Конец пари
Кольцо на моём пальце поблёскивало, как тлеющий уголь.
«Моя» — теперь это была не просто гравировка. Это было предупреждение. Заклятие. Метка, которую он оставил не на коже — глубже.
Все в школе знали. Мы не скрывались. И всё же — я играла.
В кафе — где он по какой-то причине решил меня порадовать — я облокотилась на стол и начала флиртовать с официантом. Медленно, тягуче. Наклон головы, ленивое:
— А у вас есть что-нибудь послаще, чем чизкейк?
Саша молчал.
Я чувствовала его взгляд на шее — липкий, тяжёлый, обжигающий.
Он не прервал.
Просто взял стакан и сжал его.
Трещина на стекле пошла от середины, как паутина.
Я чуть улыбнулась.
Он не сказал ни слова.
Но я видела: челюсть напряжена, пальцы белеют, и глаза...
Глаза хотели разорвать меня пополам.
Я откинулась на спинку стула — медленно, с ленцой.
— Ты что-то хотел? — спросила, будто не замечала.
— Только тебе напомнить, — произнёс он спокойно, — что кольцо у тебя на пальце не просто так.
***
Я носила его свитер — тот самый, с запахом мяты, бензина и его кожи. Он был на два размера больше. Прятал моё тело, но оставлял оголённым плечо — нарочно.
Каждое утро я специально надевала его так.
Каждую перемену он подходил с тем же лицом — будто не может поверить, что снова это делает — и медленно поправлял свитер.
Его пальцы проходились по плечу.
Осторожно. Почти нежно.
Но слишком медленно, чтобы это была просто забота.
Они задерживались. Оставляли тепло. Оставляли след.
Я чувствовала, как по позвоночнику бежит огонь.
***
На уроках я наклонялась ближе, чем прилично. Ближе, чем нужно.
Шептала ему в самое ухо:
— Ты такой милый, когда злишься...
Иногда он рычал прямо мне в грудь — глухо, сдержанно.
Иногда — едва слышно, где-то под дыханием.
Иногда просто смотрел, не отрываясь.
Словно хотел испепелить меня взглядом.
Словно я — пламя, которое он сам разжёг, и сам не может потушить.
И мне это нравилось.
Боже, как нравилось.
Это напряжение — как натянутая струна, дрожащая от любого прикосновения.
То, как он сдерживается.
То, как я его довожу.
То, что он не отступает.
Я играла — и каждая секунда давала мне больше, чем любой поцелуй.
***
Антон давно сдался.
Сопротивление, сарказм, кривые усмешки — всё ушло.
Теперь он был главным шиппером. Ещё чуть-чуть — и начнёт делать фанкамеры в TikTok.
— Вы оба невыносимы, — вздохнул он в голос, когда Саша в десятый раз за утро поправил мне воротник.
Медленно, двумя пальцами. Как будто не воротник — хрупкая деталь на скрипке.
— Он что, сбивается каждый раз сам? — Антон закатил глаза. — Или ты отыгрываешь «моя девочка» прямо по методичке?
Саша даже не посмотрел в его сторону.
— Закрой рот.
Без агрессии.
Без напряжения.
Как будто это был старый, привычный диалог. Как «Привет» и «До завтра».
Антон вообще стал мастером случайностей.
Один раз «случайно» захлопнул дверь кладовки, в которой мы с Сашей искали проектор.
— Извините, перепутал, — крикнул он через дверь. — Развлекайтесь.
Потом ещё минуту шаркал по коридору. Ушёл не сразу — мы слышали.
И точно знал, что Саша держит меня за талию, пока я шепчу:
— Убью его.
— Поздно. Я уже первый.
В другой раз — в коридоре, на перемене — Антон прошёл мимо нас, притормозил и громко, с выражением, сообщил:
— Любовники на шестой парте, хватит смотреть друг на друга, как в дешёвом сериале. Вы очевидны. Даже директор это заметил.
— У тебя будет синяк, — процедил Саша сквозь зубы.
— Я горжусь собой, — ухмыльнулся Антон и щёлкнул меня по плечу. — Кстати.
Он наклонился ближе, шепнул так, чтобы только я услышала:
— Он слушает одни и те же грустные треки, когда ты его игноришь. Представляешь?
Я закатила глаза.
Слишком театрально.
Слишком по-нашему.
Но пальцы уже тянулись к телефону.
Сообщение — два слова: «Привет, ревнивый»
Саша читал его на другом конце класса.
Вздох. Полуулыбка. Пальцы по щеке — будто стирают что-то с лица.
Он срывался на Антона потом — обязательно.
Мог швырнуть в него ручку. Или стул.
И всё равно вечером говорил:
— Спасибо, идиот.
— Обращайся, — отвечал Антон. — Но на свадьбу я зову Стешу. У нас уже образ.
Они оба были невозможны.
Но каждый по-своему.
А вместе — идеальный хаос.
Мой.
***
Однажды вечером мы сидели у реки.
Просто сидели.
Не целовались. Не ссорились. Не играли.
Только смотрели в воду, где отражались огни.
Поезда гудели где-то позади, словно чужие жизни мчались мимо.
А наша — застряла на берегу.
Он молчал.
Я — тоже.
Но внутри меня всё вибрировало.
От того, как он сидел рядом.
От того, как его колено касалось моего.
От того, как ночь тянулась, как резинка — до щелчка.
Саша достал телефон.
Посмотрел на экран, как будто решал, прыгать с крыши или нет.
— Ща, — бросил он, и пальцы коснулись экрана.
Гудок. Один. Второй.
На третьем — голос.
Никита.
Я узнала его сразу. Громкий, ленивый, всегда с подколом.
— Алло? Чё надо?
Саша не смотрел на экран. Он смотрел на меня.
Прямо.
Так, как будто я была центром карты, на которую он только что поставил фишку.
— Ставлю точку, — сказал он.
— Что?
— Пари. Я проиграл.
Я повернула голову.
Слишком быстро.
Чуть не упала на него плечом.
Он не моргнул.
Только глаза — чёрные, честные, злые на самого себя.
— Ты что, влюбился?! — заорал Никита.
Так громко, что с воды вспорхнули чайки.
Они закружились над нами, как ошалевшие мысли.
Саша кивнул.
Прямо в трубку.
— Да.
Одно слово.
Глухое. Простое.
Как удар кулаком в грудь.
И всё.
Мир сдвинулся.
Медленно.
Плавно.
Как лёд в весенней реке.
Сначала — тишина.
Потом — взрыв в динамике:
— КОНЕЦ СВЕТА! ТЫ, КОСОЛАПОВ, ВООБЩЕ...
Саша не стал дослушивать.
Он просто...
Взял телефон.
И швырнул его в реку.
Как будто он мешал дышать.
Как будто отпустил якорь.
Бульк.
Я моргнула. И засмеялась.
Хрипло, искренне, со вздохом:
— Теперь ты мой должник?
Он потянулся ко мне.
Медленно.
Пальцы обхватили талию.
Губы — почти у уха.
Голос — низкий, настоящий.
— Я и так твой.
И больше ничего не надо было говорить.
Потому что он был.
Здесь.
Со мной.
Без условий.
***
Когда никто не видел — он становился другим.
Не героем слухов. Не тем, кто ревнует и метит.
А просто мальчиком.
Моим мальчиком.
Он гладил мои волосы, пока я дремала у него на плече — не спеша, будто считывал ладонью каждую мою мысль.
Иногда я чувствовала, как он замирает, будто боится потревожить.
Как будто даже дыхание может разбудить меня.
Как будто я была чем-то хрупким.
Драгоценным.
— Ты в безопасности, — шептал он, когда я вздрагивала от крика на улице или хлопка двери.
Губами к виску.
Лбом к щеке.
Он говорил это почти беззвучно, но каждый раз я верила.
Полностью.
По утрам — когда я подбегала к нему у школы с запахом кофе и ветра в волосах — он просто брал мою ладонь.
Целовал её.
Не быстро. Не мимолётно.
Как будто знал, что это единственное, что имеет значение перед тем, как нас снова разнесёт в разные углы дня.
Это был наш ритуал.
Молчаливый. Тайный. Неприкасаемый.
Никто не знал. Никто не должен был.
Однажды я зашла в класс пораньше. Он сидел у окна, уткнувшись в телефон.
Не заметил, как я вошла.
И я увидела.
Он листал наш старый чат.
Смеялся. Слепо. Настояще. Как ребёнок, который впервые находит сокровище.
Улыбка — без защиты. Без позы. Без задней мысли.
— Подглядываешь? — спросила я с порога.
Он поднял голову.
Не смутился.
Не спрятал экран.
Только щёлкнул блокировку и потянулся ко мне.
— Наслаждаюсь, — ответил он просто.
Как будто это — норма.
Как будто в этом нет ничего особенного.
А для меня — было всё.
***
Выпускной был жарким.
Душным.
Громким.
Как будто весь город собрался под одной крышей, чтобы дышать нам в затылки.
Я стояла в платье, которое он выбрал сам.
Сквозь зеркала в примерочных, сквозь споры с продавщицами, сквозь мои «это слишком» — он сказал:
— В нём ты остановишь мне сердце.
И, кажется, оно остановилось.
Потому что, когда я вышла, он забыл, как дышать.
Он не говорил — только смотрел.
Долго.
Так, как смотрят на что-то единственное.
А потом подошёл — в чёрном костюме.
Тот самый, который я выбрала в каком-то интернет-магазине между домашкой по математике и шоколадкой.
На нём он выглядел так, будто мог разорвать небо.
И всё, что я могла сделать — это стоять и смотреть.
Ровно как он смотрел на меня.
Антон подскочил первым, конечно же.
С чашкой лимонада и широкой, неприлично довольной ухмылкой:
— Наконец-то!
Саша даже не огрызнулся.
Он просто взял мою руку.
Уверенно.
Открыто.
Как будто всегда должен был так делать.
Как будто всё остальное было тренировкой.
И сказал:
— Теперь официально.
Громко.
Не мне — миру.
Чтобы никто не перепутал.
Я медленно подняла руку, чтобы все увидели.
Кольцо блеснуло в свете гирлянд.
Гравировка, которая раньше шептала «моя», теперь говорила громче:
«Навсегда».
Я наклонилась к его уху, и даже в этой суматохе он дрогнул от моего дыхания.
— Как будто у тебя был выбор, — прошептала я.
Он рассмеялся.
Не с вызовом.
Не с зубами.
Просто — впервые по-настоящему.
Светло. Легко.
Как будто мы уже прошли огонь, воду, поцелуи в кладовке, пощёчины судьбе — и остались.
Вдвоём.
А потом он наклонился.
И поцеловал.
Не быстро.
Не проверяя, можно ли.
Просто — взял и поцеловал.
При всех.
При Антоне.
При учителях.
При городе.
При ночи, которая распускалась над нами, как огромное знамя.
Поцеловал — как обещание.
Глубоко.
Настояще.
Без условий.
Без страха.
Без игры.
И я знала — это не конец.
Это — начало.
***
Эпилог
Антон на свадьбе был моим свидетелем.
Слишком трогательным. Слишком взволнованным. Слишком... настоящим.
Когда он поднял тост, у него дрогнул голос.
— Если бы не я, они бы ещё год играли в эти свои "невыносимые взгляды" и "я в тебя не влюблён".
Зал засмеялся. Я — тоже.
А потом он обнял меня. Крепко. Тепло. Как родную.
Никита...
Ну, Никита проиграл ещё три пари.
Теперь он официант на каждой нашей вечеринке.
В фартуке с надписью «Тут не по любви, а по договору» — его идея.
Он закатывает глаза, фыркает, изображает обиженного.
Но мы видим, как он улыбается, когда думает, что никто не смотрит.
А Саша...
Саша до сих пор не умеет проигрывать.
Он играет в шашки с моим дедушкой — и спорит, даже когда дед побеждает с закрытыми глазами.
Он спорит с тостером. С пледом. С погодой.
Он спорит со мной. Часто.
Но для меня...
Он сдался сразу.
С того самого поцелуя.
С той самой улыбки, которую он не смог удержать.
И я тоже.
Полностью.
Бездумно.
Навсегда.
Конец.
(...или только начало?)