заседая внутри глубоко.
Если однажды моя тебе верность
Заставит пойти нас обоих на дно,
То, я умоляю, плыви по течению,
Конец — есть начало, всегда это знай...
Но не у каждого человека
Бывает и вправду счастливый финал.

— Ну хорошо, как ты думаешь, почему она там оказалась? — его голос на нервной грани ответил тут же, стоило ей только отвернуться.

Он готов был схватить её за плечи, прилично встряхнуть, сделать что угодно, лишь бы вдолбить одну простую истину — он не хотел, чтобы всё вышло так. Не хотел надоедливой новенькой, затянувшейся в круговорот событий вместе с ними. Не хотел наполненного болью взгляда Анастасийки. Не хотел чувствовать собственную боль, разливающуюся ядовитой кислотой по органам, от мысли, что она могла в нём сомневаться. Только вся правда в том, что происходит «так» вне зависимости от того, чего ты хочешь. Жизнь так устроена, она никогда не спрашивает прежде, чем сделать так, как ей нужно.

— Не знаю, — не менее импульсивно ответила девушка, разворачиваясь к нему лицом, — Может потому, что дерётся хорошо? Или может потому, что понравилась?

Настя подходила всё ближе, не сводя стеклянного взгляда с его собственного. Валера смотрел ей в глаза пронзительно, пробивая насквозь. Желал передать всё то, что чувствует, рассказать одними глазами о давящем сердце от сложившейся ситуации. Он молчал не потому, что сказать было нечего, а потому, что все слова были бы совершенно бессмысленны в это самое мгновение.

Настя, может, и была готова выслушать его, но Валера не был готов оправдываться. Зачем? Если чувства девушки на протяжении прошедших годов были действительно искренни, она вернётся. Она захочет поговорить. Просто не сейчас.

Не сейчас, когда их взгляды сцепились, как лязг двух заостренных ножей.

Не сейчас, когда сердца обоих отчаянно ломит от неспособности правильно разъяснить ситуацию.

     Не сейчас, когда оба понимали, как издевательски звучит «правильность» в их положении. В их отношениях.

     Взмах голубой юбки и русых локонов. Прямая осанка, напряжённые шаги...

Захлопнувшаяся дверь...

Валера позволил ей уйти.

***

Скамейка слишком большая и длинная, чтобы сидеть в полумраке улицы на ней одной. Ещё больше чувствуется окутавшее тело одиночество.

Анастасия не смотрит, но отчётливо чувствует, как сзади находится море оранжево-красных листьев, утопающих в мрачной ночи. Тень от высоких деревьев падает вперёд, разыгравшееся воображение девушки подбрасывает ей навязчивые мысли. Сердце бьётся быстрее. Каждый его удар отзывается в горле. Каждый раз напоминая о том, кому было отдано. 

Почему-то внутри нее зияет дыра. Будто кто-то сгрёб всю темноту и положил на грудь.

Анастасии хотелось верить, что какая-то часть прежнего Валеры, именно того, неопороченного, в которого она так искренне влюбилась, всё ещё была с ней честна и открыта. Она обдумывала его слова и обещания... убрала их в сторону, задумалась о его поступках. Где-то среди прожитых вместе годов должна крыться действительная честность?

Сергушина очень хотела верить в него. В то, что он способен преодолеть самого себя, обращённого. Очень хотела верить в себя. В то, что она способна помочь ему. Но отчаяние сжирало полностью, не оставляя шанса на борьбу, когда Настя видела, чувствовала его отсранённость. Она хотела понимать, но могла лишь давать ему бесчисленное время, потому что любила. Могла бы прождать ещё долго. Вечность.

Но вечности у них не было.

Никогда не будет.

Настя очень хотела верить в них. В то, что они способны преодолеть сопутствующие проблемы, наверстать то упущенное, что не было им дано, потому что жизнь предпочла закинуть на них удушающую петлю, затягивающуюся на шее сильнее с каждым днём. С каждым полнолунием.

Анастасийка всегда была преисполнена верой. Девушка знала, что скорее умрёт, чем перестанет верить в лучшее. Даже если на дворе и в сердце беспросветный мрак... она просто позволяла себе утонуть в темноте ощущений, зная, что её личный фонарь придёт за ней.

Всегда приходил.

Тогда... будет легче.

Вместе им обязательно будет легче.

Только... ей так нужно было время. Побыть одной, придти в себя, настроится на предстоящий разговор, который обязательно должен случиться... Без разговоров друг с другом нет места отношениям. Но не сейчас...

— Прости, Валер..., — прошептали в никуда девичьи пересохшие губы.

Анастасия коснулась туфлями твёрдой поверхности асфальта и сделала несколько неощутимых шагов в нужную ей сторону. Глаза всё ещё полнились пережитым кошмаром три года назад, сознание отказывалось воспринимать то, что происходило вокруг, не улавливая ни звуков, ни запахов, ни самого пространства...

За поворот было темнее, чем возле подъезда. Здесь ничего не освещалось высокими фонарями, лишь в дали горели желтоватым цветом чьи-то жилые окна. Лишь одинокая луна, которую Сергушина неосознанно перестала сравнивать с чем-то прекрасным. Луна уже три года как была олицетворением боли. Потому что причиняла её Валере. А значит и ей.

Круглая, она висела над головой среди чернильного небосвода. Бледная, она шептала что-то, и девочка была уверена — ничего хорошего. Анастасийка опустила голову, медленно моргнула и, продолжая идти, минула угол несколькоэтажного дома, из которого вышла несколько минут назад.

Плохое случается со всеми.

Когда наивно думаешь, что тебя это не коснётся, обойдёт — что бы это ни было — оно, оказывается, всё же имеет тенденцию приходить. Наваливаться, забирая твой шанс на нечто хорошее. В её случае — жизнь.

Анастасийка останавливается резко, даже не успевая этого осознать. По инерции. Потому что когда страшно — она всегда замирает. И «меня это не коснётся» неожиданно касается. И следы этих прикосновений отбирают ритм стучащего внутри сердца, утяжеляют дыхание, пока оно не кончается. Такие следы отбирают жизнь.

Звук в её голове был только один — пронзительный звон в ушах.

Ощущение было только одно — влажность в области шеи... Неприятная и... Запах. Был отчётливо металический запах... Крови? Вдруг за одним ощущением приходит другое... боль. Боль сильная, она пронзает затылок.

Асфальт под рукой... Чернильное небо прямо перед смыкающимися глазами... Сверху наваливается чья-то устрашающая фигура и его светящиеся животным голодом глаза вдруг резко напоминают о Валере, который смотрит так же, когда находится не в себе. Но это не было Валерой. Это приближается и неестественно длинный и неправильный язык впивается в кожу шеи, высасывая необходимую ему кровь. Анастасийке уже почти не так больно, но становится, когда она вновь вспоминает Валеру.

Она очень хочет в это самое мгновение, на холодном влажном асфальте под ненавистной луной, увидеть склонившееся лицо её Валеры. Но его нет. Настя не позволяет себе закрыть глаза, когда мрачная фигура отнявшего у неё право на существование одним укусом нечеловечно подпрыгивает и скрывается за крышами зданий. Она смотрит на проклятую луну и верит. Верит, что он придёт. Что у неё хватит сил сказать ему то, что так необходимо.

Анастасия осознала, что лёгкие принимают последний вздох, а сердце заглушается. Так отчётливо, что даже стало страшно. Стало очень холодно. Если бы могла, она бы задрожала.

Слёзы скатились с каре-зелёных глаз.

Они плавно прикрылись.

Её вера не оправдалась.

***

Он потерялся среди неизвестного ему чувства, что заставляет испытывать невыносимую боль от самого факта бытия. Оно заполнило абсолютно всё живое, не дав даже малейшего шанса выбраться. Что-то внутри всё ещё отчаянно ищет выход.

Выход, которого уже нет.

Потому что «бытиё» давно превратилось в нечеловеческое существование.

Валера понимает, что ему остался максимум год.

Валера думает, что не хочет кого-то убивать, поглощая чужую кровь, но вдруг доходит до мысли, что его это больше не волнует.
Валера цепляется только за один спасательный круг — зелёно-карие искренние глаза Анастасийки.

Его Анастасийки.

Это осознание прочно обосновывается внутри. Разгоняя пульс. Чувства.

Его.

     Что бы между ними не происходило, его девушка всегда была рядом, молча, без слов. Обнимала крепко и нежно водила пальцами по плечам и спине. Валера порой думал, что не заслуживает такой, как она, и стремление оттолкнуть её ради её же безопасности возрастало больше и больше. В конце концов Лагунову оставалось только бескомпромиссно принимать поддержку и чувства Насти. Отдавать себя в ответ.

     Он был так глуп сегодня. Повёл себя так, как пообещал не вести никогда. Он оттолкнул. Он позволил уйти.

     Валера не должен был этого делать.

С этим осознанием парень подскакивает с места моментально. Как вспыхнувшая молния, разрезающая тёмный небосвод. Как забирающий жизнь и дарующий новую, куда хуже настоящей, вампирский яд, проникающий в кровь. Парень отбрасывает из головы отвратительное сравнение и изрядно перебирает ногами, спускаясь по лестнице. Открывшаяся подъездная дверь, тускло освещающий жёлтым светом длинную скамейку фонарь...

Скамейку... пустую.

Разочарование почти вырывается мученическим воем из горла. Валера позволяет себе на секунду прикрыть глаза, вбирая в щемящие неприятным ощущением лёгкие больше кислорода, и срывается в сторону поворота.

Нечто действительно мешает дышать.

Валера почти уверен, на каком-то интуитивном уровне, который никогда ещё не подводил, что дело не в быстром беге.

Валера глотает воздух жадно, но вдруг в нём больше нет необходимости.

     Это происходит с ним так резко. Удар в рёбра. Лишающий кислород.

     Он не нужен. Воздух, кислород — ничего не нужно.

     Дышать больше не хочется.

     И всё теряет смысл.

   Он видит неподвижное тело на асфальтовой дороге, поблескивающей после проливного дождя, и ему не нужны даже глаза, чтобы понять, кому оно принадлежит. Острый взгляд цепляется за её гольфы, излюбленные туфли. Проходит по красивой пионерской юбке с испачканной в... чём-то блузкой.

Растекающаяся из её затылка и шеи кровь ударяет и зрачки мгновенно расширяются. Валера держит контроль из тех сил, что даровали ему годы, проведённые в тюрьме собственного разума. Закрывшись от всего мира, Лагунов копил внутри себе энергию, которую сейчас он отдавал без остатка, чтобы не поддаться животному желанию. Трясшись, парень, словно в замедленной съемке, подходит и падает на колени. Пачкая джинсы в её крови. Затем руки. Его взгляд совершенно опустошён, цвет глаз варьируется с обычного на красный... Валера держит себя в руках. Очень старается... Правда очень.

Пульсирующая бордовая кровь лилась с девичьей шеи. Окрашивая русые волосы за затылком. Её глаза были закрыты. Валера не выдержал бы, будь они открыты. Он склоняется ближе и... прислоняется болезненно нахмуренным лбом к её умиротворенному. Валера пытается схватить её за хрупкие плечи, встряхнуть, словно это приведёт её в чувства. Но так не устроена жизнь.

Он упирается руками в грубую поверхность асфальта, поднимает голову вверх. Волосы падают на глаза, парень жмурится, уничтожая намёк на слёзы. Приоткрывает рот, но закрывает обратно, когда крик не вырывается, он застывает камнем в горле. Следует чувство, что этот камень заменяет сердце.

Луна издевательски смотрит на него в ответ. Лагунов проклинает её всем нутром. Потому что больше ему ничего не остаётся. Беспомощность ядом проникает в кровь. Ему хочется рвать и метать. Но он ничего не может. Ничего. Анастасийка не шевелится, лежит, как похороненный ангел, изменивший своим уходом нечто слишком важное внутри.

Существует ощущение, словно мир обваливается. Накреняется, и ты непонятно как, но точно уверенно осознаёшь, что он обратно не встанет. Скорее всего — рухнет окончательно. Начинаешь бежать с ещё большим усилием, но... в этом нет смысла. Ты не успеешь. Ты ничего не успеешь предпринять.

Вот он — твой мир.

И он беспощадно рушится прямо у тебя на глазах.

***

— Она не заслужила смерти.

— Никто не заслуживает смерти.

— Есть те, кому стоит умереть.

Монотонные голоса одноклассников сливаются в единое комаринное жужжание, и внутри разливается непомерное желание убить всех одним разом. Хлопок. И никого нет. Одно лишь только отчаяние Валеры, которое он надёжно хоронит под недрами своего истерзанного смертью возлюбленной сердца.

     Холодный ветер обдувал бледное лицо. Серое небо заполонило весь округ. Будь Валера в привычном себе, он пожелал бы дождя, способного очистить пыль с души. Сейчас ему всё равно, даже если его ударит молния.

Лагунов ждёт, стоя камнем за деревом, когда учащиеся в синей форме и с пионерскими жетончиками, наконец, скроются, решив, что их попытки сделать вид, словно им не плевать, зачтутся. Возможно, кому-то действительно не было плевать, лёгкий ужас отражался на лицах некоторых, для которых похороны — не ежедневное событие. Но на саму погибшую уж точно никому дела не было. Не здесь, не в их мире, где каждому есть дело только до самих себя и собственных жизней.

Какого это — умирать так рано?

Валера смотрит вперёд невидящим взглядом, не чувствуя внутренностей. Опустошение, оказывается, не холодило. Оно просто избавляло от всего, что делало тебя живым. И тебе даже как будто бы не больно.

Тяжёлые шаги учеников вместе с аурой несущейся за ними смертью скрылись в конце кладбища. Лагунов вышел из своего укрытия, сжал до выявившихся полумесяцев руки, впиваясь ногтями в кожу. Простоя в нескольких метрах от надгробной эпитафии и навсегда отпечатавшей её лицо фотографии Анастасии Сергушиной, он собрал остатки своих сил, чтобы подойти ближе.

Это ощущалось, как болезненно соприкасаться со смертью. Валера был на кладбищах раньше, но сливающиеся в одно странное лица незнакомых людей не вызывали никаких чувств. Сейчас было слишком тяжело. Хотелось кричать, но пустота заполоняла организм быстрее, не давая желанию вырваться. Глушила любые зовы сердца. Возможно, это даже было к лучшему. Так не больно.

Лагунов хотел бы, чтобы всё было по-другому.

Дышать не получалось. И не нужно было обоснований. Кладбищенская атмосфера давила на грудную клетку. Фотография Анастасийки вызывала воспоминания, когда всё было по-другому.

— Валера!

Девочка четырнадцати лет выбежала из-за высоких кустов и остановилась подле спокойного Валеры, наблюдавшего за летящими птицами. Он чуть приулыбнулся, когда увидел на русых волосах собранный венок из ромашек. Мгновение... и на его голове покоится такой же.

— Анастасийка, где ты их нашла?

Он заглянул в её радостные глаза и вдруг осознал, что готов пойти на всё, чтобы она каждый день смотрела на него так.

— Как я могу не найти свои любимые ромашки?

Валера притянул маленькое девчачье тело в свои аккуратные объятия.

Воспоминание оставляло ледяной ожог в сердце. Вот что всё ещё говорило ему, что он по-прежнему жив — боль воспоминаний. Больше никаких чувств не оставалось. Ожоги оставлялись по каждому углу его внутреннего мира.

Лагунов так и не шевельнулся с того момента, как подошёл ближе. Стеклянный взгляд был прикован к её умиротворенному чёрно-белому лицу, она улыбалась. Парень прошептал слова прощения, словно это помогло бы хоть на толику. Но он считал необходимым извиниться. Он готов приходить каждый раз, если однажды станет легче.

Холодный ветер дул, залезал под плотную синюю одежду. Волосы попадали на глаза, он игнорировал. Окружающая серость впивалась в рёбра.

Валера опустился на колени на мраморную плиту. Коснулся дрожащей рукой шершавей поверхности изображения. Анализировал в сознании каждое воспоминание, которое удавалось вспомнить. Ее ласковые руки, заботливые глаза, поступки, в каждом из которых она всегда клялась быть вместе.

Потерял бдительность.

Валера вздрогнул, когда за спиной послышались шорох и осторожные крадущиеся шаги.

     Кто-то полагал, что окажется достаточно тихим, чтобы его не услышали.

     Резко обернувшись, он почувствовал, что вздох застрял в лёгких, распахнувшиеся глаза встретились с сомневающимися, но горящими совершить непоправимое глазами Корзухина.

Несмотря на сомнения друга в том, что он делает... он сделал это.

     Валера ладе успевает с болезненной иронией подумать, что Игорь явно решил, что Лагунов — опасный убийца для их лагеря. Что это он убил Анастасийку. Корзухин совершает преступление, осмелившись, но безрассудно.

     Острое лезвие ножа проникает в область шеи резко, в самом деле неожиданно. Валера чувствует, как холодный металл застревает глубоко под кожей, поначалу просто неприятно, словно инородное тело... Потом плавно переходит в мученическую боль.

Он оказывается всё ещё может чувствовать. А сердце, оказывается, бьётся даже если остановилось. Какой-то промежуток времени, вытекающего сквозь пальцы водой, Валера слышит только привычный звон в ушах, затем — покрасневшие от злости глаза смотрятся ярче и страшней. Корзухин пугается, но с места не двигается. Смотрит на вампира, громко дышащего, пытающегося не затуманить разум от собственной пролитой крови, и вдруг толкает.

     Лагунов падает на спину. Неаккуратно, резко. По ощущениям — сломан позвоночник. По размышлениям — он вдруг хочет истерично смеяться от иронии. Его палач — единственный друг. Он может только глубоко дышать, пока ещё может, и смотреть на серое небо, нависнувшее над ним в клятве обвалиться. Металлический запах, который он так ненавидит, когда при заходе солнца вновь поднимается, становясь собой. И который жаждет всем животным нутром, когда не является человеком.

Умирая, важно или нет, какую роль ты сыграл в жизни?

Что вообще важно?

Валере почему-то очень тоскливо, до черноты в душе, и очень больно. Он умирать не хочет, но это кажется отличной альтернативой, когда он напоминает себе, что не человек. Кажется наилучшим выходом, когда вспоминает Анастасийку, несправедливо убитую. Если тот вампир, убивший её, так хотел заполучить выбор в пользу него Валеры... Он просто отомстит. Исчезнет. Умрёт следом. Не даст никому того, чего они хотят.

Лагунов не шевелится, не знает и не хочет знать, здесь ли Корзухин. Он о нём вообще не думает. Не хочет думать не о нём, не о том, что ему за это будет. Вдруг все переживания испаряются. Остаётся неприятное ощущение предательства и собственной смерти с режущей болью. Не думает, потому что когда это делает — вдруг боль в шее вспыхивает сильнее. И ненавистной крови как будто бы больше.

Лагунов думает о родителях и мысленно просит прощения. Ему кажется, они смогут однажды принять и, пусть их боль никогда не пройдёт до конца, вместе они смогут облегчить тоску по убитому сыну. Сыну, который был не тем, кем они считали.

Останутся ли при творящемся сумасшествии его родители людьми? Или их ждёт то же, что и всех? Валера не думает. Только о том, что ему жаль, что у него не было столько духа, чтобы сказать о благодарности.

Умирать не собой — или собой настоящим? — вдруг показалось самым правильным, что сейчас может с ним произойти. Может, Валера был полон непомерного отчаяния, но, говорят, после смерти ждёт лучший мир. Только заслужил ли он?

Валера думает, что Анастасийка однозначно заслужила. Вспоминает её красивые локоны и нежные глаза, представляет на них венок из глупых ромашек и почему-то становится чуть легче. От понимания, что ей даровано освобождение.

Ему теперь тоже? Правда ведь?

Он хочет верить, что будет легче.

***

— Валер, это не конец.

Анастасийка подходит ближе, аккуратно, с какой-то свойственной только ей трепетностью касается его плеч. Смотрит, и в её зелёно-карих глазах отчего-то уверенность в намерении ему помочь, всегда быть с ним.

Несмотря на её слова, это ощущается, как конец.

О какой жизни речь, когда ты чёртов вампир? О какой?!

Валера вдруг сбрасывает её руки, отходит к окну, отворачиваясь. Скрывая свои эмоции.

— Уходи к себе.

— Валер, ты чего?

— Мы не... Я не могу так с тобой поступить. Ты должна уйти.

— Я никуда не уйду, пока ты меня не выгонишь.

Валера оборачивается. Впивается холодным взглядом.

— Жить хочешь? Тогда не общай...

— Вампир ты или нет, я всегда буду рядом. Я помогу тебе, Валер. Мы со всем справимся. Вылечим тебя, обязательно найдём способ. Пожалуйста, не отталкивай.

— Я хочу для тебя другой жизни, глупая.

— Я хочу жизни с тобой, глупый.

— Нам только четырнадцать.

— И мы уже имеем дело с кровопийцами! — таинственно прошептала девочка, словно это было детской забавой. — Я не пытаюсь тебя обременить, Валер, — тут же посерьезнела Настя, — просто хочу, чтобы ты знал — я всегда готова быть рядом.

Тогда он несмотря на доводы разума, кричащего о том, что ради её безопастности необходимо отказаться от неё, напротив — сделал шаг навстречу. И ещё один.

И остались только они, заключённые в объятия.

***

Их выборы привели их к тому, что они имеют сейчас.

Необъятная смерть, забирающая жизнь.

Дарующая освобождение.

Но боли от этого меньше не было.

     Вопрос оставался лишь в том, действительно ли было легче с кем-то?

     Важно ли было иметь именно своего человека, чтобы было легче?

     Или от этого тоже никакой разницы?

***

Это не фильм и не книга, где предательства обоснованы, плохие герои — твои враги, а хорошие — с тобой до последнего. В жизни удар может придти в любой момент и от того, от кого не ждёшь.

Конец никогда не бывает поэтичным. И не стоит его романтизировать, выжимать драматическую боль, потому что от этого она не станет больше или меньше. Она будет в той степени, при которой просто... больно.

Валера никогда не считал кровь красивой. Конец — счастливым.

Кровь всегда была просто красной, а конец всегда был не больше, чем концом.

У него никогда не было счастливого конца. Ни в чём. Даже сейчас... одиноко умирающий от ножа, воткнутого другом, подле надгробной плиты своей возлюбленной, Логунов не видит ничего счастливого, но и... драматичного, кажется, тоже. Признаться честно, он вообще ничего не видит — мрак полноценно забрал свои права на существование.

Так ощущается смерть?

Или она наступает куда раньше, чем сердце перестаёт биться?

Валера знает, что так бывает. Быть мёртвым будучи живым.

Погружаясь с долгого падения в глуши и мгле, он вдруг оказывается ослеплённый белым свечением. Насквозь. И поле почему-то рядом, и дурацкие ромашки... И никаких поглощающих кровь вампиров, никаких болей вовсе нет.

Спереди эти дурацкие ромашки собирает Анастасийка. Она вдруг улыбается ему, русые локоны струятся по голубой блузке, и юбка в цвет танцует с лёгким ветром, забавно приподнимаясь. Девочка смущённо касается подола, не давая ему подняться, и с заливистым смехом падает, теряется средь бесчисленных ромашек. И почему-то они перестают быть дурацкими. Только улыбка Валеры наверняка именно такая. Но ему всё равно. Он идёт навстречу, склоняется над улыбающейся... Кто она ему? Неважно, если это был тот человек, с которым хотелось разделять одиночество и значение слова «вместе».

Он просто улыбается в ответ, падая следом.

Он был не один, и это чувство отогревало внутренний холод, пришедший вместе с ним.

Они были вместе?

Вместе.

Было легко. Было... счастливо? Значит, дело действительно в том, кто именно рядом с тобой?

Впереди вдруг послышались звуки приносящихся к берегу волн. Пахло... морем, кажется. Он вдруг что-то внутри чувствует. Как дежавю. Как неисполненная в прошлой жизни мечта, которая воплощается сейчас, в этой.

Валера наблюдал за полными жизнью глазами и был жив сам как никогда раньше. Настя трепетно прикасалась к его ладони, словно зная нечто большее, глубже вздыхая аромат цветов и необъятной природы.

Девочка радостно встаёт и берёт его за руку. Вместе они проходят небольшое поле и голые ступни касаются тёплого песка. Солнце слепит и окружающий мир навевает сравнение с раем. Морская вода пахнет счастьем, а шумящие волны похожи на лучшее, что он слышал.

— Вместе легче, правда?

Валера лишь молча сжимает её в объятиях.

     Да, определённо.

     Но ему, Валере Лагунову, было легче только с ней.

      Если им было не суждено быть вместе там... быть может они найдут своё место рядом друг с другом здесь, в поле, усыпанном Настиными любимыми ромашками, возле моря, на которое они так и не поехали в той жизни, но оказались здесь?

Можно быть мёртвым, будучи живым.

А можно быть живым, будучи мёртвым.

Какая разница, где они и какое безумие творится,  если они вместе? Здесь было то, что им нужно. Здесь были они.

Валера мог дышать.

И сердце билось.

И легко было...

Вместе.