Шёпот прибоя

Шепот прибоя ласкал слух, словно страстная любовница, пока глаза заволакивала белая пелена отчаяния и боли с горьким привкусом бессилия. Она ничего не могла сделать, она никак не могла помочь ему. Такой любимый и родной вкус свежей алой крови на практике отдавал желчью.
— Чёрт!!!
Пригоршня белого песка при лунном отблеске разлетелась от одного резкого, рваного движения, наполненного одной только злобой. Словно в безумном танце девушка у моря создала песчаную завесу вокруг себя. Как мотылек, что коснулся языков пламени и понял это в самый последний момент, когда остановиться стало невозможно. И оно пожрало его изнутри, оставляя горстку чёрного пепла напоследок.
— Твою мать! Нет! Нет! Нет!!! Стерва... Ненужный мусор... Тварь…
Песчаная завеса становилась всё гуще, пока слова яростным, неутомимым потоком лились из уст пепельноволосой. Казалось, что девушка в центре танцевала свой несуществующий, безумный танец. Каждое её движение было резким и спонтанным, но гармоничным. Её душа рвалась на кусочки и каждый её осколок требовал возмездия, получить которое оказалось невозможно. И лишь этот танец давал волю её эмоциям и несбывшимся надеждам.
Тьма спустилась на безлюдный ночной пляж. Облака сгустились до такой степень, что полностью скрыли лик луны и её верных подданных в своей тёмной вуали, беззаботно унося их свет, придавая ночной сини практически чёрный оттенок. А ведь несколькими часами ранее это самое место, это самое море купалось в последних закатных лучах.
Кроваво-красное пятно, постепенно скрывающееся за горизонтом, дарило последним заблудшим гостям сказочный вид на море и прибрежные скалы, на даль, что так неутомимо влечёт каждый взор. Где-то там в глубине вод зарождались и стройными рядами держали свой путь к береговой линии игривые волны, а когда наступал их черёд, они разбивались о песчаный берег, с рокочущем смехом обрызгивая не успевших отскочить в сторону людей. Правда иногда они не успевали достичь своей цели и находили свой неутешительный конец у вершин подводных скалистых гигантов, что так скрытно притаились у самого берега. Их верхушки лукаво выглядывали из-под лазурно-оранжевой синевы, тая в себе опасность и всё величие подводного мира.
Оглушающий грозный рык донесся откуда-то с неба, полностью перекрывая гомон волн и шум прибоя, а после — в секундной белой вспышке — стал виден песчаный берег и застывшая на одном месте молодая девушка с перекошенным лицом.
— Нет, нет, нет... Этого просто не может быть... Он обещал...
Вновь и вновь, словно мантру повторяла она эти слова, будто это могло что-то изменить, переписать, перекроить. Раскаты грома, становившиеся всё более яростными, совсем не пугали её, а ослепительные вспышки молнии дарили лишь нездоровый и опасный блеск её золотым глазам. Дикий танец остался позади, карие с золотым отливом очи смотрели куда-то вдаль и ничего не видели. Лишь его лицо стояло перед ними, лишь его мимолётный поцелуй, запечатлевшийся на губах, лишь его горячие объятия, без которых холод пробирал до самых костей и грозил подарить ей ледяные доспехи, и тихие, но столь ценные слова, что навсегда останутся в её почерневшем сердце, на котором больше нет и никогда не появится ни одного живого, ярко-красного места.
— Я всегда с тобой…
Яростный раскат грома — или её собственного голоса — разнёсся по всей округе и спустя всего минуту полил сильный дождь. Но всё это осталось где-то позади, пока затуманенный, пустой взор смотрел вдаль.

****

Запах душистой лаванды с нотками корицы смешался с затхлым, пропитанным нечистотами и гниениями, запахом шумной городской улицы, что под конец дня перестала скрывать своё истинное лицо, показывая всем свои каменные пики, чем-то напоминавшие клыки хищника, и только начавший собираться контингент ночного города.
Словно маленькие стайки воробьёв, вокруг сновались мальчишки с цветами, булочками, непроданными утренними газетами, норовя всё же ухватить запоздалого господина или леди, впихнуть в их руки последний товар и получить заветный грош, чтобы после бежать в припрыжку домой в самые захолустные и богом забытые трущобы, похвастаться перед такими же сиротками или же доказать грустным, усталым родителям, что их дети тоже на что-то годны, что они могут и хотят помочь.
Умудрённые опытом уличных ораторов зазывалы соревновались друг с другом, кто кого перекричит и кому достанется больше жалования за этот день. Где-то начинали закрывать свои лавки торговцы пряностями, сладостями, украшениями, заслуженные булочники, кожевенных дел мастера, громко стукая ставнями, с противным скрежетом поворачивающегося в замке железного ключа, разносившемся на всю округу, запирали двери своих магазинов и спешили по домам, к собственным семьям, в тёплые и родные объятия толстушки жены и маленьких деток. Шумная многолюдная улица постепенно редела и готовилась к принятию ночных постояльцев, которые не заставляли себя долго ждать.
Смех, гогот и глухой шорох подошв о гравийную дорогу стали слышаться всё чаще и чаще. В одном из тёмных закоулков какой-то мужчина прижимал полураздетую девушку к шершавой стене, страстно впиваясь в её пухлые губы, пока та, в свою очередь, обвивала руками его шею, старательно сокращая между ними то маленькое расстояние, что с каждой секундой становилось всё короче.
Возле недавно закрывшейся булочной уже нашла себе приют группка молодых людей в компании большого количества увеселительного напитка и чёрного юмора.
Однажды кто-то сказал: «Ночь темна и полна ужасов». Но не уточнил, кто именно создаёт эти ужасы и насколько они ужасны?
Оставшись с несколькими букетами полевых цветов, молодая девушка не спешила прятаться в безопасною деревянную норку, в нетерпении ожидая следующего восхода солнца, когда первые лучи непринуждённо — но с толикой озорства — ворвутся в её крохотные покои и известят о новом дне, и всё повторится вновь. Непознанные ночные улицы манили её, но в то же время она их боялась как огня. В их маленьком городке уже несколько десятилетий ходили страшные слухи. 
Чтобы попасть домой Стелле приходилось каждый день проходить мимо тёмного леса, который с наступлением сумерек будто оживал. Древние деревянные старцы открывали свои вырезанные чьим-то ножом огненные глазницы и неотрывно следили за путником, оказавшимся в ненужное время в ненужном месте. Их кривые руки качались от каждого ледяного дуновения, а в ночное время ветра́ приобретали страшную мощь, раскачивая и придавая мерзким отросткам ловкость дикого зверя, опасного и голодного.
Но древние старцы были не единственной опасностью этого леса, если их вообще можно было считать опасными. Голодные звери этих мест рыскали повсюду. В их поселении уже пропало много людей, два десятка мужчин и женщин, детей и подростков, молодых и старых, красивых и уродливых — быть уверенным, что тебя не постигнет подобная участь, значит верить в небылицы. Их находили на следующее же утро. Все как один были бледны, глаза после смерти пестрели красными нитями, словно какой-то паучок потрудился над ними, даря им свои кровавые паутинки. На нашедший их селян они взирали с неподдельным ужасом, дикий страх застыл в их омертвевших глазницах. Черты лица были искажены в гримасе боли и чего-то ещё… и у всех оставались две маленькие ранки на шее, словно от чьего-то укуса. Зверь не щадил никого и ему всегда было мало.

Но не только туманный лес таил загадки, разгадка которых живой так никому и не далась. Город — их маленький городок, улочки которого были сильно запутаны и переплетены, и всегда вели к шумной реке или окраине тёмного леса — тоже хранил в себе зловещую тайну. Выход на большинство из таких узеньких улиц после захода солнца мог стоить храбрецу жизни. Лишь Центральная ещё оставалась густо населённой в это время суток. Отпетые и лишённые всякого разума ночные гости зачастую находили свой последний приют в самых потаённых частях города.
Но один свидетель всё же всегда был. Луна, что каждый месяц становилась кроваво-красной — в цвет краденной жизни — следила за действиями губителя пристально, но молчаливо.
Кто-то из местных говорил, что видел в лесу неподалёку быстрого, ловкого зверя, чем-то напоминающего кошку, но больше привычной в два, а то и три раза. Зверь всегда был осторожен, при первых посторонних шорохах он старался скрыться в чаще леса, часто унося в своей клыкастой пасти ту или иную добычу. Зачастую те, кто всё же смог его увидеть и остаться в живых, говорили, что у животного выпирают два передних клыка, будто бы именно через них и высасывается вся кровь у жертвы.
Другие же говорили, что будто бы сам лес таил в себе какую-то тёмную сущность. «Бывало идёшь по лесу и чувствуешь, что за тобой кто-то наблюдает, поворачиваешься, а там никого, лишь деревья, да и всё. Идёшь дальше, а это чувство всё никак не пропадает. Тогда уже то ли от холода, то ли ещё от чего, но руки да ноги начинают пускаться в пляс, отбивая свою трясучку. А повернуться назад-то не можешь! Страшно. Так и идёшь, думая: выживешь, али нет?» — всё чаще и чаще подобное стали слышать местные жители.
С каждым днём становилось всё страшнее и страшнее, люди стали пропадать чаще обычного, собранные в отряд смельчаки грозились выследить убийцу, но так никто и не смог. Отрядов становилось всё больше, равно как и трупов после подобных обходов. Жёны теряли мужей, матери — детей, дети — родителей — так и образовался замкнутый круг, спасения из которого никто не нашёл.
Медленно идя вдоль бугристой дороги, Стелла любила смотреть по сторонам. Жадно впитывая в память те запретные образы, что ей не позволены. Центральная улица всегда славилась большим скоплением народа, но с приходом темноты люди прятались по своим домам, словно бутоны цветов в ночное время, спасаясь то ли от чудовищ этого мира, то ли от безнаказанности высшего слоя населения.
Практически дойдя до еще не успевшего утонуть во тьме леса, девушка на минуту остановилась и неуклюже заправила выбившуюся из общей массы волос каштановую прядь обратно под чепчик. Почувствовав непреодолимое желание обернуться и в последний раз бросить взгляд на чарующий воображение город, она поддалась этому неприхотливому чувству. Однако Стелла сразу же сильно пожалела об этом, ей бы следовало бежать без оглядки, но сильная дрожь прошибла её тело насквозь, острыми иголками впиваясь в нежную кожу, проходя насквозь.
«Надо поторопиться...» — последняя здравая мысль промелькнула в голове девушки, пока к ней приближалась группа неизвестных людей.
Плотнее прижав к груди не проданные букеты, словно в попытке отгородиться от чего-то необратимого, она нетерпеливо бросилась к спасительному выходу из города. Может лес вопреки всему защитит её?
— Эй! Миледи! Не хотите присоединиться к нам?
Насмешливый голос резанул нежный слух девушки, заставляя её застыть на одном месте как вкопанную, напрочь забыв о всех своих прежних думах. Компания молодых, богато одетых мужчин не спеша приближалась к ней, вернее уже практически была рядом. Их разделяли какие-то жалкие десять шагов.
— Извините, мне нужно идти, — ступор и страх, железными оковами сковали бедную девушку по рукам и ногам, заставляя склонить голову в немой учтивости, больше напоминающей безысходность, нежели покорность. Но при всём при этом она всё же смогла найти в себе силы на ответ, чем немного позабавила нарушивших личные границы мужчин.
— Да ладно тебе! Не будь дурочкой. Мы тебя не тронем. Обещаю… — насмешливо склонив голову на бок и поднеся руки к груди в примирительном жесте, чуть ли не промурлыкал один из мужчин, пока другие, словно стая голодных шакалов, стали окружать застывшую на одном месте и полностью сбитую с толку молодую девушку.
— Извините, мне нужно домой... — из последних сил, возводя перед собой словесный щит, произнесла Стелла.
Она начала пятиться назад ровно до того момента, пока не попала в стальные объятия подвыпившего мужчины. Его захмелевшее, несвежее дыхание стало предвестником необратимого, а сильные, стальные руки уже шарили в районе груди, после чего на всю округу послышался оглушительный треск разорвавшейся в клочья одежды.
Страх, боль, крик — никто не хотел помочь, да и было ли кому?
Луна взошла на свой ночной пьедестал, безмолвно наблюдая за развернувшейся сценой. Сценой насилия и безнаказанности, трусости и храбрости, глупости и надежды. Надежды, что скоро всё закончится и они оставят её в покое.
Неожиданно налетел сильный ветер и где-то вдали послышался злобный вой. Они оставили её также внезапно, как и появились, не забыв бросить пару заржавелых, никому не нужных, и в особенности ей, монет. Смеясь и подзадоривая друг друга, они скрылись за каким-то тёмным переулком, оставляя на каменной дороге молодую девушку, что так не вовремя попалась им на пути.
Слёзы, боль, отчаяние. Издаваемые всхлипы стлали перерастать в неконтролируемую истерику. Низ платья был полностью разодран и окрасился в ярко-красный цвет, точно также, как и место каменной дороги на котором сидела девушка.
Резкие, быстрые шаги приобретали всё больше и больше слышимости. Кто-то приближался с завидной скоростью, но девушке было всё равно. Слёзы продолжали бежать по её бледным щекам, когда её кто-то резко поднял и впился острыми зубами в белоснежную шею. Лишь тихий вздох успел сорваться с приоткрытых алых губ.
— Хочешь что-то изменить — борись, я помогу. Если нет — то скоро ты найдёшь свой покой, — это были последние слова, которые она успела услышать. После наступила гробовая тишина и темнота, боль ушла, оставив после себя лишь дурманящее чувство защищённости и покоя.
За это время последние лучи солнца успели скрыться, и луна заменила их на новые, серебряные. Там, где-то в конце шумной улицы, на стыке с дремучим лесом, стояла молодая пара. От сильных порывов ветра его тёмные волосы ходили в разные стороны, словно парус корабля в шторм, придавая причёске незнакомца взъерошенный вид. На его сильных руках лежала юная девушка. Казалось, что она спит, но с каждым мгновением её кожа становилось всё бледнее и бледнее, а из-под приоткрытых алых губ стали появляться два небольших, фарфоровых клыка. 
****
— Ты обещал... Что поможешь... Всегда будешь рядом... Где ты?
Шум моря приятно ласкал слух, пока дождь скрывал все слабости порождения тьмы. Её последнею слабость.