Глава 1. Мир весит слишком много
Люди охотно верят в свободу выбора и то, что они — «творцы своей истории», потому что так не теряешь чувство собственного достоинства. Но на самом деле наша свобода действий такая же иллюзорная, как и свобода мышей в террариуме. Мышь носится по туннелям, выбирает маршруты, уверенная, что сама определяет свою судьбу. Но её путь давно очерчен. Чья-то рука заранее расставила перегородки, закрыла выходы, ограничила пространство. Мышь может видеть внешний мир сквозь стекло. О, какой простор, какие горизонты! Правда, этот мир недоступный ей.
А стекло — прочное.
И глупая мышка, не ведая, бежит себе дальше. Бежит, думая, что она — властелин собственной жизни.
***
Вечер. Мелкий моросящий дождь стелится по тёмным улицам, превращая асфальт в блестящее полотно отражений. Джису входит в минимаркет у дома, и над дверью звякает колокольчик, нарушая ровное гудение холодильников. Белые лампы режут глаза после мягкого сумрака улицы. Она встряхивает капли с рукавов тёмного худи, капюшон глубоко натянут на голову, скрывая лицо, но продавщица узнаёт её сразу.
Эта женщина, как пастор в своём маленьком храме, давно запомнила всех прихожан этого квартала. Она видит их в утренней спешке за молоком, в вечерней усталости у кассы, в нерешительности перед скидочным стендом. И сейчас, скользнув взглядом по Джису, она коротко кивает, словно говоря: А вот и снова ты.
— Опять дождь, — говорит продавщица, вытирая руки об жилетку.
— Угу, — отвечает Джису, пробегаясь взглядом по полкам.
Она идёт точно по маршруту: ничего лишнего. Лоток яиц. Маленький пакет риса. Одна упаковка лапши, не две. Она останавливается у молока, смотрит на ценники, берёт подешевле. Бросает взгляд на сыр, но проходит мимо.
Одна из ламп на потолке светит с перебоями резким белым светом, видимо чтобы вызывать у посетителей эпилептические припадки прямо возле кассы, прежде чем они взглянут на чек. Потому что эту лампу уже вторую неделю никто не чинит.
Тяжесть внизу живота напомнила, за чем она пришла сюда в первую очередь, и Джису остановилась напротив полки с прокладками, глядя на ряды аккуратно выстроенных упаковок. Пальцы сжали ткань худи в кармане.
Цена: 4 300 вон.
Она автоматически разделила на тридцать — 143,3 вон за день.
Рядом стояли "PureSoft" за 3 600. Это уже 120 вон за день. Разница 23,3 вон — почти ничего.
Но у "PureSoft" отзывы плохие. Они тонкие, протекают. Придётся менять чаще.
Значит, упаковка закончится быстрее.
Значит, выйдет дороже.
Джису поджала губы.
На уровень выше — "AiryCloud", 5 200 вон. Лучшее качество, но по её бюджету это роскошь.
А если взять маленькую упаковку?
2 500 вон за десять штук. 250 вон за день. Дороже всех. Не вариант.
Она пробежалась в уме по расходам:
Рис, кимчи с прошлой недели, молоко, которое растягивает на три дня.
Чек за хоспис всплыл перед глазами.
Внутри сжалось.
Джису сделала шаг назад, но взгляд всё ещё цеплялся за упаковки.
Может, стоит пройтись по соседним магазинам и сравнить цены?
Но стоит ли того разница в 100-200 вон?
Ладно. Ладно.
Она взяла "SoftDay" за 4 300, крепко сжала в руке и пошла к кассе, будто боялась передумать.
Встаёт в очередь, раскладывает покупки на кассе. Продавщица пробивает их, называет сумму.
• Рис — 3 200 вон (основа на несколько дней, без него никуда).
• Яйца (10 штук) — 4 800 вон (дорого, но питательно, можно растянуть).
• Зелёный лук — 900 вон (даст хоть какой-то вкус).
• Тофу — 2 300 вон (дёшево и сытно).
• Пакет маленьких анчоусов — 3 500 вон (солоноватые, можно использовать как бульонную основу).
• Соевый соус — 1 700 вон (чтобы еда не казалась пресной).
• Пакет лапши — 2 000 вон (на экстренный случай).
Всего: 18 400 вон. Чуть больше, чем она планировала, но ещё терпимо.
Джису вытаскивает из кармана две мятые купюры - десятитысячные воны - и несколько монет. Чуть медлит.
— Одну секунду... — Шепчет, пересчитывая.
— Что-то убрать?
— Нет.
Джису ровно вмещается в сумму, но это не случайность — она считала про себя ещё у полок. Она аккуратно сложила покупки в тканевую сумку, которую принесла с собой. Забрала пакет, кивнула продавщице, пробормотала «Хорошего вечера» и направилась к выходу.
Женщина за кассой сказала в догонку:
— Эй, постой.
Джису обернулась.
— Вот, держи. Всё равно срок подходит.
Продавщица ставит перед ней маленький йогурт в розовой упаковке.
— Я...
— Бери. Бесплатно.
Она посмотрела на продавщицу и уголок губ едва заметно приподнялся в благодарности.
— Спасибо. Хорошего вечера.
Она забрала йогурт - розовую бутылочку в руке. «Клубника с молоком». Несколько секунд постояла перед выходом.
А потом натянула капюшон ещё глубже и вышла обратно под дождь. Дождь не сильный, моросящий — именно поэтому она не стала брать зонт из дома.
Узкие улочки были наполнены движением: люди возвращались с работы, кто-то тащил сумки с покупками, кто-то зевал, мечтая скорее добраться домой. Микроскопичные капельки оседали по рукавам худи, кеды шлёпали по мокрому асфальту. В воздухе пахло сыростью и уличной едой.
Джису шла и в уме составляла меню.
Два с половиной дня. Должно хватить.
Завтрак: рис + жареное яйцо + немного зелёного лука. Если добавить пару капель соевого соуса, будет не так пресно.
Обед: суп на основе анчоусов, тофу и зелёного лука. Достаточно сытный, и кастрюли хватит на два дня.
Экстренный ужин (если не хватит обеда): лапша с тем же яйцом и луком.
Если всё правильно рассчитать, то на третий день утром ещё останется одно яйцо и немного риса. Можно дотянуть.
Она глубже натянула капюшон, сжимая в руке ручку сумки.
Главное — продержаться до следующей зарплаты.
Джису воткнула наушники в уши, и первые аккорды синтезатора Mild High Club – Homage заполнили её голову.
[Здесь должна быть GIF-анимация или видео. Обновите приложение, чтобы увидеть их.]
"What is love? I just want you to be loved."
Ночные фонари рассыпали тёплый свет по мокрому асфальту, вывески магазинов отражались в лужах. Город жил своей жизнью: где-то гудел мотоцикл, кто-то смеялся в стороне, воздух пахнул влажным бетоном и далёкими специями уличной еды.
Дорога шла вверх, и Джису, чуть сгорбившись от усталости, медленно поднималась, переставляя ноги. Одна рука в кармане, другая сжимала тканевые ручки пакета с продуктами. Ноги гудели после смены.
Вспомнилась идея из детства: тогда, если поднималась в гору и уставала, то просто шла задом наперёд. Так ступни разгружались, и идти становилось легче.
Джису усмехнулась — глупость, конечно, но почему бы и нет?
Развернулась, осторожно переставляя ноги.Действительно, в такие моменты открывается второе дыхание.
Взгляд зацепился за луну.
Ни одной звезды — только белый, почти идеально круглый прожектор на сине-фиолетовом матовом полотне неба.
_________________________________
_________________________________
Джису остановилась.
Где-то вдалеке слышались шаги, шорох шин по мокрой дороге, но здесь, на этом подъёме, в эту секунду — тишина.
Обещали полнолуние. 12 июля.
Она вздохнула.
"Хоть где-то обещания сдерживаются."
Джису поставила пакет на кирпичные перила у края тротуара, достала бутылку воды, открутила крышку.
Собиралась сделать глоток, но вдруг замерла, глядя на луну.
На секунду представила, что разговаривает с подругой — и, с лёгкой улыбкой, подняла бутылку вверх, будто произносила тост.
— За тебя, — шепнула себе под нос.
Она усмехнулась — и сделала пару глотков.
С этого склона центр города был виден как на ладони — огромный, шумный, пульсирующий светом.
Тысячи рекламных билбордов сменяли друг друга: неоновый синий, алый, золотой. Вывески баров, торговых центров, круглосуточных магазинов вспыхивали в хаотичном ритме. На экране высотки на мгновение появилось чьё-то улыбающееся лицо — рекламный ролик, но в следующую секунду его сменили огромные парфюмерные флаконы и сверкающие буквы скидок.
Огни отражались от стеклянных стен деловых зданий, от гладкого металла крыш машин, от луж на мостовых. Город не знал тьмы.
Джису вспомнила про фотоновое загрязнение.
Когда она училась в университете, читала про это — про то, как города поглощают ночное небо, как яркие фонари размывают линии созвездий.
А вот здесь — ни одной звезды. Только луна — белый шар на выцветшем полотне.
Джису допила воду, затянула крышку и засунула бутылку в сумку.
Пора домой.
Она подхватила пакет с перил, натянула капюшон, сунула руки в карманы и двинулась дальше вверх по склону.
Ветер толкнул её в спину, словно подгоняя.
Прямо у дома она увидела две маленькие сверкающие фары в темноте.
Она уже знает, что он там. Знает, что ждёт.
Глаза, светящиеся жёлтыми огнями, вспыхивают в ночном мраке. Трёхцветный, облезлый, хвост — крысиный, ухо — погрызенное. Местная легенда. Весь квартал его кормит.
Джису замирает.
Мама в детстве говорила: «Не трогай руками, а то ещё заразу какую-нибудь подцепишь».
И вот он. Воплощение маминых кошмаров. Трёхцветный комок бактерий и уличной жизни.
Она стоит, капюшон натянут, руки в карманах. Он сидит, хвост мелко дёргается по бетону.
Глядят друг на друга.
Она первой сдаётся.
Лезет в сумку, достаёт пачку, а оттуда — два анчоуса. Бросает ему. Тот проглотил их вмиг, нисколечко не жуя. А может, ему и жевать нечем.
— Ну и где твоё спасибо, котик?
Кот взрывается. Вихрем носится вокруг её ног, задевает голеностоп, трётся о кроссовки, мурчит так, будто сейчас взлетит.
— Твой ужин — это минус пятнадцать процентов моего завтрашнего обеда.
Коту плевать.
Джису вздыхает, переступает через него и поднимается по лестнице.
Завтра он будет ждать её снова.
***
Лестница скрипела, как старые суставы.
Джису поднималась по ней, вдыхая сырость, мыло и что-то ещё — что-то застоявшееся, будто сам воздух здесь давно не проветривали. Остатки дня въелись под ногти, смешались с кожей, и казалось, что на ней всё ещё осели чьи-то взгляды, разговоры, рабочий шум.
Двухэтажный дом на четыре квартиры, как и многие такие, был невзрачным — красноватые кирпичи, которые видели лучшее время, лестница, которая уже давно просила пощады, дверные косяки с отметинами чужих жизней, где-то местами ещё оставались следы прошлых ремонтов. Строение застывшее, ещё не успевшее забыть свои старые штукатурку и прошлых жильцов.
Её квартира располагалась на втором этаже. Дверь в общую террасу открывается с приглушённым скрипом. Ветер несёт до неё музыку из соседней квартиры. Хриплое, хрустящее звучание, будто радио вот-вот развалится на куски, чьи динамики так же трещали, как и кости его владельца — это был старик по имени господин Ю, который проживал в квартире сбоку. Он вечно держит свет включённым — тусклый жёлтый, словно он выращивал какие-то нелегальные виды растений. Пахнет пылью, нафталином, чем-то ещё — ах да... старьевщиной, которая въедается в ноздри.
Джису едва переступает порог, как из тени выныривает она.
Мисс Чо.
Соседка. Надзирательница и по совместительству приписанная коммунальным муниципалитетом надсмотрщица порядка этого двухэтажного мини-общежития. Воплощённое раздражение в человеческой форме. Гримаса недовольства прилипла к её лицу так плотно, что, кажется, стала частью её перманентного макияжа. Секунду назад она гиеной стояла на пороге своей квартирки и выжидала «нарушительницу». А сейчас в руках у неё стопка писем, и она потрясает ими перед лицом Джису, как судья, готовый зачитать приговор.
— Почему эти бумажки всегда кидают в мою почту?! — Голос её звонкий, как консервная банка, катящаяся по асфальту. — Я уже устала постоянно вскрывать их, проверять и...!
Джису не отвечает. Просто поворачивает ключ в замке. Она чувствовала, как напряжение нарастает. Не втягивайся. Не спорь. Просто кивни и уйди.
— Ты что, меня не слышишь?! Игнорировать вздумала!
И прежде чем Джису успевает среагировать, мисс Чо дёргает один наушник из её уха.
Тонкая, липкая нить раздражения натягивается внутри.
«Идите вы лесом, мисс Чо.»
Но слова остаются в голове.
Джису лишь тихо сжала губы, посмотрев на неё из-под капюшона. Не хотелось тратить силы на перепалки с женщиной, которой все вокруг и так уступают в споре, видя диагноз на лицо.
— Вы что-то хотели? — сказала Джи спокойно, стоя на пороге своего дома, но в голосе её скользила усталость, скрытая за вежливой улыбкой.
Лицо соседки искривилось от гнева, и она сдавила конверты в руках, словно готова была прямо сейчас вбить их в её лицо.
— Говорю твои конверты! — вскрикнула она, напрягаясь.
Джису вздохнула, выпрямив спину и взяв конверты из рук соседки. На автомате сказала:
— Хорошо, я скажу следующий раз почтальону, чтобы больше не путал наши письма.
И прежде чем мисс Чо успевает снова открыть рот, Джису уже внутри квартиры, дверь захлопывается, отсекая её.
Внутри — тишина.
Она стоит в коридоре, руки сжимают ремень сумки. Голова гудит, но мысль только одна:
Этот долбанный день остаётся за дверью.
***
— Я дома, - крикнула она в безмолвную квартиру.
Госпожа Ким сидела у окна в инвалидном кресле. Женщина три года назад переболела энцефалитом и у неё отказали ноги, а также она стала плохо слышать. Лёгкий перекос плеч, волосы убраны назад, на коленях — плед и какие-то журналы. Длинные чёрные волосы, всё ещё густые, как у Джису, но уже немного потускневшие.
— Не надо оплачивать хоспис, — без предисловий сказала мать. — Я не хочу, чтобы ты тратилась на меня.
Джису оторопела: эта фраза с порога была непонятно откуда возникшей. Усталый взгляд. Веки тяжелые, как камни.
— Мам...
Госпожа Ким в свои пятьдесят выглядела по-прежнему красиво - это была та красота, которая сколько ее не стирай годами, проблемами со здоровьем и семейными неурядицами, — она блекнет, но не исчезает.
— Чур, я первая тебя расчёсывать, — сказала она маме и улыбнулась.
Джису наклонилась, достала расческу, осторожно провела по волосам. Пряди ложились ровно, чёткими линиями скользили между пальцами. Расческа медленно двигалась, от корней до кончиков.
— Ты читала листовку? — спросила Джи.
— Какую листовку?
Джису переложила сложенный буклет с полки шкафа на колени матери. На нем рельефными буквами выгравировано «Пансионат "Хваган Ёнан" (화강 여안) – Спокойствие у цветочной реки».
— Красиво, правда? - улыбнулась девушка.
— Что это?
— Специализированный пансионат для людей с инвалидностью.
— Я ещё больше чувствую себя инвалидом.
Джису сжала челюсти.
— Мам. Пора посмотреть правде в глаза. Мне тяжело. Я не справляюсь. А тебе хуже. Ты знаешь, что если ты будешь зарегистрирована, лекарства станут в два раза дешевле? Я всё пересчитала. Даже если платить за пребывание, это выгоднее.
Тишина.
— Приспособленные комнаты, медицинский персонал, программы адаптации... — мать прикрыла глаза. — Это же наверняка стоит кучу денег.
— Мам, мы же уже это обсудили.
— Но ты и так устаёшь. Две подработки... Прости, что тебе приходится возиться со мной, — низкий голос женщины сорвался на всхлип.
Пальцы Джису дрожат, руки холодные.
Мама всегда была такой. Всегда говорила «извини» и «спасибо» — так часто, что порой хотелось закричать: хватит! Это не её вина. Вот она. Всё, что Джису когда-то знала: мама, которая плачет, мама, которая обнимает, мама, которая вечно просит прощения за то, что ничего не может сделать.
Но её ладонь на щеке эмоционально ощущается тёплой, как весна, хотя на деле такая же холодная, как и вечно не нагретые руки Джису — доказательство родства. Джису ловит пальцы, прижимается щекой сильнее. Скользит рядом, не решая, сказать ли что-то или молчать. Её кожа, её кожа....
— Порисуй мне лицо, — шепчет она женщине.
Джису закрывает глаза, и материнские пальцы начинают двигаться по лицу. Они скользят по лбу, по скулам, по губам в форме бантика, как у куклы, которая вечно улыбается, даже когда не хочется. Напряженная складка между прямыми бровями потихоньку расслаблялась.
Тепло.
Веки начинают тяжелееть. Закрываются.
— И ещё, мам... я планирую устроиться на нормальную работу. По специальности.
Госпожа Ким ничего не сказала.
Но её губы тронула слабая, почти невидимая улыбка.
________________________________