.
Зло, как правило, не дремлет, и, соответственно, плохо понимает, почему вообще кто-то должен спать. Нил Гейман, Терри Пратчетт. Благие знамения.
Ночная тишина никогда не бывает абсолютной, в ней постоянно случаются всяческие шорохи и скрипы - показатели иной, сокрытой в темноте жизни. Мышь грызёт стащенную из кухни заплесневевшую корку хлеба, длинные изогнутые ветви старого вяза скребут окно второго этажа, ветер врезается в стекло и с присвистыванием дует в щели. Одна из десятка кроватей, что стройным рядом стоят в этой комнате изголовьями к стене, время от времени обязательно жалобно кряхтит и поскрипывает: тот или иной мальчишка ворочается, пока во сне вольно мчится где-то возле реки в попытках поймать толстую лягушку или забирается на яблоню в поисках яблока побольше да покраснее.
Чонгук не знает, что страшнее: странный неопределённый шорох, который доносится не пойми откуда, или же полное отсутствие звуков, когда услышать можно только собственное затаиваемое дыхание да стук сердца, которое потихоньку сжимается от горько-липкого страха. Чонгук с головой прячется под одеялом, искренне веруя в негласный закон, гласящий, что никакой монстр не сможет ему навредить, пока ни одна его конечность не выглядывает наружу. Но под одеялом душно и кажется, будто невыносимо тесно. А неестественная тишина звенит и давит, словно кто-то большой и страшный давно уже затаился прямо возле изголовья, ожидая, когда Чонгук даст слабину и выглянет из своей рукотворной импровизированной крепости. Чонгук не хочет выглядывать; он шумно дышит и крепко стискивает кулаки, жмурится и пытается урезонить сердце, которое отбивает нервозную чечётку и начинает покалывать от холодного ужаса. Он не понимает, как другие ребята могут спокойно спать, когда всё самое страшное настолько близко - всего лишь под их кроватями. Туда никогда не проникает лунный свет, что автоматически делает пространство там незыблемо мрачным, этакой пульсирующей чёрной дырой, обещающей затянуть в себя без остатка. Не дай Бог, среди ночи захочется в туалет: Чонгук будет терпеть до самого утра, сворачиваясь, подобно эмбриону, не смея спустить ноги на холодный пол. От одной мысли об этом по коже пробегает зудящий холодок, а спрятанную под подушкой голову начинает сверлить чей-то пронзительный взгляд. Чонгук знает, что Они только и ждут, когда он сделает неверный шаг. Они коварны и хитры; Чонгук чувствует себя до обидного беззащитным против Их выжидающей тактики и обманчивого молчания. Там, под кроватью, темно и наверняка пахнет мышами и пылью. Там, под кроватью, наверняка очень-очень одиноко. Комната погружена в сон, восемь мальчишек дрыхнут без задних ног и видят лето, и только Чонгук не спит, а настороженно бдит, опасаясь сомкнуть глаза. Три дня назад Бончан заснул и не проснулся. Утром, когда его обнаружили, он был похож на дурно сделанную восковую куклу; у него было бледно-желтоватое лицо и посветлевшие синеватые губы. Взрослые назвали это «естественной смертью» - у Бончана было слабое сердце, - но Чонгук знал, что на самом деле под его кроватью жил кто-то, кто забрал себе то, без чего Бончан не смог жить. Никто особо не расстроился, когда одна кровать освободилась: другие дети не слишком любили Бончана, потому что тот был смешным и полным, носил очки с толстыми стёклами и немного картавил. Над ним часто издевались, обзывали бочкой или хрюшкой, прятали очки и пугали, потому что он очень сильно боялся темноты. Однажды его заперли в кладовке и, пока он отчаянно молотил в дверь кулаками и просил, чтобы его выпустили, ему кричали, что вот-вот появится прожорливое чудовище. Чонгуку интересно, там, где Бончан теперь, он тоже боится, или уже нет? Чонгуку жаль Бончана, но всё-таки больше потому, что после того, как взрослые унесли тело и перестелили его постель, остальные ребята быстро выбрали себе замену для издевательств. Чонгуку уже успели подкинуть в кровать пойманного в приютском саду ужа. А ещё на него донесли воспитателю за разбитое окно, хотя Чонгук его даже не трогал, и за это пришлось остаться без ужина, зато с горящей от ударов розгами попой. Чонгук старался быть примерным; таких не особо любят, особенно, когда очень нужен кто-то для того, чтобы позадирать. Бончан долго терпел, а теперь его нет. Чонгуку почему-то кажется это дурным знаком. Чонгук не знает, сможет ли сам терпеть слишком долго. Он не хочет ужей в кровати и тому подобных глупостей; он хочет, чтобы его раз и навсегда оставили в покое. Его бы воля, он век бы не выходил из музыкального класса; учитель обыкновенно хвалит его и говорит, что если Чонгук будет стараться, из него обязательно выйдет толк. Чонгук очень хочет, чтобы из него вышел толк, но подозревает, что бесконечные придирки других детей, натравливающих на него многих воспитателей, могут этому помешать. А ещё этому могут помешать Те, которые под кроватью. Чонгук даже не знает, кто хуже. Он изо всех сил борется со сном, ведь если он заснёт, то окажется совсем беззащитным - неважно, перед Теми, кто под кроватью или подлым Ёндже (Чонгук знает, что брошенный в постель уж - его рук дело). Чонгук переворачивается на живот и тихонько шепчет в матрас, который глушит все его слова, делая их плохо различимыми:
- Уходите, уходите... Но сну невозможно сопротивляться вечно; Чонгук не знает, сколько времени проходит, когда мутная дрёма наваливается на него так, что её уже невозможно отличить от яви. И ответ, сказанный таким же шипящим шёпотом, можно принять за часть нарождающегося сна.
- Зачем? Нам здесь нравится.
***
На все твои вопросы есть ответ, если ты хочешь его узнать. Но как только ты узнаешь ответ, ты не сможешь уже прогнать это знание. Нил Гейман. Американские боги.
Утром оказывается, что из соседней комнаты пропал один из старших ребят. Никто не выглядит чрезмерно обеспокоенным: побеги в приюте не редкость. Чонгук держит свои мысли при себе; он уверен, что к исчезновению приложили свои лапы. Те, кто под кроватью, не иначе. Когда он застилает постель, то опускается перед ней на колени, заглядывая под кровать, ведь днём не так страшно. Там совсем пусто: только пыль да какая-то пожелтевшая бумажка. Чонгук тянется за ней, но от резкого толчка клюёт носом пол: Ёндже не жалеет для пинка силы.
- Что, решил коленками пол почистить? Может быть, стоит попросить у уборщика тряпку?
Чонгук отмалчивается, поднимаясь и выпрямляясь. Он не смотрит на Ёндже и его друзей, но, к счастью, время завтрака никого не ждёт, и им некогда отвлекаться. Чонгук выходит из комнаты последним; разглаживает бумажку и хмурится, разглядывая рисунок, сделанный простым карандашом. Забавно, кровать на рисунке выглядит, будто дверь, даже ручка есть. Чонгук складывает лист и пихает к себе в карман. Он точно знает, что в их комнате никто не умеет хорошо рисовать. Дети иногда убегают, это верно. Но почему же их так плохо ищут? За следующую неделю пропадают ещё двое, а Чонгук молчит всё больше, не желая лишний раз открывать рот даже на своих любимых уроках музыки, неизменно разочаровывая учителя своей апатичностью. Чонгук чувствует, как Ёндже сверлит его спину ехидным взглядом, и ему дико хочется почесать зудящие лопатки. Чонгука за последнюю неделю не раз и не два «случайно» толкают, и теперь на его коленках цветут лиловые синяки, а на локтях не заживают ссадины. Чонгук думает, что лучше молчать и ни за что не плакать. Когда плакал Бончан, ребята смеялись и тыкали в него пальцами, называя размазнёй. Когда молчит Чонгук, их это только больше раздражает. Рисунок Чонгук теряет очень скоро, но это его не слишком огорчает. Ночами он долго прислушивается к тишине (всё так же прячась под одеялом) и ему чудится шелест бумаги, по которой проводят карандашом. Те, кто под кроватью умеют рисовать? Им там не слишком темно? Любопытство жжёт. Чонгук практически вжимается в матрас и тихонько зовёт:
- Эй... Молчание долгое, тишина звенящая, а страх - слегка притуплённый. Проходит минута или две, Чонгук думает, что зря он так, но ему всё же отвечают.
- Хочешь посмотреть?
Пфф, вот ведь дурака нашли. Чонгук сжимается ещё сильнее, потому что это наверняка ловушка. Вот он высунется из-под одеяла, тут-то с ним и приключится то же самое, что и с остальными - с теми, кто пропал, с теми, у кого было слабое сердце... А посмотреть и правда хочется. Чонгук забывает, что нужно дышать, когда шелестящая бумага внезапно оказывается под его подушкой. Пережидает для верности минуту-другую, а потом быстренько суёт туда руку, чтобы вместе с листом достать и заныканый несколько дней назад фонарик. Теперь он видит не дверь-кровать; с листа на него смотрит улыбающийся Бончан, немного схематичный, но узнаваемый. Чонгук с удивлением думает о том, что когда тот был жив, то никогда-никогда не улыбался.
- Вы ведь забрали его, да?
- Нет.
Чонгук недоверчиво фыркает, не веря ни единому слову, но выразить свои сомнения не успевает, потому что слышит ещё один голос, слишком знакомый, дрожащий, слегка картавый. Голос того, кого уже нет.
- Чонгук, эй, Чонгук...
Сердце Чонгука от испуга чуть не выпрыгивает через глотку; холодно становится даже под одеялом. Он замирает, но тихий голосок продолжает настойчиво звать, причём звук доносится со стороны пустующей кровати. Или - из-под неё? Чонгук стискивает зубы, чтобы они не дрожали и чуточку приподнимает край одеяла, просто чтобы посмотреть одним глазком... Лунного света достаточно, чтобы он увидел, что Бончан теперь не восково-желтоватый - просто очень-очень бледный. И что теперь он осторожно выглядывает из тёмного пространства, которого Чонгук так боится.
- Здесь не страшно, Чонгук, - сипло говорит Бончан, - совсем-совсем не страшно. Знаешь, я больше ничего не боюсь.
Он улыбается, и его кривоватые зубы - белые-белые.
- Теперь бояться надо им... Тем, кто на кроватях... - Здесь не страшно, Чонгук, - вторит кто-то невидимый, кто-то, кто прячется под кроватью самого Чонгука.
- Знаешь, здесь ведь бесконечное множество дверей. Чонгук всего лишь моргает, а Бончана уже не видно. Его слегка потрясывает, но он всё же переспрашивает.
- Дверей?
- Именно. Ты только представь, отсюда я могу попасть почти куда угодно - лишь бы там была кровать. Миллионы, миллиарды кроватей, разбросанных по всей планете - они мои двери, и я могу войти в каждую, Чонгук. Никто не смеет меня обижать, я свободен, и волен делать всё, что захочу. Чонгуку сложно это представить: миллион, а уж тем более миллиард - это слишком для него много. Кто бы мог подумать, что зияющая пропасть под кроватью может таить в себе столько?
- Эй, - снова зовёт Чонгук, чуть сползая с подушки и крепко прижимаясь щекой к матрасу, - а как тебя зовут?
И снова - тишина. Чонгук уже успевает задремать, утратив надежду на ответ.
- Мин Юнги.
Это неожиданное открытие - у Тех, кто под кроватью, действительно есть имена...
***
Чонгук любит бывать в библиотеке, ведь здесь тихо и можно спрятаться от Ёндже и его дружков, которые в последнее время как с цепи сорвались, но сегодня он движим немного иной целью. Что-то отдалённо знакомое вертится в его голове, раздражает, будто назойливая мушка, которую никак не удаётся прихлопнуть. Жужжит и жужжит над самым ухом - так и с ума сойти недолго. Чонгук подходит к стене, рассматривая развешанные на всём её пространстве фотографии и читая под ними подписи. Когда-то (хотя на самом деле не так уж давно) в приюте был хор, который даже занимал какие-то призовые места. Чонгук слышал, что его распустили, когда кто-то из состоявших в нём ребят покончил с собой - спрыгнул с крыши, да упал прямиком на острую изгородь. Мутная история, которую пересказывали друг другу шёпотом да в бесчисленных вариациях. Чонгук подходит ближе и читает: «Мин Юнги», а потом ведёт по фотографии рукой, считая по головам и находя. Юнги выглядит совсем не жутким. У него задорная улыбка и плавно тянущиеся вверх уголки губ. Он даже чёрно-белую фотографию делает почти цветной - такой красивый; Чонгук не понимает, зачем ему надо жить под кроватью. Это уже не страшно, скорее грустно. Даже если под кроватью и правда открывается такое большое количество дверей. А вот дверь библиотеки противно скрипит, и Чонгук вздрагивает, поворачиваясь к ней лицом. Его нашли; кажется, теперь даже библиотека не является больше безопасным местом...
***
Чонгук в эту ночь плохо спит, пусть даже ни Юнги, ни Бончан больше никак не дают о себе знать. Он просыпается под самое утро, когда первые рассветные лучи прорезают царящую в комнате темень, и садится на кровати, потирая слезящиеся глаза. Разбитая днём ранее коленка болит, и нога плохо сгибается-разгибается. Сегодня его ждёт очередное наказание, ведь взрослым ни за что не докажешь, что это не он проколол шины у машины директора. Вот Ёндже спит крепко, ему всё нипочём, будто совесть чиста. Чонгук с досадой думает, что это несправедливо, - у таких, как Бончан, слабое сердце, а такие, как Ёндже крепкие, как столетние дубы. Непобедимые. Чонгук опасливо смотрит на пол, но всё-таки спускает ноги. Ему кажется, что уже достаточно светло, поэтому он быстренько ковыляет к двери, намереваясь сбегать до туалета, а потом снова нырнуть в кровать, чтобы ещё часок поваляться перед общим подъёмом. Он уже потом понимает, что следовало бы оставаться на месте, но кто же знал, что утренние часы могут быть хуже, чем иные ночные? Намджун и Сокджин - из самых старших среди тех, что живут в приюте, им выпускаться совсем скоро, они слишком взрослые, чтобы оставаться. Сонный Чонгук не слышит голосов, пока не толкает дверь - а потом его глаза расширяются, а сердце резко совершает сальто-мортале. Он о всяком, конечно, слышал, но слышать и видеть собственными глазами - несопоставимо. Намджун прижимает Сокджина к стене, не давая ни единой возможности вырваться, и всё бы ничего, всё бы можно списать на то, что они что-то не поделили, да пижамные штаны Сокджина спущены, а ладонь Намджуна методично двигается на его члене, из-за чего старший хрипло стонет, кусая губы. Они останавливаются, когда Чонгук зависает на пороге. Пожалуй, они точно так же обескуражены, но Чонгук не слишком наивен, поэтому приходит в себя первым и бросается прочь, несмотря на хромую ногу добираясь до спальни в считанные секунды. Он запрыгивает на свою кровать и накрывается одеялом, сотрясаясь в крупной дрожи, и одна мысль пугает до чёртиков. Одеяло спасает от ночных монстров, а вот от людей - нет. Если Намджун захочет, то без проблем сдёрнет его с кровати, и Чонгука, увидевшего то, чего не следовало, ничто не спасёт. Но дверь остаётся закрытой. Впрочем, Чонгук понимает, что это - всего лишь отсрочка. Днём он старается поменьше мельтешить в местах, где его могут заметить, но необычайно весёлый Ёндже, вечно подлизывающийся к старшим, сияет и рушит все иллюзии по поводу счастливого финала.
- Намджун сказал, чтобы я тебя привёл сегодня после двенадцати, - доверительно сообщает он Чонгуку во время ужина. - Уж не знаю, чего ты натворил, но держись за свои штаны крепко - ух, и достанется же тебе!
Внутренности Чонгука покрываются толстой коркой льда. Рука, держащая вилку, словно немеет, и Ёндже безо всяких усилий удаётся отобрать у него порцию. Ёндже вечно голодный, поэтому Чонгук вечно недоедает. Мысли в голове перебивают друг друга, но ни одна из них не является надёжной. Из приюта не сбежать так просто: после недавних исчезновений из здания и мышка не проскользнёт. Чонгуку хочется нестись отсюда сломя голову, да только как? Злорадная усмешка Ёндже настолько ему противна, что хочется вмазать по ней кулаком, но тогда точно не избежать ещё больших неприятностей. Чонгук в отчаянии оглядывается, будто ему вот-вот явится путь к спасению, но ему является только хмурящийся Намджун, что-то шепчущий на ухо не менее недовольного Сокджина. Чонгук встаёт, чтобы уйти из столовой, но подножка отправляет его на пол. Он шипит, потому что основная сила удара приходится по больной коленке, а кто-то из дружков Ёндже, пока никто не видит, вываливает ему на голову остатки из своей тарелки. Чонгук молчит. Плакать он не будет, хотя в уголках глаз подозрительно пощипывает, а окружающий мир размывается, превращая чёткие контуры в довольно смутные. Отчаяние вьёт гнездо у самого сердца, потому что бежать некуда. Или?.. Теперь бояться надо им... Тем, кто на кроватях... В комнате никого нет, да и светло ещё слишком, но Чонгук с порога бросается к кровати, опускаясь перед ней на колени. Впервые ему гораздо страшнее те, кто ходят по коридорам и в открытую улыбаются, чем те, кто живут в темноте и рисуют простыми карандашами. Под кроватью не тьма - всего лишь тень, - но Чонгук неуверенно зовёт, едва справляясь со срывающимся голосом.
- Юнги, Юнги...
Тяжелая ладонь опускается на плечо, и Чонгук вздрагивает, оборачиваясь. Юнги сидит совсем рядом, прямо на полу, и смотрит на него, склонив голову к плечу. Он тоже очень бледный, но почти такой же, как на фотографии - уголки губ плавно тянутся вверх, обнажая в задорной улыбке зубы.
Вот только на фотографии у Юнги не было такой дыры в груди.
- Чего тебе, Чонгук-а?
Чонгуку уже совсем не страшно; он нервно косится на дверь, которая может открыться в любую секунду, и сбивчиво лопочет.
- Ты же говорил... миллионы, даже миллиарды дверей, помнишь? Миллионы и миллиарды, а мне всего-то одна нужна, пусть даже самая маленькая, пусть даже совсем лазейка, да только ведёт пусть подальше отсюда, понимаешь? Открой мне, Юнги, пожалуйста, открой...
Чонгук не слышит ответа; дёргается, как от удара, потому что за дверью отчётливо раздаются шаги. Он успевает только вновь перевести умоляющий взгляд на Юнги, прежде чем всё вокруг отчего-то становится совсем тёмным и непроглядным - будто кто-то щёлкнул выключателем, вырубая последние лучи солнца.
***
В пространство под кроватью никогда не проникает лунный свет, что автоматически делает его незыблемо мрачным, этакой пульсирующей чёрной дырой, обещающей затянуть в себя без остатка. Тут, под кроватью, темно и немного пахнет пылью и мышами. Тут, под кроватью, из темноты можно вить крепкие верёвки. Тут, под кроватью, Чонгуку совсем не одиноко, потому что Юнги крепко держит его за руку, открывая дверь за дверью...