Аморальное

Следующей ночью она вернулась к тайнику, чтобы продолжить бальзамирование. Она очень переживала за одежду, за такую яркую улику, оставленную на видном месте, и была очень рада, обнаружив, что она уже вся высохла и готова к упаковке с остальными вещами Джексона. Джексон стал её первой человеческой мумией, расчленённой и изуродованной, совсем не похожей на красивые и правильные египетские мумии, но Ими не думала об этом, она была воодушевлена тем, что всё прошло гладко. Вот уже прошёл целый день без Джексона, а она была вменяема и вполне сносно пережила его смерть, не впадала в апатию и сохраняла здравомыслие, чего не было после убийства Омара. Её это окрыляло. Она смогла бы питаться своей любовью к Джексону даже после его смерти.

Его родители, так и не встретив сына в аэропорте Сиэтла, забили тревогу. В службе аэропорта им сказали, что их сын не проходил регистрацию на рейс. На домашний телефон никто не отвечал. Они позвонили Нику и другим друзьям Джексона, но никто ничего не знал. Дома его не было. Родители вернулись в город и обратились в полицию, но все поиски были тщетны. Единственное, что удалось выяснить полиции, – в ночь с 23 на 24 он куда-то выезжал из дома, но потом вернулся: машина стояла припаркованной там же, где её всегда оставлял Джексон. Не хватало только некоторой его одежды и его ключей от дома. Поначалу все думали, что, вероятно, он ушёл куда-то повеселиться – всё же, последние дни в городе, – потом напился и попал в какую-нибудь неприятность. Все думали, что он ещё вернётся, поэтому стражи порядка не сильно напрягались в поисках: всё же, личность Джексона считалась достаточно сомнительной, он состоял на учёте в полиции, никогда не мог похвастаться порядочностью и на него нередко поступали жалобы от соседей и учителей. К тому же, такое случалось и раньше, когда парень исчезал на несколько дней, если родители бывали в отъезде. К тому же, само поступление в университет было их инициативой, его фактически насильно отправляли учиться, сам же Джексон хотел уехать в Канаду, где у него жил приятель и предлагал работу. Поэтому проверили и самого приятеля, поэтому полиция была уверена, что Джексон сам сбежал из дома, и поэтому расследование с самого начала было обречено на провал. Единственной странностью была машина: зачем беглецу оставлять её дома? И пока весь город искал Джексона или его тело, оно, разделённое на несколько частей, вступало в сложные химические реакции, впитывало в себя препараты и готовилось к последней упаковке.

Закончить всё Имтизаль не успела: ей и самой пора было ехать в Сан Франциско. Алия поехала с ней.

Так Имтизаль покинула родной дом, так для нее начался новый этап: взрослая жизнь. И хотя она уже несколько лет стремилась к нему, жаждала совершеннолетия, независимости и одиночества, чем меньше дней оставалось до отъезда в Калифорнию, тем беспокойнее Ими чувствовала себя. Она нервничала перед каждой ступенькой, поднимающей на этаж взрослой жизни: перед выпускным, перед вручением диплома, перед переездом и перед возвращением Алии домой. Ими нервно проглатывала каждый новый шаг и, хотя они и проходили безболезненно, нисколько не находила успокоения. Ненадолго безмятежность вернулась вместе с убийством Джексона: планирование, подготовка, сам процесс и длительные последствия отвлекали Ими от самого главного: от осознания грядущей беззащитности. Она никогда не позволяла себе наивность, ни в детстве, ни теперь, поэтому, как ни рвалась к самостоятельной жизни в одиночестве, трезво понимала, что без родителей и врачей она слишком беспомощна в психически здоровом мире равенства, в котором ей будут предъявляться те же требования, что и ко всем остальным. Она хотела этого, хотела восприниматься окружающими как одна из них, одна из здоровых и вменяемых, а лучше даже одна из незаметных, неинтересных и обыкновенных, но ей надо было признать, что так она еще никогда не жила. Все друзья семьи знали о болезни, на ранчо – само собой, в школе, в полиции, – словом, везде, где бы ей ни приходилось сталкиваться с обществом, оно уже было предупреждено и готово к иной тактике. Если же возникала какая-то проблема с человеком, который не хотел учитывать особенность Ими и подбирать для нее не менее особый подход, на помощь обязательно приходил кто-то извне, будь то мать или учитель. Самой же Ими еще никогда не приходилось решать свои проблемы. И теперь, когда она добилась статуса психически здорового человека, когда она оказалась в чужом, густо заселённом, как ей казалось, городе; когда рядом исчез кто-либо способный её защитить, теперь Ими пришлось бы единолично бороться с людскими жестокостью, любопытством и общительностью или своей собственной асоциальностью.

Конечно, она выбрала первое.

Словом, Имтизаль была как зверь из зоопарка, который с тоской смотрит на свободу, так ясно видную сквозь редкие стальные прутья, но едва клетка оказалась открытой и независимость затянула в свое нутро, он беспомощно осознал, что понятия не имеет о том, как выжить в этом утопическом мире.

Но, как ни странно, едва Ими, проводив мать в аэропорт, вернулась в общежитие, едва со всей полнотой почувствовала запах одиночества, едва впервые оказалась за сотни миль от семьи, она как-то успокоилась. Она как будто впервые сняла корсет, сорвала его с себя, вспоров шнуровку, и с удивлением обнаружила, что позвоночник не рассыпался без поддержки, а легкие могут набирать в себя намного больше воздуха, чем удавалось прежде.

Теперь ей не требовалось молиться, ходить в мечеть, ходить в гости к родным, принимать гостей, придумывать алиби, оповещать о своем уходе и возвращении. Разве что каждый вечер требовалось поговорить по телефону с семьей, но к этому Имтизаль уже более или менее привыкла.

Свобода вскружила ей голову, и первые три дня опьяненная новыми возможностями Имтизаль не спала вообще, проводя все время на улице и гуляя, гуляя, гуляя. Так произошло третье убийство: один из бездомных, которыми кишит Сан Франциско, пристал к ней, требуя денег. Ими пыталась уйти, но несчастный был уверен в себе и навязчиво преграждал ей путь, а когда Ими всё уже удалось проскочить мимо, схватил её за руку. Откуда ему было знать о её болезненной любви к чистоте. Опомнилась Ими только через минуту, задумчиво переводя взгляд со вспоротого четырьмя ударами горла на нож в своей руке.

Ими даже не стала скрывать следы преступления, лишь бы не притрагиваться к трупу: настолько мерзким ей казался убитый ею человек, настолько её воротило от его запаха и неряшливого вида, настолько незначительным и безобидным ей казался её поступок. Она только поспешила покинуть улицу, на ходу растирая влажной салфеткой и антисептиком осквернённый участок кожи.

В общежитии у Ими была идеальная соседка – гулящая и безразличная к учебе и низшим людям типа Имтизаль, кроме того, Моли – так её звали – выросла в Сан Франциско, всё здесь знала и располагала космическим количеством знакомств. Всё это значило, что в общежитии она практически не появлялась и некому было обращать внимание на ночные отсутствия и странности Имтизаль.

Скоро закончился август, и Ими с головой погрузилась в учёбу. Однокурсники её мало замечали – она не шла на контакт, они и не навязывались, – преподаватели относительно быстро стали узнавать её в лицо и выучили имя, как одной из самых перспективных студенток.

Да и не слишком часто у них учился кто-нибудь по имени Имтизаль.

Ночные прогулки становились всё реже: они как-то внезапно перестали доставлять Ими былое удовольствие. Если у неё было свободное время (а его почти не бывало), она рисовала, иногда ездила по выходным на побережье, выбирала места, где много скал и нет людей, сидела на камнях и смотрела на враждебные волны залива, обсасывающие огромные выступы валунов, выступающие на мели. Через полтора месяца учёбы она вернулась на два дня домой и утеплила яму в сарае. Потом она вернулась в Сан Франциско, надеясь на то, что останки не испортятся до зимы и резкий спад температуры никак не скажется на их сохранности.

По вечерам она иногда гуляла, но в поиске не драки, а удачных фотоснимков. Она гуляла по городу, изучая его и снимая на свой фотоаппарат разные сцены из жизни, и, когда ей впервые за полгода жизни в Сан Франциско всё же удалось заметить драку, она не вмешалась, а только спряталась за углом и фотографировала. В тот момент, когда она уже в четвёртый раз аккуратно поменяла своё местоположение для более удобного ракурса, её, всё же, заметили, догнали, и ей пришлось пырнуть напавшего ножом. Та же участь постигла его подельника, подоспевшего чуть позже. Они кричали и угрожали, говорили, что найдут её, и тогда Ими испугалась, что они могли бы в самом деле найти её или, того хуже, рассказать о ней полиции и ей бы пришлось объяснять, зачем она фотографировала избиение. Тогда она их убила: просто перерезала горло, просто и банально, одним движением. Потом сделала несколько фото их тел и вернулась к жертве избиения. Это был мужчина лет 30-40, он дышал, но не открывал глаз и, по всей видимости, потерял сознание. Ими и его сфотографировала несколько раз, потом услышала звук сирены и убежала.

Дома она с удивлением отметила убавление своей жестокости. Ей представился шанс изувечить целых два вменяемых и одно невменяемое тело – в сумме три, – а она этим не воспользовалась и не жалела об этом. В насилии больше не было смысла, хотя она и не отрицала, что вспарывание горл расслабило её нервы, а предсмертный хрип и клокотание крови в ранах приятно успокаивали слух. И всё же больше всего ей нужен был смысл. Не кровь, не пытки, не насилие, – всё это всегда шло сбоку, приносило второстепенные удовольствия и могло существовать только тогда, когда был смысл. Смысл жить. Смысл, погибший полгода назад, и, хоть его тело и сохранено, отсутствие жизни в нём не могло не породить пустоту в той, которая любила его, любила Джексона, возможно, самым странным способом, какой только можно представить.

Потом прошла её первая сессия, прошла великолепно и одарила Имтизаль первой партией оценок «А». На рождественские праздники Ими вернулась домой и продолжила заботу о кусочках мумии. Она даже встретилась с Эмили, случайно. Эмили сказала ей, что Томас сильно интересовался своей завязавшей проституткой, но она, Эмили, ничего не говорила ему про Сан Франциско. Всё это несколько озадачило Ими, она даже подумала, не проще ли было бы убить Томаса, но побоялась, что Эмили всё поймёт. А если убить ещё и Эмили... придётся перебивать и всех её друзей, иначе при допросах слишком много всего сможет всплыть наружу.