Никогда.
3 года
43 недели
2 дня
Эми
Когда мне было девять лет, папа собрал все свои вещи и ушел. На улице было ясно и солнечно, а в воздухе витал аромат черники. Помню, на мне был джинсовый комбинезон. Я смотрела, как папа садится в такси и оно уезжает прочь. Я пыталась за ним бежать, но мои ноги были слишком маленькими.
В тот день он преподал мне важный урок.
Когда все усложняется, люди уходят. Не подумайте, я их не осуждаю. Нет. Со сложностями действительно трудно справиться, они отнимают много энергии, времени и внимания. Поэтому люди уходят. Уходят, поскольку так легче. Они смогут направить это время и энергию в другое русло, на что-то не столь сложное. Отец ушел, потому что мама все время ругалась (у нее сдавали нервы из-за моего воспитания) и у них постоянно не хватало денег, опять же, из-за меня, ведь им нужно было поставить меня на ноги. Это было тяжело для них обоих. И все из-за меня.
По большей части это была моя вина.
Они были бы счастливы, если бы у них не было меня.
А я до сих пор так и не собралась с духом, чтобы попросить у них за это прощение.
Но теперь я уезжаю в университет. Я выросла и больше не нуждаюсь в них так, как раньше. Я больше не та маленькая девочка, которая пыталась бежать за такси.
Солнце, как обычно, желает уничтожить мои глазные яблоки. Я каждый день просыпаюсь в два часа, а это означает, что я рок-звезда. Или зомби. Возможно, и то и другое. Рок-звезды принимают кокаин, а кокаин – это пыль зомби, верно? Верно. Я так много знаю о наркотиках. Я уезжаю в университет и так много знаю о наркотиках. Со мной все будет в порядке.
- Эми? – Раздается стук в дверь, и в мою комнату проникает папин голос. – Почему ты говоришь о наркотиках? Ты что, куришь травку, юная леди?
Я вскакиваю с постели, надеваю джинсовые шорты, разглаживаю свою мятую после сна рубашку и только тогда бегу открывать дверь. Папа осуждающе смотрит на меня сверху вниз, цвет глаз у него, точно как у меня, тепло-коричневый, а его темные волосы уже тронула седина.
- Естественно, я выкурила целых три косяка марихуаны, – объявляю я. – Четыре-двадцать. Зажигай. Что-то в духе Боба Марли.
Но на папу моя речь не производит никакого впечатления, тогда я обнимаю его и скачу вниз мимо дюжин семейных фотографий. Стены в коридоре чисто-белые, а пол застелен роскошными коврами. Лестница в доме огромная, словно из «Золушки», а перила из вишневого дерева начищены до блеска.
- Ну наконец-то! Доброе утро, Эми.
- А вот и злая мачеха, – бормочу я. На самом деле она вовсе не злая. По шкале от ангела до демона, ей светит четверка, то есть она что-то вроде рассеянной эгоистки. Тот же уровень, что у заместителей учителей и у парней, которые врубают басы в своей машине на полную катушку, когда ты пытаешься заснуть. Я называю ее злой лишь потому, что от этого мне становится лучше.
Прямо исцеление злом.
Посреди прихожей стоит голубоглазая блондинка и смотрит наверх, ее запястья такие тонкие, что смахивают на терновый куст, а на лице столько косметики, что обзавидуется любой трансвестит. Я ни разу не видела Келли неухоженной и несобранной, даже ночью и по воскресеньям. Она почти на седьмом месяце беременности, но даже в таком положении Келли выглядит так, будто сошла со страниц каталога «Сирс». У меня есть подозрение, что она – робот, однако я пока не нашла ее зарядное устройство.
- На завтрак у нас круассаны, а еще я приготовила твое любимое блюдо: блинчики со взбитыми сливками! Ты ведь их любишь, верно? По крайней мере, так сказал твой отец.
- Ага. Я их очень любила. Когда мне было четыре года. – Я широко улыбаюсь, пока ей не становится неловко. Папа ничегошеньки не знает о той, кем я стала. – Слушай, благодарствую за попытку влезть в шкуру Марты Стюарт, но у меня другие планы на завтрак!
- Нет у тебя никаких планов, – пренебрежительно отвечает она.
- Э-э, да, есть. С друзьями.
- Какими друзьями? Здесь, в Джорджии, у тебя нет друзей.
- Ты должна знать, что у меня есть друзья во всем пространственно-временном континууме. И некоторые из них обладают телепатией. И могут метать огненные шары. Тебе нравятся огненные шары? Надеюсь, что да. Потому что моим друзьям не нравятся люди, называющие меня одинокой!
Идеальное фарфоровое личико Келли мрачнеет. Я уже к этому привыкла, так как все четырнадцать дней, что я нахожусь в Джорджии, она состраивает именно эту гримасу каждый долбанный раз, когда что-то вылетает из моего рта.
Она ненавидит то, что я говорю, и то, кто я такая. Я не соответствую ее шаблону «идеальная девочка-тинейджер».
Она хочет сказать мне, что это смешно и что я переборщила, но не говорит, поскольку в первую очередь она желает мне понравиться. Я прохожу мимо нее и хватаю со столика свой кошелек и ключи.
- Может, устроим небольшой шоппинг? – предлагает Келли, когда я подхожу к двери. – Мы можем сходить, куда захочешь! В центре есть одно замечательное местечко...
- А может, нет? – отвечаю я. – Однако с уклоном в «нет, спасибо»?
- Жаль. – Келли выжимает улыбку. – Я действительно хотела бы тебя узнать.
- Ты действительно хочешь меня узнать? Хочешь узнать, что я наложила в штаны в третьем классе? Что мне нравится галимая попса, карусели и оранжевый цвет?
- Отличное начало! – восклицает она.
- Ты хочешь мне понравиться. Тебе плевать, кто я, ты просто хочешь мне понравиться. Но этого не будет. Это не может произойти в одночасье.
- Что здесь происходит? – спрашивает отец, появляясь на лестнице. – Эми, почему ты разговариваешь с Келли таким тоном?
- Каким тоном? – дерзко уточняю я.
- Вот, снова этот тон. Не смей так со мной разговаривать, я твой отец!
В моем горле образуется обжигающий ком.
- Ну прости. Совсем забыла, тебя ведь не было рядом целых восемь лет!
Я выхожу и хлопаю за собой дверью.
Гравий хрустит под моими разъяренными шагами. Келли неблагоразумно разрешила мне брать ее «старый» черный БМВ, который, между прочем, практически новый. У нее их пять штук, все разных цветов, с откидными верхами и навороченными дисками. Я залезаю в машину, от всей души хлопая дверью, завожу двигатель и покидаю озелененную лужайку и пальмы, выстроенные в величественные ряды по краям дороги. У них даже игровой домик для детей сделан из мрамора и имеет свой собственный крохотный работающий фонтан.
И вся эта роскошь мне доступна, а я веду себя как плаксивый, выпендрежный ребенок на коленях у Санты в торговом центре.
Я направляюсь на пляж, чтобы успокоить свои бушующие нервы. Я согласилась приехать к ним на лето потому, что поверила, будто отец действительно скучал по мне и хотел повидаться до моего отъезда в университет. Где-то в огромном и поразительном лабиринте, которым является моя голова, срабатывает гудок телеигры.
Бззззз.
Неверно.
Папа хотел, чтобы я приехала сюда только потому, что чувствует себя виноватым и пытается наверстать упущенное. Но это невозможно. Он уже ничего не сможет изменить. Нельзя вернуть прошлое. В отличие от мамы, он так и не вернулся за мной. Келли нисколько не изменилась, это я изменилась. Я больше не в силах ее выносить. Теперь я совершенно другой человек. Когда я навещала их несколько лет назад, я была тихой. Грустной. Я не дралась и не спорила. Наши отношения с Безымянным были в самом расцвете. В прошлый раз я сюда приезжала как раз перед...
Я трясу головой, избавляясь от этих мыслей.
В прошлый раз, когда я сюда приезжала, я была невинной. Простой. Чистой...
Отец до сих пор думает, что я все та же маленькая девочка, которой была несколько лет назад, и обращается со мной, как с ней. Будто я должна уважать его. Будто меня должно волновать, что он говорит.
Но это явно не мой случай.
Ведь он бросил меня.
Дважды.
Однако я никогда не смогу сказать ему это в лицо, потому что это полностью разрушит то немногое от семейной динамики, что у меня осталась. Новость о том, что я не поеду в Стэнфорд, также не поспособствовала улучшению его мнения обо мне. Он уже приобрел дурацкую футболку с надписью :
«МОЙ РЕБЕНОК ПОСТУПИЛ В СТЭНФОРД».
Кто вообще покупает такие футболки?
Туристы да люди с отсутствием чувства стиля? Папа не смог бы разобраться в моде, даже если бы она укусила за его задницу профессора истории, и он определенно турист, поскольку изредка прибывает в мою жизнь всего на несколько недель, при этом не забывая жаловаться на все, что не так идеально, как на страницах журнала «Мэйси».
Я делаю глубокий вдох и паркуюсь.
Голдфилд Бич – это крохотный, поросший травой, песчаный холмик, расположенный между нежно омываемым серым песком. Вода сегодня неспокойная и темная, будто злая ведьма готовит варево, чтобы убить кучу людей. Это Атлантика. Здесь я выросла. Запах соли и нагретых на солнце камнях заполняет мой нос. Чайки вежливо кричат друг на друга, борясь за кусочки краба. Океан такой огромный, и его уж точно не волнует, каким тоном я разговариваю, занимаюсь ли я шопингом или то, что предпочитаю штат Огайо Стэнфорду.
Я скидываю туфли и бегу. Мы с бегом сразу же развелись после того, как я похудела. Но прямо сейчас бег – самое лучшее лекарство. Даже БМВ провонял Келли. Бег – единственный способ действительно оставить все дерьмо позади.
Это веселый и уникальный опыт, ведь здесь много песка. Я продолжаю бежать и так сильно спотыкаюсь об камень, что, возможно, теперь у меня будет причудливая, деформированная нога хоббита. Чувствую, как рвота подступает к горлу. И именно в этот момент чайка едва не гадит мне на руку.
- Все в порядке, приятель! – Я затеняю глаза рукой и смотрю на небо. – К счастью для тебя, я не только потрясающе красива, но и доброжелательна. Так что я прощаю тебя!
Птичка же в знак благодарности сбрасывает бомбу мне на плечо.
Я вздыхаю. Могло быть и хуже. Меня могли бы окружать люди. На Луне. И один из них мог бы оказаться Томом Каулитцем.
Мой желудок скручивается, будто мастер йоги. Ледяные карие глаза заполняют мои мысли, и я призываю остатки своего огня, чтобы их растопить.
Не сейчас.
Никогда.