Исповедь узницы подземелья

31декабря Мохов принес нам немного мандаринов и сладостей. От вида этих подарков у меня защипало в носу. Я вспомнила, как встречала дома со своей семьей этот сказочный праздник. Наряжала елку, помогала маме резать салаты, накрывала на стол и радовалась гостям.

«Как они там без меня? Ждут ли? Или уже потеряли надежду увидеть меня живой?» – от этих горьких мыслей мне хотелось разбить экран телевизора, чтобы все веселые картинки телевизионных передач не напоминали мне о доме, а мандарины – размазать по омерзительной физиономии нашего мучителя.

Все воспоминания о прежней жизни я хранила глубоко в себе, меня раздирала злость, когда в этом жутком месте я видела хоть какое-то напоминания о своих беззаботных и счастливых годах. Но иногда становилось страшно, если я вдруг не могла отчетливо воспроизвести в памяти какое-то лицо… – будь то одноклассник, соседка или учительница. Казалось, что Мохов добирается до самого дорогого, что у меня осталось, – моей памяти.

Практически каждую ночь мне снилось, будто я вернулась домой. Я разговаривала с родными людьми, ходила по квартире, где так счастливо жила долгие годы, играла со своей пуделихой Керри. Это были прекрасные видения. Сны мне снились нечасто, но один – я запомнила: бегу я навстречу своей маме, достигаю ее, тяну к ней руки и попадаю в ее объятия, ощущение маминого тепла было настолько отчетливым, что когда я проснулась, на секунды мне показалось что, то что окружает меня сейчас жуткий вымысел, а то что я видела во сне, – реальность.

В то утро я написала маме стихотворение:

Мама, забери меня отсюда!

Мама, я устала от бессилия.

Мама, я разочаровалась в людях

И в стране, где место есть насилию.

Мама, мое сердце не живое,

Но рукою нахожу пульс на запястье,

Мама, объясни мне, что со мною,

Ведь семнадцать месяцев не ясно.

Мама, я боюсь ума лишиться,

В четырех стенах ходя по кругу,

Тяжкий груз ложится на ресницы,

Каплями стекая с них на губы.

Мама, докричись срывая голос,

До меня, не выдержав разлуки,

Я не видела почти два года звезды

И не слышала привычные вам звуки.

Мама, одиноко мне сегодня,

Опустели полные глубины.

Мама, разделяют нас дороги,

Расстелившиеся лентой длинной,

Не пугает меня старый дьявол,

Но он запер на замок свободу,

Мама, не открыть ее ключами,

Мама, под землею я холодной.

Жизни смысл во тьме пустой не вижу,

Лабиринт судьбы мне не известен.

Мама, для меня тебя нет ближе,

Почему с тобою мы не вместе?

Надоело вспоминать вздыхая,

О тебе, умытая слезами.

Мама, что душа моя скрывает

Не возможно описать словами.

День и ночь я меряю экраном,

В тишине пишу стихотворенья.

Мое тело воздухом не станет,

Не проникнит невидимкой в щели.

Мама, между нами километры,

Мама, я тебя не позабуду.

Мамочка, ну где? ты где? ты где ты?

Мама, забери меня отсюда…

Позже, когда я вернусь домой, мама расскажет мне, что примерно в это же время, она гостила у своих родителей в деревне, куда я так любила ездить, и одну из ночей ей послышался мой голос, раздававшийся из глубины сада. Она выбежала на улицу и долго искала меня, исследуя каждый сантиметр участка. Думаю, что это случилось одновременно с моим сном, когда наша эмоциональная связь и желание вновь обрести друг друга достигли пика.

Спустя примерно месяц после того как Мохов забрал Владика, он в доказательство своих слов принес газетный листок, где сообщалось о мальчике-найденыше. Весть о том, что малыш жив и находится в добрых руках, нас очень обрадовала, и мы с подругой наконец перестали предполагать, где же сейчас ребенок и жив ли он вообще.

С течением времени наш рацион разнообразился: появились сезонные фрукты и овощи, которые наш мучитель выращивал на своем участке; молоко, покупаемое им на рынке по воскресеньям; финики и сухофрукты, из которых я варила компот. Приготовлением пищи обычно приходилось заниматься мне, так как Лена была либо беременна и от этого слаба, либо нянчилась с детьми. Чаще всего мы ели щи, жареные полуфабрикаты, иногда молочные каши и блины. Уборка и стирка тоже лежала на моих плечах. Я старалась навести в нашем бункере порядок, мыла полы, чистила от жира электрическую плитку, держала в чистоте посуду.

Мылись мы, как и прежде, в небольшом пластиковом тазике, примерно раз в две недели. Это происходило, когда у нашего мучителя был выходной. Он приносил четыре канистры: две с водой, по одной на каждую из нас, и две пустые – для слива использованной жидкости. Шампунь и мыло старались расходовать экономно, так как Мохов постоянно упрекал нас в расточительстве и грозился больше не покупать средства гигиены. После такого «омовения» я с трудом могла назвать себя чистой: по телу по-прежнему каталась грязь, а волосы, не промываемые выделенным количеством воды, были похожи на сторновку.

К моему увлечению рисованием и сочинением стихов прибавилось, еще одно – склеивание бумажных домиков. Теперь я просила Мохова принести мне клей, цветной картон, спички. Он ворчал, но покупал требуемое. Поделки были миниатюрные, но реалистичные, даже с обстановкой внутри. Мебель в размере не превышала половину подушечки жевательной резинки, а сами особнячки были не больше стаканчика из-под йогурта. Сначала я как настоящий строитель возводила фундамент, потом ставила перегородки, клеила обои, расставляла мебель. Фасад делала из целлофана, чтобы можно было разглядеть, что внутри. Это занятие меня очень увлекало и помогало отвлечься от тяжелых мыслей, постоянно крутящихся в голове. Моё враз закончившееся девичье детство я пыталась продлить хоть так, создавая игрушечные домики взамен потерянного Дома…

Не в силах смириться с тем, что мой мир теперь состоит из шести квадратных метров, я придумала свой маленький мирок, где в окружении созданных мной акварельных пейзажей стояли картонные домики, в которых обитали нарисованные мной люди, переживавшие чувства, описанные в моих же стихах или рассказах, которые я также пробовала сочинять.

Наткала зима ниток из снега

И связала мне свитер просторный.

Я смотрюсь словно в зеркало в небо,

Замерев от земного восторга.

Несказанно он мягок и нежен,

Своим пухом, прильнувшим мне к коже.

Пусть твердят, что такая одежда

На планете Земля невозможна.

Сотни петель она завязала,

Между спиц натянув свою пряжу,

И мне свитер из снега связала

И, даст Бог, не один еще свяжет.

Я кружусь под ее снегопадом,

Не покрытая шалью, босая.

А прохожие мрачные взгляды

На мой облик украдкой бросают.

Опостылело в душ миллионах

Из-за сходства слепого теряться,

Хочу каждому став незнакомой,

Из толпы заводной выделяться.

Пусть хотя бы тот свитер из снега

Мне поможет своей новизною.

И под солнцем, разбуженным небом —

Постепенно растает весною…

Однажды Мохов принес мне альбом, обложку которого украшала сцена из мультфильма «Ну, погоди». Она мне так понравилась, что я нарисовала гуашью эту картинку на одной из стен бункера. Позже в нашей темнице появилось улыбающееся солнышко и плывущие по небу облака. Со временем картинки заросли плесенью, и это выглядело еще более мрачно, чем пустая стена.

На каждый день рождения близких я посвящала им стихотворение, где поздравляла с праздником и обещала вернуться. Я верила, что когда-нибудь почитаю им эти четверостишия.

С малых лет я любила тебя всей душой

И ждала, что приедешь в наш дом невзначай.

С малых лет я хотела быть рядом с тобой

И боялась холодного слова «Прощай».

Я стеснялась тебя, и ком в горле стоял,

Когда ты, обнимая меня, улыбалась,

Мне казалось всегда, что рождалась печаль,

В твоих добрых глазах растворяясь.

Может быть, от того, что так много дорог

В наших жизнях разлукою стали…

Но на этот вопрос нам ответит лишь Бог,

Я же честно скажу, что не знаю.

Буду верить всегда, что увижу тебя

И в объятиях нежных заплачу.

Ты поверь, что надежда есть у меня

На святую, как ангел, удачу.

И без слов мы поймем перемены в судьбе,

И без фраз ощутим счастье это.

Я хочу подарить свою веру тебе,

Окруженную солнечным светом.

С малых лет для меня ты была дорогой

И сжималось сердце при встрече.

С малых лет я гордилась как мамой тобой

И поверь мне, что будет так вечно.

Прошло еще одно подземное лето. Возможности сбежать из своего плена у меня совершенно не было. Редкая вылазка к окошку. подышать свежем воздухом не давала не единого шанса осуществить побег. Во-первых, порог люка едва ли доставал мне до груди, тем самым препятствуя быстро выскочить на улицу. Во-вторых, Мохов всегда крепко сжимал мое предплечье, давая понять, что он держит все под контролем. Мне казалось, что любые попытки бороться с ним были бы нелепы – в этой схватке я бы явно проиграла и, скорее всего, была бы наказана за бунт.

Сотни раз я, лежа под своим мучителем, представляла, что у меня в руке пистолет и я выстреливаю ему в спину. Раз, другой, третий. Пока не закончатся пули, а эта зеленая ненавистная комната не станет красной от его ядовитой крови.

В ноябре Лена поняла, что беременна. Мысли о том, что весь ужас первых родов нам придется пережить вновь, добивали меня. Мы снова и снова просили нашего мучителя отпустить нас на волю.

– «Оставь надежду всяк сюда входящий», – будто издеваясь, процитировал он однажды средневекового поэта Данте Алигьери.

Было жутко услышать эти зловещие слова. Но собирая последние силы в кулак, я продолжала бороться за жизнь. Я не имела права нарушить безмолвное обещание родным вернуться к ним.

От неподвижного образа жизни моё тело ослабло, и я приняла решение заняться спортом. Приседала, качала пресс, разминала спину, приводила в тонус мышцы на руках с помощью двух полуторалитровых бутылок с водой, поднимая их вверх. Независимо от своего настроения и самочувствия я каждый день занималась физкультурой. К концу моего заточения количество подходов на каждом упражнении достигало пятисот раз. В будущем, когда я обрела свободу, эти занятия помогли мне восстановиться, чтобы вести обычный образ жизни и при этом не уставать.